АСновной инстинкт

  В парке авиационного госпиталя он знает каждую тропку. Когда-то здесь учился ходить легендарный безногий летчик Алексей Маресьев. Александр Дундич тоже летчик и тоже — легенда ВВС. Его так и называют здесь — “наш Маресьев”. Девять лет он безвылазно провел в больничной палате. За это время распался Союз, сменился режим — да мало ли что случилось за эти годы! — а Дундич вопреки диагнозу “травматическое поражение спинного мозга” и самым мрачным прогнозам военных врачей доказывал другим и себе, что не перевелись еще настоящие мужики на земле русской. Он не просто выжил, но и встал на ноги.
     Каждый день он наматывает по улицам девять километров и подтягивается по 60—70 раз. “Жизнь — борьба, а борьба — жизнь” — это его девиз. Ходить для него — мука, сидеть тоже. Но он знает: стоит остановиться, и жизнь остановится. А этого он себе позволить не может, потому что живет не только ради себя и своих близких, но и еще ради одного человека: 10-летнего, больного и абсолютно чужого ему мальчишки, поверившего в то, что и он, как дядя Саша, когда-нибудь сможет ходить.
    
     — Ванечка, ты разговаривать-то разговаривай, но и упражнения делай, — поддерживая пацаненка за ватные ножки, командует инструктор Наташа. Тот согласно кивает головой и начинает усердно пыхтеть.
     Ванечка может закидывать свои ножки за спину, завязывать их узлом, он может делать с ними все что угодно, кроме одного — он не может ходить. Впрочем, в Центре реабилитации последствий травм позвоночника по методу Валентина Дикуля, где уже полтора месяца занимаются с этим ребенком, мало кто обходится без посторонней помощи. Здесь заново учат ходить и взрослых, и детей. Правда, к Ванечке Котерову это не относится — он никогда не мог этого делать.
     — Раньше у меня ноги были твердые, как камень, и ничего не чувствовали. А сейчас мягкие, даже мерзнут иногда, — довольно улыбается мальчишка.
     Ванечка Котеров — чудесный, симпатичный, умненький ребенок — сирота. Его родители, когда узнали, что у их сына тяжелейшее заболевание, тут же написали отказную. Спинно-мозговая грыжа — самый распространенный после гидроцефалии врожденный порок нервной системы. Ученые до сих пор не знают, почему у вполне нормальных и здоровых женщин появляются такие дети, называя среди причин и банальную простуду у будущей матери, и плохую экологию.
     — Такие больные часто погибают от почечной недостаточности, у них не работают мочеполовые органы, и поэтому происходит постоянное отравление организма. Сколько они проживут, зависит только от того, как за ними ухаживают, — говорит Маргарита Таркш, главный врач Московской областной детской психоневрологической больницы, где сейчас лежит Котеров.
     Ванечка, как и большинство малышей-отказников, тут же попал в группу риска. “Жалко мальчишку”, — горевали нянечки Дмитровского детдома, наблюдая, как деловой карапуз с неестественно большой попкой пытается опереться на свои стебелечки и сразу же падает. Ванечка им улыбался и снова старался встать — он же не знал эту страшную фразу, что рожденный ползать ходить не может...
     Людмила Евгеньевна Гарцева — верующая, поет в церковном хоре. Ванечка называет ее бабушкой. Она увидела его в детдоме, когда в очередной раз привезла отказничкам гостинцев, и внезапно поняла, что уже никогда не сможет этого мальчишку забыть. Она забирает его домой, возит по врачам. Так же бескорыстно Людмила Евгеньевна в свое время помогала воинам-“афганцам”. Занимаясь с Ванечкой, она однажды рассказала ему историю про летчика, которого очень хорошо знала. Ему, как и Ванечке, тоже сказали, что он никогда не сможет подняться. * * *      Александр Дундич пробыл в Афгане всего три месяца. Их вертушкой вертели как хотели: раненых ли забрать, разведчиков закинуть или доставить продукты с дровами на макушку горы — они тут же срывались с кабульского аэродрома и летели “по адресу”.
