Принято считать, что детей обычно находят в капусте. В этом смысле выдающийся хореограф Юрий Григорович стал исключением, потому что его, скорее всего, нашли не в огороде, а под нарядной новогодней елкой. Он появился на свет 2 января 1927 года в славном городе на Неве, носившем тогда гордое имя Ленинград. Примечательно, однако, что, качаясь в “колыбели революции”, мальчик Юра рано сумел осознать явные преимущества “многопартийной системы”, потому что с юных лет решил посвятить себя балету, где, как известно, можно выступать в самых разных партиях.
Из досье. Юрий Григорович. Артист балета, балетмейстер, народный артист СССР. В 1946—64 гг. — артист балета в Театре оперы и балета им. Кирова (Ленинград), в 1964—95 гг. — главный балетмейстер Большого театра. Постановки: “Каменный цветок” Прокофьева, “Легенда о любви” Меликова, “Щелкунчик” Чайковского, “Спартак” Хачатуряна, “Золотой век” Шостаковича и др.
Почетных титулов и званий, которых он удостоен у нас и за рубежом, не перечесть. Как и не перечислить всех его триумфов и непризнаний. Но ни одно из выпавших на его долю испытаний не выбило его из седла. В год Лошади, который в его личной биографии стал 75-м по счету, он по-прежнему на коне, продолжая по-рыцарски преданно и самозабвенно служить любимому искусству.
— Но почему вы все-таки выбрали балет?
— Собственно, выбора у меня не было, — говорит Юрий Николаевич. — Мой дядя Георгий Розай был балетным артистом, участником парижских сезонов в антрепризе Дягилева. Моя мама также занималась балетом. Так что меня прямо туда и отдали. Это семейная традиция.
— Понятно, что карьера знатного хлебороба, сталевара или физика-ядерщика вам не светила.
— Нет-нет, кроме балета, я ничего не умею. 18 лет я протанцевал в Кировском театре. Исполнял характерные партии в “Шурале”, “Щелкунчике”, “Медном всаднике”, “Ромео и Джульетте”, “Бахчисарайском фонтане”, “Баядерке”, “Красном маке”, “Жизели”, “Спящей красавице”.
— О балеринах, даже суперзвездах, частенько говорят с сострадательной интонацией: какие, мол, они несчастные. В их жизни сплошные диеты да запреты. У мужчин-танцовщиков такая же жестокая судьба?
— Многое зависит от природной структуры. Я мало придерживался ограничений, но особенно никогда и не поправлялся. А вообще это одно из главных правил, о котором всегда надо помнить. Ведь для артиста балета тело — это инструмент, подобно скрипке или виолончели для музыканта, о котором надо постоянно заботиться и содержать в порядке.
— Интересно, если бы вы не стали балетмейстером, могли бы рассчитывать на славу Нуреева или Барышникова?
— Нет, конечно. Я не мог сравнивать себя с такими большими, великими танцовщиками. Они совершенно удивительные. Я же просто был солистом, по-видимому, неплохим.
— А вот балетмейстер, без всякого сомнения, из вас вышел выдающийся. Как возникло желание заняться этой профессией?
— Ничего больше не хотелось. Я начал ставить свой первый балет, как только закончил училище. Это был трехактный спектакль “Аистенок”, который я делал во Дворце культуры имени Горького в Ленинграде. В нем было занято более 100 человек — от малышей до моих ровесников. А мне тогда было 20 лет. Я ставил также отдельные балетные номера, работал на телевидении, в драматическом театре. Постепенно мои хореографические возможности стали использовать и в Кировском театре. В 29 лет я поставил там “Каменный цветок” на музыку Прокофьева. Это был мой балетмейстерский дебют на профессиональной сцене. Потом я ставил этот балет в Большом театре, в Новосибирске, в Стокгольме, в Софии. И пошло, и поехало.
— Но где же вы все-таки учились на хореографа?
— В мою бытность подобных высших учебных заведений не существовало. Своим балетмейстерским учителем я считаю Федора Васильевича Лопухова, который некоторое время был руководителем Кировского театра. Он первым и организовал балетмейстерские курсы при Ленинградской консерватории. А когда Лопухова не стало, я почти десять лет заменял его на этом поприще.
— Получается, что современный Петипа, как вас нередко называют, по сути был самоучкой?
