Съемки, роли, командировки — в жизни актеров все это смешивается так, что дом Облонских просто отдыхает. Немало романтических приключений выпало и на долю Валентины Малявиной, сыгравшей в фильмах “Иваново детство”, “Тоннель”, “Король-олень” и др.
Сегодня она рассказывает про очень личное.
“Ты рано выйдешь замуж, но твой муж не будет единственным; ты будешь вынашивать детей, но не будешь их растить. В твоей жизни будет много любви, но горя в ней будет еще больше. Ты будешь расплачиваться за то, что не совершала, и совершать то, чего не собиралась”.
Так одна старая цыганка угадала судьбу Вали Малявиной.
Странный вечер, странная встреча и странная женщина напротив. Я искала ее почти месяц, а она позвонила сама и позвала в один из особняков на знаменитой Николиной Горе. Здесь кругом собаки — дворняги, покалеченные жизнью и людьми. Но внимание привлекала одна: у нее отнялась задняя часть туловища, она злобно глядела выцветшими водянистыми глазами и пыталась добраться до меня на двух оставшихся лапах. После пары попыток она, бессильная в своей злобе и своем увечье, падает на пол… Поверьте, картина эта вдребезги разобьет любое сердце. Сижу между ними — собакой, не верящей больше людям, и женщиной, блистательной, талантливой, не похожей ни на какую другую и… почти слепой. Это действительно так: черные жгучие глаза, которые свели с ума не один десяток мужчин, собственную хозяйку подвели.
— Леночка, почему так темно? Ничего не вижу. Я не вижу даже тебя...
Все до последней лампы горят. И они похожи, эти переломанные собака и женщина — заслуженная артистка России Валентина МАЛЯВИНА (“Иваново детство”, “Ночной звонок”, “Туннель”, “Утренние поезда”, “Король-олень”, “Подсолнух” и другие).
— Достаточно хотя бы по диагонали почитать вашу биографию, и даже не по себе становится: лучшие, талантливейшие мужчины падали к вашим ногам. Вашим первым мужем был Александр Збруев?
— Мы были школьниками, и Сашу выгнали за поведение из “моей” школы в другую. За ним тогда девочки толпами бегали. Но однажды он шел по Арбату, остановился около меня и, глядя мне серьезно в глаза, запросто сказал: “Ты мне очень нравишься”. С тех пор мы разве что здоровались. Но вскоре мы оказались в одной компании, и началась любовь. Нас не расписывали, потому что мне не было 18 (двух месяцев не хватало), поэтому за разрешением мы пошли в райисполком. Саша говорил там, что нас срочно надо расписать, иначе по советской морали “будет нехорошо”. В 1959 году нам таки дали свидетельство о браке. Моя мама лежала на софе, читала газету, когда мы пришли с уже готовым документом. Бабушка, которая сидела неподалеку, говорит: “Насть, глянь, у Сашки что-то с гербом. Что-то синенькое, важное...” И тогда Саша торжественно сказал: “Мы — муж и жена”.
Збруев моей маме нравился, но он был шелапутным арбатским мальчишкой, сидевшим по два года в одном классе. Учился в театральном. А мама хотела, чтоб я поступала в медицинское. То есть не такой он был, как моей маме хотелось… Но уже ничего не изменишь — мы расписаны. Поэтому настроение у мамы было не очень. В тот день нам пришлось ехать к маме Збруева, Татьяне Александровне, на Мосфильмовскую. Она встретила нас очень гостеприимно и оставила этой ночью у себя. Хотя позже призналась, что тоже не особенно хотела видеть меня в своем доме — просто тоже когда-то была актрисой, и ей не доставило труда сыграть радость.
— Почему такие романтичные отношения так быстро дали трещину?
— Расстояния между нами, временные и географические, были прегромадные: Саша много снимался, я много ездила. Это было очень трудно. Упускалось что-то. У Саши были съемки в Таллине — он позвал меня с собой. Там снималась Люсенька Марченко. Все ребята к ней были очень внимательны, потому что она и вправду была великолепна. И героиня — она, а я — в стороне… У меня все в порядке с самолюбием, Бог наградил меня соображением, но это было трудно. Потом я начала набирать обороты как актриса. И все эти моменты нас постепенно разлучали. Оказалось, что мы ревнивы. Внимательное отношение ко мне мужчин, а к Сашеньке — дам нас раздражало.
* * *
— В тот период вы встретили Тарковского...