     — Видели бы вы нашу “восьмерку” (вертолет “Ми-8”. — Е.М.): тут дырка, там заплатка. Ведь не было ни разу, чтобы нас не обстреляли, а защиты никакой — лишь небольшие металлические щиты. Боялись, конечно, что нас подобьют, но солдат-бедолаг с тропическими болячками, если честно, боялись еще больше.
     8 декабря 1986 года они снова вылетели в горы.
     — Этот день... Мне до того больно и обидно вспоминать, аж душа кричит... — Дундич отворачивается и судорожно смахивает огромным кулаком предательскую слезу. — Да и не помню я ничего — только взрыв. И пустоту.
     Их подбили из “стингера” неподалеку от Кабула, когда капитан Дундич заходил на посадку. Экипаж вместе с машиной кувыркался по ущельям до тех пор, пока не уперся “лбом” в землю. Штурман и борттехник, слегка обгорев и заработав лишь пару шишек, вылезли из кабины самостоятельно. Дундича, скрюченного и окровавленного, за несколько минут до взрыва вытащили из вертушки десантники.
     Дальше — стандартный маршрут, который проходил каждый раненый в Афгане: эвакуация в Ташкент, а уже оттуда в профильный госпиталь. Дундич пришел в себя через три дня.
     — Белые стены, белые простыни и девушка, тоже в белом. Неужели я уже в раю? — удивился он. — Первая мысль — не чувствую ног. Неужели?..
     — Ой, Саша проснулся, — обрадовалась фея.
     — Покажи, сука! Ноги покажи!!! — заорал он на медсестру. Та откинула простыню.
     Фу... На месте.
     На крики сбежались доктора. “Ничего страшного, Санек. Просто ты немного поломался”, — успокоили они Дундича и вкололи ему очередную порцию наркотических лекарств.
     Лишь много лет спустя военные врачи признали: если бы в первые недели в Кабуле и Ташкенте Александра не только обкалывали наркотиками, но и переворачивали хотя бы каждые три часа, дальнейшее лечение было бы намного эффективнее. * * *      Девять месяцев от него скрывали правду. О том, что у него сломан позвоночник и поврежден спинной мозг и он никогда — ни-ког-да! — не сможет встать на ноги, ему сказали лишь под наркозом. А про себя подумали: “Если вообще выживешь”.
     — Меня кормили с ложечки, я ходил под себя и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Зачем мне такому жить?! У меня начался психоз, хотелось повеситься или отравиться. Даже попытался это сделать, — усмехается теперь Александр.
     А дома, в Алма-Ате, о его состоянии вообще ничего не знали — Дундич запретил писать жене и маленьким сыновьям о ранении. Ольга разыскала его сама.
     Что она ему говорила: что любит? Что жить без него не может?
     Он не слушал. Он ничего не хотел знать.
     — Тебе всего 28 лет, ты встретишь другого мужчину, начнешь жизнь сначала, — твердил он ей. — Со мной все кончено. Я калека и никогда не смогу подняться на ноги.
     Она устала ему возражать. Просто встала перед ним на колени и опустила голову.
     — Тут меня словно ушатом воды обдало. Мать твою, что же я делаю?! За окном зима, жуткий холод — как сейчас помню — и я, весь в железках и гипсе, твержу ей как идиот: “Иди, устраивай свою жизнь”. В общем, во мне словно все перевернулось: у меня же двое сыновей, я должен жить — хотя бы ради них.
     А по госпитальным коридорам разъезжали в инвалидных колясках такие же, как он, калеки-“афганцы” с бутылками водки в руках. Делая приличный глоток, они орали на шедших им навстречу врачей: “Чем ты мне можешь помочь? Может, я хочу быстрей умереть?!”
     И они умирали — через месяц, через год, через пять. Спивались потихоньку дома, нередко доводя своими истериками и болячками близких до крамольной мысли: “Уж поскорей бы...”
     “Нет, я так не хочу, — решил Дундич. — Я буду жить”.