— Кстати, Федор Васильевич Лопухов очень хорошо помнил Петипа, в спектаклях которого танцевал еще ребенком. Ведь Мариус Иванович умер не так давно — в 1910 году. Что касается лично меня, то продолжаю линию театра, к которому приучен и в котором мне нравится работать.
— Ваша творческая деятельность насчитывает 55 лет. Сколько оригинальных балетов вы создали за это время?
— Шестнадцать. Я ставил не только в Мариинском и Большом театрах, но и в Якутске, Тбилиси, Таллине, Кишиневе, Уфе, Минске. Я работал в Гранд-опера и Ла Скала, в Риме и Копенгагене, Варшаве и Вене. С труппой Большого театра, где более 30 лет был главным балетмейстером, я 96 раз выезжал со своими спектаклями по всему миру.
— Надо полагать, что довелось не только себя показать, но и людей посмотреть.
— Не скрою, приходилось даже с гениями встречаться. Я был знаком со Стравинским, Шостаковичем, Марком Шагалом, Арамом Хачатуряном, Лифарем, Мякиным, Брониславой Нижинской, Баланчиным... Это все люди, отмеченные самой большой печатью таланта. А с какими солистами посчастливилось работать! Плисецкая, Максимова, Бессмертнова, Тимофеева, Васильев, Лавровский, Владимиров. И перечень можно продолжать и продолжать. Такая блистательная плеяда танцовщиков. Все мною любимы. Мне действительно повезло.
— А с Нуреевым работали?
— Он должен был танцевать премьеру моего спектакля “Легенда о любви”, который 40 лет назад я впервые ставил в Ленинграде. Но во время репетиций у нас произошла ссора. Кировский театр уехал на гастроли в Париж, откуда Рудольф Нуреев уже не вернулся. Но вот такая деталь: в его чемодане, доставленном в Ленинград, среди вещей было серо-голубое трико, в котором Нуреев предполагал танцевать Ферхана. Жаль, что это не случилось. Потом мы нередко встречались и уже не вспоминали о конфликте. Как-то увиделись в Греции, Рудольф тогда уже выступал как дирижер. Он предложил мне: “Вы сделайте балет, а я его продирижирую”. В последний раз мы виделись незадолго до его смерти. По приглашению Нуреева я приехал в Гранд-опера на премьеру поставленной им “Баядерки”. Через пару месяцев его не стало.
— Грустная история, и утрата невосполнимая. А с Михаилом Барышниковым приходилось сотрудничать?
— В свое время я пригласил его в Большой театр танцевать “Щелкунчика” в надежде на то, что он останется в Москве. А он уехал в злополучную поездку в Канаду и остался за океаном. И снова не случилось. Потом мы, конечно, неоднократно встречались.
— Что ж, как говорится, не судьба. Но “Щелкунчик”, несмотря ни на что, остается великолепным зрелищем и, если можно так выразиться, самым новогодним балетом. Вы наверняка его тоже любите?
— Для меня с этим спектаклем связана забавная история. “Щелкунчик” в постановке Вайнонена был первым балетом, который мы, дети, воспитанники хореографического училища, танцевали на сцене Кировского театра. Самое замечательное заключалось в том, что в качестве декораций в этом спектакле всегда присутствовали два накрытых праздничных стола: один — для взрослых, другой — для детей. Не знаю, какие угощения расставлялись для взрослых, для нас же всегда были пирожные и лимонад. И мы наслаждались этим пиршеством, о чем я помню до сих пор.
— Уже много лет “Щелкунчик” в вашей постановке традиционно идет в Большом театре вечером 31 декабря. С одной стороны, это прекрасный новогодний подарок зрителям, а с другой — не слишком веселое напоминание о том, что вы, его создатель, стали старше еще на год.
— Ну так уж получилось. Но все равно Новый год мой любимый праздник. Я его всегда с каким-то большим трепетом встречаю. Понимаю, что это неоригинальное мнение. Масса людей испытывает схожее ощущение — как будто что-то очень хорошее ждет впереди.
— Интересно, а на ваш день рождения, который приходится на “трудный” период постновогодних торжеств, много гостей собирается?
— Приходите, сами увидите, — пригласил Григорович.
Но удостовериться мне не довелось. Свой юбилейный день рождения Юрий Николаевич провел в воздухе, на борту авиалайнера, который доставил труппу “Григорович-балет”, созданную мастером в Краснодаре, на гастроли в США.