— С Андреем я познакомилась совершенно случайно. Меня вызвал Бондарчук — пробоваться на Наташу Ростову. И со мной на пробе должен был быть Олег Стриженов, в которого я была влюблена смертельно. Хотя и была в то время замужем. В конце концов я очень испугалась и не пошла. Иду мимо старого мосфильмовского корпуса, и вдруг из окна мне кричит очень красивая женщина: “Девочка, зайди-ка на минутку!” Она сказала, что это важно, и я поднялась. На меня “полуобращали” внимание, но объяснили, что нужна актриса с лицом, как у меня, и сейчас придет режиссер, которого надо дождаться. Я села в кресло. Влетает Андрей, в ярко-желтом свитере, в зеленом, “в огурцах” шарфике, и с репликой: “Нет, ну ты можешь себе представить, что он не видит снов?!” — Тарковский кусает ногти, а я ничего не понимаю. Когда Андрею сказали, что меня пригласили пробоваться в “Иваново детство”, он сморщился: “Она подходит?! Я вас кого просил привести? Белокурую девушку! Блондинку! И блондинка должна быть пышная!” А я тогда такая худенькая была. Обиделась я и собралась уходить. Андрей спрашивает: “Проводить?..” Я ему сказала: поступай как хочешь, и пошла к двери. “Ну подожди, я, наверное, виноват. Ты хочешь стать актрисой или уже актриса?” — Тарковский поймал меня за руку. “Поступать буду”. И Андрей пошел меня провожать. Поступать я намеревалась во МХАТ, потому что Саша уже заканчивал первый курс Щукинского училища, и мне не хотелось учиться с ним вместе. “Я хочу поступать к Масальскому”. — “Почему?” — “Потому что он красивый!” — “Ну ты же даже не знаешь, какой он педагог”. — “Ну и что, я догадываюсь, что все будет хорошо”. — “А ты догадываешься, что тебя не примут?” — “Нет, меня примут обязательно”. — “А ты от кого идешь?” — “От Бондарчука, но я отказалась”. — “От Наташи Ростовой? И правильно сделала, он бы тебя все равно не утвердил”.
Через какое-то время мне звонят и вызывают на съемки к Тарковскому. Я пришла, и Андрюша вел себя так, будто мы с ним знакомы лет сто. После репетиции он меня спросил, что я буду делать вечером.
— Вечером я буду с мужем, помогать ему готовиться к экзаменам.
— Какой муж? Какие экзамены? Збруев?.. Да, слышал о таком. И что, он не может тебя отпустить со мной погулять сегодня? Мы пойдем смотреть югославскую эстраду.
Идти или не идти смотреть “эстраду” с человеком, который уже и без того произвел очень сильное впечатление, Валя сама решить не могла. Посоветовалась со свекровью Татьяной Александровной. Та сказала одно слово: иди!
— И мы пошли. С тех пор мы и начали общаться. Андрей мне часто звонил, что, конечно, не нравилось Саше. Потом он познакомил меня с Андроном Кончаловским. С ними было невероятно интересно! Андрей мне говорил, что мои глаза я с другого лица украла...
Наконец я стала пользоваться серьезным спросом в кино. Андрею это не нравилось — по правде сказать, он и не разрешал мне сниматься у кого-то еще. Мы начали часто ссориться. Кстати, в “Андрее Рублеве” роль Маруси писали “на меня”, но я ее так и не сыграла. Мы любили друг друга невероятно, но такие уж были характеры…
— У вас был роман?
— Наверное, роман. Мы бывали вместе за границей и вообще много времени проводили вместе, целовались в море, гуляли под луной, но дальше наши отношения не пошли. Они были платоническими, и они были более сексуальными, чем если бы мы делили одну постель. Хотя никто не сомневался, что так оно и есть. Саша тоже так думал.
— Поэтому ваши отношения со Збруевым не заладились?
— С ним все заладилось. Мы вот вчера встречались... Он мне всегда помогал. А то, что мы расстались… Саша пользовался, пользуется и будет пользоваться большим успехом у женщин. Он нравится сразу всем, и это ему самому очень нравится. Чем недовольна была я. Кроме того, Саша ревновал меня безумно, он постоянно придумывал какие-то истории. Естественно, Тарковский постоянно в них фигурировал, а потом и Андрон, — да что там говорить, даже Никиту приплетал, хотя тот тогда вообще был маленьким...
— Как вы расходились?
— Нет, ссор и выяснений отношений не было. Я просто сказала, что ухожу. “Куда?” — спросил Саша. “Я тебе оттуда позвоню”. И я действительно ему позвонила — от Паши Арсенова. “Можно я приду?” — попросил Збруев. Мне показалось это совершенно неудобным, а Паша очень обрадовался. Саша пришел, и мы втроем гуляли по Ленинградскому бульвару. Я шла впереди, а они немного сзади. Я смотрела на звезды и подумала: так хорошо идти вот так одной и что я сейчас от них обоих уйду! Но это так, промелькнула мысль. Я все-таки осталась с Павликом. Он сразу начал меня снимать, увез в степь — он как раз начал делать свой “Подсолнух”.