     — Что ж, откинем все нюансы, займемся делом, — поверил ему Константин Бурмистров, тогдашний начальник нейрохирургического отделения Подольского госпиталя. — Мысленно делай зарядку: представь, как ты сжимаешь и разжимаешь пальцы ног. Начнем с 10 тысяч раз.
     Тянулись недели, месяцы. Медсестры каждый день снимали с него мокрые простыни и одеяла.
     Но ноги по-прежнему были мертвы. * * *      Уколы, растяжки, массаж, упражнения. Он доводил себя до изнеможения, не прекращая пытку ни на минуту. За это время от широкоплечего атлета, КМС по вольной борьбе, остались лишь шкура да кости. “Бухенвальд!” — глядя в зеркало, констатировал Дундич.
     Через год ему стали поднимать ноги и перекладывать их на каталку.
     — Приподнимешь их на 10 градусов, а он без сознания падает, — вспоминают врачи. — Приходит в себя и требует еще. Через полгода начали учиться сидеть. 30 секунд в вертикальном положении, 40. Когда дело дошло до часа, мы уже попытались ставить его на ноги.
     Он отвык сидеть. Отвык стоять. “Организм боролся со мной, а я с организмом, — говорит Александр Михайлович. — И если честно, пока я не сделал первые шаги, то сам до конца не верил, что смогу”.
     — Дундич поступил в наш госпиталь почти через три года после ранения. С пролежнями и незаживающей раной на крестце — гноящейся дыркой размером в две ладошки, сквозь которую был виден позвоночник, — рассказывает Владимир Друщенко, начальник медицинской цасти Центрального военного клинического авиационного госпиталя. — История болезни Дундича толще, пожалуй, самого запутанного уголовного дела. Одних снимков у него накопилось больше тома. Мы как-то попытались подсчитать, сколько сделали ему операций и пересадок, — и не смогли. Самое обидное, что, несмотря ни на что, рана никак не заживала.
     Семь лет ему каждый день делали перевязки. А он, весь утыканный спицами и затянутый в корсет, продолжал свои упражнения, хоть они и казались порой абсолютно бессмысленными. Наконец за летчика-“афганца” взялся Валентин Дикуль, только открывший свой центр для спинальников. Его возили туда на машине прежнего начальника госпиталя Альберта Иванчикова целый год.
     — “Падай, но иди!” — кричал мне Дикуль, — вспоминает Дундич. — А что значит “иди”? Ставят на ноги, а меня мотает, как щепку во время шторма. Но зато когда я первый раз на костылях вышел из своей палаты и увидел больничный коридор!.. 88 шагов, туда и обратно. Их я запомнил навсегда.
     Потом он установит другой рекорд — 30 шагов вообще без палочек.
     — Если честно, мы были просто потрясены, — говорят врачи. — В ВВС это единственный случай такой реабилитации. Но нас смущало другое — рана на крестце все разрасталась и разрасталась, в нее попадала инфекция. У нас не было необходимых лекарств, а дальше так рисковать мы уже не могли. * * *      На личном самолете тогдашнего главкома ВВС Дейнекина Дундича привезли в Берлин. Оттуда, теперь уже на личном самолете немецкого командующего, его доставили в госпиталь города Траунштайн, на границе с Австрией. Потрясенные невероятным мужеством русского летчика немцы согласились лечить его бесплатно.
     Сейчас это кажется сказкой. Трудно представить, что ради раненого офицера-“чеченца” теперешнее Минобороны сможет провернуть такую операцию. Но на календаре был 1993 год, и наши войска еще стояли в ГДР.
     — О, найн, найн! — заахали немцы, увидевшие Дундича с двумя палочками и дыркой на спине. И запретили ему вставать.
     За полгода ему сделали семь операций. Залатали дырку так, что через неделю от нее остался лишь тоненький шовчик, и наконец вплотную занялись раздробленной ногой.
     Он снова вернулся в авиационный госпиталь. Его семья все еще оставалась в Алма-Ате, лишь приезжая к нему в отпуск.
