Этот крест поставлен омоновцами из Сергиева Посада на западной окраине дагестанского села Тухчар. Видно, что сработала его рука умелая, но вооруженная не шибко правленным инструментом. Лезвие только содрало кору молодого карагача, и сочленения креста напоминают человеческие жилы, скрученные и онемевшие от страданий и боли.
Поставлен крест в память о шести солдатах, которые три года назад, защищая Дагестан на новолакском направлении, приняли здесь от рук чеченских бандитов смерть жуткую и лютую: тихим солнечным утром им, живым, отрезали головы. Сколько таких крестов осеняет землю Кавказа — точно никто не знает. Напишут, расскажут ли о каждом? Бог весть. Но об этом кресте — разговор особый.
О том, что 6 сентября 1999 года чеченцы казнили в Тухчаре шестерых наших бойцов, стало известно довольно быстро: уже через день уцелевшие и вышедшие к своим их сослуживцы писали объяснительные на имя главкома внутренних войск. Но объяснение объяснением, а по большому счету и сегодня мы толком многого не знаем. Почему выносной пост внутренних войск оказался один на один с трехтысячной бандой? Как шестеро из тринадцати солдат попали в плен? Кто конкретно убивал и где?..
Было и еще одно обстоятельство, отделяющее это дело от других, подобных: поначалу многие говорили, что солдат чеченцам выдали местные жители. Позже стали утверждать, что, наоборот, тухчарцы спасали солдат, попрятали их по своим домам. А что произошло на самом деле? К этим вопросам, наверное, долго бы еще не возвращались, если бы не недавняя находка десантников.
...Все началось с видеопленки. Обычной видеокассеты, которую нынешней весной обнаружили на бандитской базе, что чуть выше чеченского села Хатуни. Нашли пленку бойцы подмосковного спецназа ВДВ. Когда посмотрели ее — мороз по коже пошел. Шестеро повязанных по рукам и ногам солдат, над ними — чеченцы. Увешанные оружием, позируют перед камерой. Потом один бородатый достает длинный нож, примеривается и, как барану, от уха до уха рассекает солдатскую шею... Через помехи и шум слышно, как лезвие с треском вспарывает трахеи и жилы, видно, как пульсирует и заходится в немом вопле перерезанное человеческое горло.
Потом один из пленных вскакивает, бежит... Камера сопровождает его бег, скачки преследователя... При этом объектив невольно захватывает кусок местности. И знающие зрители узнают место казни: западная окраина Тухчара, чуть ниже — пойма обмелевшей к осени речки Аксай, за которой выглядывают крыши Ишхой-Юрта. Чеченская граница, 6 сентября 1999 года...
...Почти три года спустя я иду волчьей тропой, что ведет от чеченского села Ишхой-Юрт к дагестанскому Тухчару. Стоит только остановиться, прикрыть глаза — и вот оно... Чуть ли не явственно видишь, как по этой тропинке, прибрежной траве, белым валунам и гальке пересохшей речки Аксай идут в две колонны чеченские боевики. В восемь утра они одолели некрутой подъем, за которым виднелись утопающие в зелени садов стены и черепица сельских домов. За ними — горка с капонирами для БМП и окопчиками для 13 солдат. Сегодня сонная гора незаметно, но неумолимо “съела” всю эту фортификацию: на месте траншей — лишь густо поросшие травой и кустарником углубления.
Но три года назад и технику, и людей хорошо было видно в бинокль. И чеченцы (их было около трех тысяч прекрасно вооруженных, обученных, натасканных боевиков), шедшие со стороны Ишхой-Юрта, прекрасно знали, кто им противостоит. Перед этим несколько суток командиры чеченских боевых групп наблюдали в цейсовскую оптику за рубежом, который предстояло взять. Наверное, так же полвека назад гитлеровские фельдфебели разглядывали камыши Буга, не веря глазам своим: неужели эти беспечные русские собрались сдерживать натиск безжалостной армады всего лишь горсткой бойцов?! Так оно и было. Дагестанское село Тухчар защищали одна-единственная БМП и 13 бойцов со старшим лейтенантом Василием Ташкиным. Чертова дюжина против трех тысяч.