— Мужчины вас, похоже, друг от друга прятали!
— Мужчины вообще творили что хотели. Но они были так прекрасны, что не поддаться им было бы смешно. Все они были невероятно сложными людьми — и Саша, и Павлик, и Андрей…
* * *
— Кайдановский, вечный нерв, был проще?
— Кайдановский — это вообще отдельная история в моей жизни. Черная страсть, сумасшедшие отношения. И я была счастлива.
Она заплакала. Потом, во время рассказа про страшную и странную смерть ее третьего мужа Стаса Жданько, про годы, проведенные в тюрьме, она не уронит ни слезинки. А тут пришлось успокаивать Малявину очень долго, и я было подумала, что вряд ли она сможет дальше говорить. Но ничего, слезы вытерты, глаза вновь задернуты уродливыми черными очками — доктора не велят их снимать, — и история о самой безрассудной любви продолжается.
— О нем мне сложно вспоминать. Саша был непонятен, груб, он был сам по себе, и ему сложно давалась жизнь с женщиной. Все это переплелось-перепуталось. И наши отношения продолжались до конца его дней. Когда я уже работала при Театре киноактера, а Кайдановский жил на той же улице с котом Носферату и дворнягой Зиной, он звонил и говорил: “Я только приехал из Праги, накупил всего, что ты любишь, и если ты сейчас не придешь, не знаю, что я с собой сделаю”.
— А как вы впервые увидели Кайдановского, помните?
— Надо сказать, что тогда я безбожно путала Кайдановского и Филатова. Однажды мы с Никитой Михалковым смотрели показ, в котором участвовали и Саша, и Леня. Играли то ли этюд, то ли отрывок. И Никита мне говорит: “Какой же все-таки Кайдановский интересный!” Я согласилась, но смотрела на Филатова, потому что мне-то он больше импонировал, казался органичнее, и как-то не подумала, что мы с Никитой о разных людях говорим. А Саша мне тогда показался просто струной натянутой, которая вот-вот лопнет. Такой скрученный весь. В общем, с тех пор я так и думала, что Леня — это Кайдановский. Филатов, когда меня встречал (а я тогда была достаточно известной по фильмам), вел себя очень галантно, даже вроде ухаживал. И мне это очень льстило. Кстати, я всегда его называла Сашей, и он мне в этом благородно не отказывал. Однажды Леня спросил: “Ну хорошо, я — Саша. А как же тогда моя фамилия?” — “Как тебе не стыдно — Кайдановский, конечно!” Леня играл роль до конца. Так мы и общались до тех пор, пока я не пришла смотреть “Гамлета”. А я в 1969 году репетировала Аглаю в “Идиоте” по Достоевскому. И Александра Ремизова, режиссер, сказала мне, что Мышкина будет играть некий удивительный мальчик Кайдановский, который сегодня в институте играет Гамлета. Я удивилась и говорю: “Посмотреть бы!” И мы с Ремизовой и Павликом Арсеновым пошли смотреть Сашу. Вдруг на сцену неожиданно для меня выходит не Филатов — мой Кайдановский, а Кайдановский настоящий. И я не могу от него оторваться: в нем какой-то магнит, он угловатый, одно плечо выше другого... И я все ждала, как он произнесет “быть или не быть”. Саша сказал, как во сне, как будто в бреду. Какая-то тайна в нем была...
Личное знакомство началось со смешного. Тогда мандарины продавали почему-то ящиками. А мы с Пашей жили в доме №2 на улице Черняховского, где все киношники живут, и вот туда эти мандарины носили без конца. В результате мы купили четыре ящика мандаринов. И я, дурачась, разбросала их по ковру в нашей комнате. А Павлик говорит: “Так красиво получилось — слушай, давай сегодня Кайдановского в гости позовем”. Я согласилась. Мы с Павликом зашли в “Арбатский” гастроном и отправились звать Кайдановского в гости. Но Саша отказался категорически. Так обидно было!
— Ну что, мне заплакать?.. — сказала я тогда.
— С какой такой стати? — спросил Саша.
Мы препирались, пока Павлик не увел меня: ну не хочет человек, чего пристала. Мы пригласили своих соседей, и ветчинка арбатская даром не пропала, но я весь вечер грустила. Как же так? Мы искренне его позвали, а он не пришел... На следующий день Кайдановский спросил меня, как прошел вечер.