     — Пока Союз не развалился окончательно, я звонил домой каждый день. У меня такое чувство было, как будто я там, с ними. А когда они уезжали обратно, от безысходности хотелось волком выть, — не скрывает Александр Михайлович.
     За семь (!) лет, что Александр Михайлович пробыл в госпитале, он стал там родным человеком. В ВВС существовал негласный приказ: Дундича не трогать и не увольнять — один он такой. “Как там наш Маресьев?” — приезжая на врачебно-летную комиссию, до сих пор спрашивают пилоты.
     — Его часто навещали друзья. Все уже комдивизии, комбриги. А ведь Дундич самым перспективным на курсе был. У него словно крылья выросли, когда ему наконец присвоили майора! Мы всем госпиталем писали ходатайства, чтобы Александру наконец дали квартиру в Москве и он смог жить с семьей. Все это время Ольга тянула мальчишек одна. Они уже выросли, слыша отца лишь по телефону, — Владимир Друщенко за эти годы стал близким другом Дундича. Как и большинство врачей авиационного госпиталя.
     А квартиру Дундичу все же дали — “трешку”, в Люберцах. Стоит там сейчас все их богатство: старенькая стенка, вывезенная из Алма-Аты, да три холодильника в ряд, что друзья когда-то подарили. * * *      — Дядя Саша на костылях сейчас ходит, он однажды на улице упал, и ему врачи четыре года запретили физкультурой заниматься. А что, я про дядю Сашу Дундича все знаю, — гордится своей осведомленностью Ванечка Котеров. — А когда разрешили, он снова на ноги поднялся.
     Ванечка тоже теперь может ходить — пока на съемных протезах, в которые буквально заковывают его ватные ножки, опираясь на железный ходунок.
     — Мы видели много малышей с похожей патологией, но такие успехи, как у Ванечки, наблюдаем в первый раз, — говорит Надежда Шаховская, зам. главврача Московской областной детской психоневрологической больницы. — Такому ребенку грех не помочь. Для Людмилы Евгеньевны Гарцевой он даже больше, чем внук. Вот если бы его усыновили хорошие люди: мальчик без задержек в развитии, очень самостоятельный, контактный и эмоциональный. Конечно, с ним придется трудно, но за него стоит побороться.
     Ванечка не слышит этих слов, потому что по утрам занимается в центре Валентина Дикуля. Его туда, как в свое время “дядю Сашу”, привозят на машине главврача больницы.
     — Ой, я больше всего на свете люблю еду готовить: картошку, курицу. Картошку я жарю, а курицу сметаной обмазываю и в духовку ставлю. Или вот гренки еще обожаю. Хотите научу? — Ванечка поудобнее устраивается на мате и, кажется, готов сыпать рецептами, как заправский повар. — А вообще мне дома хочется жить. Я и окна сам мою, и пылесосить могу. В интернате (Ванечка до сих пор числится в Дмитровском детском доме. — Е.М.) плохо. Плохо кормят, да и скучно там...
     Ванечка Котеров и Александр Дундич встретились на сцене Кремлевского Дворца съездов, перед многотысячной аудиторией воинов-“афганцев”. Они шли навстречу друг другу — ребенок в железных сапожках, опирающийся на специальную тележку, и богатырь на костылях. Зал встал и устроил овацию.
     — Дядь Саш, скажи честно: я правда буду ходить? — пока все хлопали, тихонько спросил Ванечка у Дундича.
     — Да ты бегать будешь, играть в футбол! Ты только верь в это, — ни на секунду не задумываясь выпалил летчик. А сам заметно загрустил.
     Да, его называют Маресьевым, сегодняшней легендой ВВС. Но для того, чтобы окончательно расстаться с костылями, ему нужна операция на спинном мозге. Такие делают в Майами, в крупнейшем центре для спинальников, и стоит она 150 тысяч долларов.
     Американские врачи ждут Дундича. Они говорят, что смогут ему помочь. Они не знают, что все легенды у нас остались в прошлом.