Из объяснительной рядового Андрея Падякова:
“...в течение четырех дней (мы) оборудовали на холме окоп для БМП, несли на этом холме службу круглые сутки... За день до нападения главный из милиции... дал информацию о том, что на территории Чечни за холмом скопилось 3000 боевиков. Ночь отстояли без происшествий, а начиная с утра за холмом был слышен бой. Это было 5 сентября”.
Да, это было 5 сентября. К тому дню чеченцы взяли Гамиях, вышли к Новолакскому. Вокруг Тухчара уже сложилось огненное кольцо, которое неумолимо сжималось. Во имя чего оставили в этом кольце горстку бойцов? Бред, глупость, тупость... Скорее всего и отцы-командиры, и вышестоящие штабы просто забыли о своих солдатах, посланных на тухчарскую высоту, а в общем-то — на смерть. Уйти без приказа они не могли. Оставалось одно: принимать бой.
Из объяснительной рядового Вартана Карапетяна:
“... когда нас отправляли на пост, у нас было по четыре магазина. Не было ни гранат, ни связи. К нам приезжали два раза, но ничего не привезли. Привезли только один “ворон” (радиостанция. — Авт.) и то с севшими батарейками и больше ничего”.
Солдатам выдали боеприпасов на пятнадцать минут боя, у них не было четкого приказа и порядка действий, не было никакой связи ни с командованием, ни с дагестанскими милиционерами, не было и более-менее серьезного вооружения. А боевики — вот они, рядом. Идут.
Из объяснительной рядового Андрея Падякова:
“На холме, который находился напротив нас, на чеченской республике, показались сначала четверо, потом еще около 20 боевиков. Тогда наш старший лейтенант Ташкин приказал снайперу открыть огонь на поражение... Я четко видел, как после выстрела снайпера упал один боевик... Потом по нам открыли массированный огонь из автоматов и подствольных гранатометов... Потом ополченцы сдали свои позиции, и боевики обошли село и взяли нас в кольцо. Мы заметили, как за селом позади нас перебежало около 30 боевиков”.
Ничего нового в тактике бандитов не было. Они пошли — наши открыли огонь. Они засекли огневые точки, перегруппировались, обошли позиции отделения, взяли его в кольцо, скрытно подошли на сто—двести метров. Затем разом обстреляли их из пулеметов и гранатометов, двумя выстрелами из подствольников сожгли БМП.
...Бой за село вышел недолгим и скоротечным. Еще полчаса назад у бойцов был коридор для ухода к своим — теперь его не стало. И солдаты побежали вниз, в село.
Из объяснительной рядового Вартана Карапетяна:
“Мы все зашли в село. Люди хотели в каждый дом забрать по два-три человека. Но один человек прибежал и сказал, что боевики идут сюда. Тогда нас троих и двух милиционеров забрал к себе один человек... А остальные попрятались в верхних домах... Мы спрятались в огороде... Там росла кукуруза и большая трава”.
Когда солдаты и несколько дагестанских милиционеров побежали вниз, к милицейскому блокпосту, к домам селян, они даже толком не знали, где противник. Так, лейтенант милиции Ахмет Давдиев, услышав стрельбу в верхней части села, сразу помчался туда — думал, прорвалось несколько боевиков. А там уже шерстили улицы и дворы больше сотни бандитов. Они столкнулись буквально лоб в лоб. Залегли на расстоянии 15—20 метров друг от друга. Чеченцы стали кричать:
— Сдавайся! Ты же мусульманин! Тебя не тронем!..
— Офицеры не сдаются! — кричал в ответ лейтенант Давдиев. Он застрелил четверых бандитов, но и сам был буквально изрешечен пулями.
А чеченцы уже хозяйничали в селе. Разгромили сельскую школу, почему-то расстреляли там парты. Потом начали грабить лабаз, дворы милиционеров. Чья-то “заботливая” рука пометила мелом ворота их домов: на каждом значилась литера “м”... На тракторах, грузовиках тут же начали переправлять за речку награбленные муку и зерно. Примерно тогда же обнаружили группу старшего лейтенанта Ташкина. Он, четверо его бойцов и дагестанский милиционер спрятались в каком-то сарае. Сарай окружили. Притащили банки с бензином. Облили горючкой стены:
— Сдавайтесь — не то спалим заживо!
Не дай Бог никому такого выбора...
Молчание затягивалось. Боевики переглянулись.
— Кто у вас там старший?.. Решай, командир! Зачем зря умирать? Нам ваши жизни не нужны: накормим, обменяем потом на своих! Сдавайтесь!