— А вам-то что?!
Потом получилось так, что во время гастролей в Новосибирске мы вместе пошли к его другу в гости. Тогда отношения между нами не были близкими — скорее лирическими. Мы сидели в беседке, а там комары кругом, и мама хозяина дома одолжила мне такой сиреневый халатик. После ужина Кайдановский потащил меня гулять, и мы заблудились. Причем так, что блуждали почти до утра и не могли даже докричаться до людей. Наконец мы дошли до какого-то забора — одна доска немножко отошла, и мы туда полезли. За забором был дом, и Сашка залез туда через окно. “Никого нет, влезай!” Я устала неимоверно... Мы свалились на круглый ковер, который кто-то с советской фантазией запихнул под стол, но это было единственным местом, на которое можно было прилечь. И там, под этим столом, все и случилось. Потом кто-то пришел, было слышно, как по нижнему этажу ходят (а мы, не дураки, пошли на второй этаж), — у меня чуть сердце не выпрыгнуло. Но дверь снова закрыли снаружи. Пора было убираться — а как, когда в огороде пятеро женщин занимаются прополкой?.. “Давай играть в родственников хозяев дачи!” — предложила я. Саша выпрыгнул и кричит: “Прыгай, тут невысоко!” Я сбросила халатик и прыгнула. С хохотом мы добежали до щели в заборе. Бабы смотрели на нас во все глаза, Сашка не выдержал и поздоровался. Потом мы искупались и наконец поймали попутку до города. У нас ведь вечером спектакль был...
С тех пор мы не могли друг без друга. Его жена Ирочка была замечательной, я ее спрашивала: “Ты его простишь?” — “Я и тебя прощу и понимаю всю ситуацию. Я уеду в Ростов”. — “Как же так? У тебя же ребенок!”
Но Ира уехала. А мы с Сашей снимали комнаты, потом жили у скульптора одного в мастерской на антресолях.
— Говорят, что у вас стычки были постоянно.
— Он меня к мужу не пускал, запирал дверь. А я однажды вылезла через заледенелый балкон на соседний и, пока Саша мои останки внизу искал, у соседей пиво пила. Когда он понял, где я, так мне поддал…
Про их отношения с Кайдановским близкие друзья по-разному вспоминают. Кто — одного поля ягоды. Другие — нашла коса на камень. Однажды Валентина порезала вены — Саша не поверил. И только когда вся комната была в крови, вызвал “скорую”. Знакомые припоминают и другой случай, когда они оба с порезанными руками попали на двое суток в больницу...
— С Павликом Арсеновым я не расставалась. Но я пыталась ситуацию как-то урезонить, узакономерить, но как только я заводила разговор на эту тему — Паша его прекращал:
— Все идет по уму, не волнуйся. Любишь его — и люби.
Мне приказывать нельзя — это был совет. А советов я слушалась. Сашу все это возмущало страшно. Пошла трещина в наших с Кайдановским отношениях: он не хотел мириться с тем, что я не ухожу от Павлика, не выхожу замуж за него, очень его напрягало и то, что Паша все знал. В конце концов это странное положение всех устроило. Сашка один раз напился и сказал: “Вот бы нам жить втроем...” А Павлик подхватил: “Это было бы здорово”. И они подхватили эту тему, разрешить которую надо было мне. И я ушла от них обоих. Другого выхода не видела.
С тем, кого друзья называли Каином, с тем, кто делал кино про смерть, со Смертью в главной роли, Валя расставалась со скрипом и болью. И так и не смогла отпустить его до конца.
— Зимой 1995-го, в начале декабря, Вера Щур мне позвонила. Она сказала, чтобы я села. А потом — что Саша ушел. “Уехал? Опять за границу уехал?..” — “Нет, совсем”. У меня мир перевернулся.
Потом был… новый муж. И трагедия. 24-летний молодой актер все того же вахтанговского Стас Жданько погиб при странных обстоятельствах в их квартире. Малявиной тогда было тридцать семь.
— 13 апреля 1978 года, в тот кошмарный день, я готовила Стасика в дорогу: на следующий день он должен был ехать в Ленинград. Я купила ему с собой продукты и выпить. Но он этого не знал. Когда мы приехали с премьеры Виктора Проскурина, где он играл главную роль в спектакле “Вор”, Стас все порывался пойти выпить. А меня это дико раздражало, и я запретила. Хотя купила ведь бутылку, надо было дать… Мы поссорились. Потом я вышла на кухню, а когда возвратилась, уже случилась трагедия: он валился с кресла, а я не поверила и думала, что Стас нарочно. А когда увидела, что произошло, сразу бросилась звонить в “скорую”.
— Правда ли, у вас на ладони — тюремный крест?
— Цыганка, когда в Молдавии гадала по руке, его первая увидела. И заплакала. Я спрашиваю, чего там, а она говорит: “Тюрьма у тебя, красавица, тюрьма”. Мне это показалось смешным: родители — интеллигенты, отдыхаем в Молдавии, потом — в Евпаторию… А тут — тюрьма. Ерундистика.
— А у Жданько что за история с рукой была?
— В театральном общежитии был Новый год, которого он очень ждал, но, когда праздник начался, ему показалось все фальшивым — лучше быть одному… В руке у Стаса был бокал с шампанским, и он его сжал — бокал лопнул, потекла кровь. Две реки — вино и кровь. И он ушел, купил себе бутылку водки и бродил по улице. А шрам от осколка так и остался поперек его линии жизни. Я увидела его шрамы и вдруг подумала о том, что будет у него история, которая страшно кончится.
Стасенька не был сильным. Он был слабым, и я это знала.
Суд признал Малявину виновной. Теперь она говорит, что хотела бы сниться своим судьям. Но есть такая вещь, как судебная экспертиза, некоторые факты из которой стоит привести для полноты картины. Стас Жданько умер от раны глубиной в 9 сантиметров, удар пришелся прямо в сердце. Медики считают, что с такой раной говорить просто невозможно из-за кошмарного болевого шока, а Валентина утверждает, что Стас с ней разговаривал. Направление ранения — сверху вниз, то есть нанести самому себе такой удар практически невозможно. Да и раневой канал — почти идеально чистый, то есть получается, что молодой актер не только сам себе пробил сердце, но и вытащил нож в идеально противоположном направлении.
— Если Стас покончил с собой, почему вас все-таки посадили?
— Вела я себя своевольно. Подлизываться не могла. У меня был конфликт с одной очень серьезной структурой. Кроме того, в театре всегда есть завистники и соперницы. С Ниной Руслановой были натянутые отношения (она выступала на суде на стороне обвинения. — Л.М ). Галя Брежнева мне говорила: вот уйдет отец — тебя сразу посадят...
* * *
В КПЗ конвоиры — и те не удержались от красивого жеста. Вале разрешили посмотреть в глазки камер, чтобы она могла выбрать, с кем сидеть.
— Я выбрала путанку и спекулянтку. Мне показалось, обе — очень симпатичные девушки, хорошо разговаривают и прилично одеты. Потом, кстати, мы подружились. В КПЗ было противно, на улице — жара, а там — дикий холод. Через восемь дней меня вызывают: “Малявина, с вещами!” А у меня и вещей нет, потому что я и подумать не могла, что это на годы. Прокурор отмерил мне девять лет — отсидела четыре с половиной.
Бутырка, колония в Можайске, потом пересылка в Ростовскую область. Где настигла Валентину новая безумная любовь.
— У меня был красавец парень. Жгучий брюнет, глаза голубые. Крупный вор, — вспоминает актриса. — А когда он выходил, раньше меня, начальник лагеря даже проститься отпустил. А сам в это время на шухере стоял: чтобы конвой не увидел.
Остальные “послетюремные” мужья уже слились в одну сплошную линию, будто не выдержав конкуренции с яркими своими предшественниками. Один — мастер по металлу; следующий — не так давно погибший художник-самоучка; теперь — некий океанолог, профессор Нью-Йоркской академии наук.
— Я по гороскопу — Близнецы. Ну не умею я быть одна!
...Она не жалеет, что детей нет. Хотя шанс был. Но ребенок от Збруева, девочка, не родилась: выкидыш. Дочь Валентины и Павла Арсенова умерла в роддоме от шальной инфекции. Кайдановский тоже мог стать отцом, но Малявина по многим причинам не решилась оставить ребенка.
Как идентифицировать эту женщину? Чудно, но она и Настасья Филипповна, и Леди Макбет одновременно. Чудно и то, что во время разговора Валентина (или Валена, как любили ее сокращать мужчины) невероятно меняется: о Збруеве — это сплошь эмоции, доступные разве что 20-летней девушке; о Стасе — рассказ опытной 35-летней женщины... И еще одно. Не возьмусь судить, но на протяжении всего вечера меня не покидало ощущение… спектакля. И эту монодраму играла профессиональная и невероятно талантливая актриса. Дословный рассказ каждого отрезка ее жизни невозможно воспроизвести в газетном формате, но все они построены приблизительно по такой схеме: героиня — герой — костюмы — декорации — мизансцена — реплики… Грань между сценой и реальностью безнадежно и, кажется, очень давно стерта.