И сдались солдаты внутренних войск. Побросали, как велено, вперед оружие, вышли подняв руки. На них тут же навалились, избили, испинали, связали веревками...
— Будем вас менять — ждите! Резать вас будем! Как баранов, как свиней!
А еще пытали: где, мол, остальные попрятались?
Остальные попрятались кто где. Трое залегли на огороде, в кукурузе. Там же почему-то прикопали оружие. Ночью, пользуясь неразберихой, бойцов вывез к Гирзельскому блокпосту тухчарский житель.
Еще пятеро укрылись неподалеку от дома Шамиля Алхолаева. Один затаился в подвале дома через дорогу от алхолаевского двора, четверо — вправо по улице, на чердаке дома соседей — Даимагомедовых. Позже кто-то напишет в заметке, что Шамиль Алхолаев вывел четверых солдат к российскому блокпосту. На самом деле первую попытку спасти попавших в окружение бойцов предпринял отец Алхолаева — Абул. Старик курсировал между двумя схронами и в конце концов едва не поплатился за это жизнью. Под вечер он навестил одинокого солдата, и на “военном совете” было решено уходить той же ночью. Об этом боец написал записку, и старый Абул понес депешу остальным. Едва вышел на дорогу — армейский “уазик” с открытым верхом, полный боевиков...
— Ты чего здесь ходишь? А ну садись — будешь показывать дома ментов.
Абул Алхолаев до сих пор вспоминает те минуты с неописуемым ужасом: в кулаке записка зажата, если найдут — добро бы самого пристрелили. А то ведь и всю семью порешат, дом сожгут. Записку Абул незаметно засунул себе в рот и съел. Потом всполошился.
— Стойте! Куда вы меня везете! Мне же нужно скотину прибрать с пастбища. Давайте так — я быстро корову встречу, привяжу — и к вам.
Его отпустили. Алхолаев не помнил, как миновал собственные огороды, овраг, какие-то заросли, как припустил не чуя ног по руслу Аксая к Гирзель-аулу, к российскому блокпосту. Когда из темноты донеслось: “Стой! Кто идет?” — он чуть не заплакал:
— Это я! Я свой, российский! Не стреляйте!
Только тут он обнаружил, что все эти километры бежал босиком, а тапочки почему-то крепко держал в руках.
На блокпосту старика напоили горячим чаем, попросили показать на карте точное, подробное место, где прячутся солдаты. Потом отправили в Махачкалу.
Через два дня удалось вывести к своим группу с чердака. А тот, что один в подвале сидел... С ним вышла морока. Чеченцы уже перекрыли все лазейки, начали дома обыскивать. Шамиль Алхолаев пришел к солдату еще затемно, обрядил его в пастушьи обноски, палку суковатую дал. И сказал:
— Как светать начнет — скотину на пастбище погонят. Ты прямо посреди стада иди. Только глаз не подымай — не смотри ни на кого. А то признают.
“Пастуху” повезло. Он прошел через все село, через посты и заставы боевиков, вышел за околицу. Когда прощался с Шамилем — плакал. Говорил, что после войны обязательно разыщет его — ведь Шамиль ему жизнь спас, с того света вернул, избавил от мучительной, страшной смерти.
— Мы долго хотя бы письма ждали, — говорит сегодня Шамиль Алхолаев. — Да, видно, ничего солдат вспоминать из тех дней не хочет. Потому и не пишет.
— А как звали его?
— Назвался Федором. Вроде бы из Воронежской области...
Но не всем так повезло в те дни. Был еще наводчик БМП, который почему-то оказался совсем один. Хотя был серьезно ранен и обожжен. Его судьба страшнее других. Потому что он, едва найдя защиту и кров в доме Джапаровых, тут же потерял и то, и другое, а заодно и жизнь. Это именно его выдали боевикам местные чеченцы.
Рассказывает жительница Тухчара Гурум Джапарова:
— Он пришел — только стрельба стихла. Да как пришел? Вышла во двор — смотрю, стоит, шатается, держится за калитку. Весь в крови и обгорелый был сильно — волос нет, ушей нет, кожа полопалась на лице. Грудь, плечо, рука — все посечено осколками. Я его скорей в дом. Боевики, говорю, кругом. Тебе бы к своим надо. Да разве ты дойдешь такой? Старшего своего Марсана, ему 9 лет, — послала за доктором... Одежда у парня вся в крови, обожженная. Мы с бабушкой Атикат срезали ее, скорей в мешок и выбросили в овраг. Обмыли кое-как. Врач наш сельский Хасан пришел, осколки повынимал, раны смазал. Укол еще сделал — димедрол, что ли? Тот засыпать стал от укола. Я его с детьми положила в комнате.
Всю ночь не спала, плакала — по улицам боевики ездят, ходят, стреляют по кустам — солдат ищут. А ну как придут в дом и убьют всех? А утром он проснулся чуть свет. Виновато так еды попросил. Я покормила его. Потом зеркало попросил. Я говорю — не надо пока смотреть на себя. А он — да ладно, чего уж... Принесла зеркало. Долго смотрел. Со всех сторон. Потом вздохнул: дышу, живой... А без ушей — что ж... Можно жить.
Стала я думать, как его к своим переправить. И ничего не получается — боевики кругом шныряют, машины все на выезде из села осматривают. Ну ничего, успокаиваю себя, главное, чтобы к нам в дом не пришли. А там что-нибудь придумаем.
...Боевики наверняка не пришли бы в дом Джапаровых, если бы местонахождение раненого солдата им не выдали местные молодые чеченцы. Дрожа от нетерпения, они семенили рядом с бандитами, показывая дорогу.
— Эй, открывай! Нам сказали, ты русского прячешь! — от кованых прикладов застонала хлипкая калитка.
Гурум, не чуя под собой ног, пересекла залитый красным солнцем двор.
— Нету у меня никого. Зачем пришли? Зачем дверь ломаешь?
Но дом уже был в кольце. Боевики словно бреднем прошли по огороду, обшарили сараи, погреб.
— Здесь он, у тебя! Мы точно знаем. Лучше добром отдай, а то дом взорвем.
Потом старший схватил за шиворот девятилетнего Марсана.
— Сама не говоришь — сейчас заставим детей твоих говорить.
Мальчишка сжал губы в тонкую ниточку и на все расспросы: “Ну, говори, где мамка русского прячет?” — упрямо качал темной стриженой головой:
— Нету у нас никого. Нету.
Подошел старик-сосед. Чеченец. Замахал на бандитов суковатой палкой, заклокотал по-чеченски:
— Что вы делаете, изуверы! Как вам не стыдно! Ведь это дети!
— Не лезь не в свое дело, старик. А то и тебе достанется.
Потом бандиты вошли в дом, перерыли все вверх дном, зашли в детскую... Кликнули хозяйку.
— А говоришь — никого нет... Собери его.
— Да не во что его одевать. Сгорела одежда. Он же раненый. Оставьте его, зачем он вам?
— Не разговаривай, женщина!
Вооруженные до зубов боевики, опершись на дула пулеметов, молча наблюдали, как дагестанская женщина собирает на смерть незнакомого ей едва живого от ран девятнадцатилетнего русского мальчишку. А она тянула время, как могла.
— Звать-то тебя как?
— Леха. Наводчик я с БМП.
— А родом откуда?
— Из Сибири.
— Сибирь большая. Ты адрес точный скажи.
Обожженными кровоточащими губами он начал вдруг быстро еле слышно шептать адрес. Потом сказал:
— Жетон мой передайте нашим. Расскажите там, как и что.
Бандиты зашевелились:
— Чего вы там шепчетесь! Давай быстрее, нас ждут.
Они вышли на улицу. Гурум пошла следом. Кто-то из односельчан тоже маячил в отдалении. До места казни оставалось ровно 248 шагов... А потом — мятая трава, клинок, оскал бородатых лиц...
Василий Ташкин...
Алексей Поранин...
Борис Эрдниев...
Алексей Липатов...
Владимир Кауфман...
Алексей Полагаев...
Кто-то скажет: не надо было идти в село, надо было прорываться к своим. Другой добавит — надо было стоять насмерть. Без боеприпасов, без гранат, но насмерть. Но, наверное, здесь все же лучше промолчать. Ребята свое отвоевали. За всех, за нас. И за чей-то идиотский приказ безоружными держать высоту, и за необученность свою заплатили они сполна. Так что не говорите ничего. Не надо.
Просто знайте, КАК это было.
