Первый фильм Елены Пашинцевой “Синоптик” (о съемках которого писал в свое время “МК”) получил на фестивале Dahlonega International Film Festival (Далонега, штат Джорджия) приз в номинации “лучший фильм”. В нем молодой кинорежиссер сняла Катю Мамонтову, Виктора Авилова, Галину Галкину, Людмилу Аринину.
Фильм короткометражный, но в нем уместилось сразу несколько историй разных людей: и писателя-бродяги, и девочки-подростка, и дамы с собачкой. Все они встречаются в аптеке, которую построил для “Синоптика” известный художник-постановщик Виктор Петров (“Здравствуйте, я ваша тетя”, “Мэри Поппинс”, “Иди и смотри”). Критика отметила безусловное мастерство, с которым Елена Пашинцева сняла и смонтировала свое первое в жизни кино.
— Лена, это ведь ваша дипломная работа после окончания Высших режиссерских курсов. Как с вами согласился работать такой профессионал, как художник Виктор Петров, тем более на короткометражной картине?
— Именно так мне и сказали, когда, прочитав все творческие карточки “Мосфильма”, я сообщила, что мне нужен Петров. Ну я тут же ласково так, с придурью нежнейшей, спросила: “Но нельзя ли мне на него хоть посмотреть?”. Жалобность дураков — великое дело! Договорились о встрече. Приехала я на беседу на съемки в какой-то магазин. Вижу на камере — красивые кудри Володи Климова, быстренько прячусь, потому что уже имела наглость другого себе оператора присмотреть, смотрю вокруг и вижу: все мокрые, грязные, жарко ужасно. Сама я выгляжу примерно так же, думаю: “Да, Климов тут самый красивый, сваляла я дурака, все прочие хуже!”.
Но тут появляется человек с тонкой бородкой д’Артаньяна, в приличном костюме. Я ему говорю: “Ой, у вас такого восхитительного цвета рубашечка, у меня в семье все дальтоники, поэтому я все вижу! И такие оттенки обычно встречаются у Армани!”. Смотрю, мой герой смущается ужасно, краснеет и говорит: “Это и правда Армани, только старая уже рубашка-то”. В общем, дивно поговорили, я повертелась, показала свое галифе дикого цвета, тоже от Армани.
Витя мне говорит: “Армани же галифе не шьет...” А я: “Так это же по особому заказу!”. Молчу уж, что из 50-го размера джинсов Армани галифе мне сообразила девочка Саша, но кто ж признается в таких обстоятельствах! В общем, с Петровым все вышло по нотам. Обманули, заманили, как во всякую плохую компанию.
— Чем же эта компания плоха?
— Точно не знаю. Но посудите сами. Месяца два я выбираю себе артистов, ищу, везде лазаю, умираю, чтобы самые лучшие на земле, самые красивые, наряжаю их с любовью и с Олей Солдатовой, строю им павильон прекрасный. И вот — о чудо! — мои артисты одеты, накрашены, надушены странными духами, нестройным косяком идут по коридору в съемочный павильон. Я крадусь следом, любуюсь. Ой, и то у меня, и это!.. Вдруг откуда ни возьмись выскакивает какой-то дед в рабочем комбинезоне, абориген, зубр кинематографии лет ста, и говорит глумливо так: “Деточка, это чьи ж такие будут?”. Я, понятное дело, от гордости задыхаюсь, думаю: фамилию громко говорить или показать красивым жестом? А дед головой горестно качает: “Господи! — говорит. — Да такие вурдалаки тут со времен Птушко не ходили!”.
— Вы начинаете снимать новое кино. О чем оно, если не секрет? Или боитесь плагиата?
— Так ведь сюжет украсть нельзя, их ограниченное количество, и они все известны. Сценарий тоже не украсть, у меня его просто нет, и это запрещенное слово в моей группе. Примерно как в доме повешенного слово “веревка”. А утащить мои ощущения… Чью-то улыбку, которая запала в душу, чей-то “хлопок” ресниц, тень от стула, чей-то нервный и категорический отказ сниматься в кино, и страшный холодок, и сладкое, порой до болезненности узнавание неясно откуда знакомого лица, рассказы про ворон, которые постоянно навещают Наташу Коляканову… Ну это можно утащить только вместе со мной!.. В этом случае предполагаемый похититель должен быть как минимум почетным членом общества самоубийц…
А следующий фильм уже полнометражный и называется “Седьмое небо”. Он про то, как мужчина и женщина знакомятся по объявлению в ресторане. Ресторан, естественно, “Седьмое небо”. У мужчины были джунгли, в которых жили слоны. Женщина в это не поверила и однажды не закрыла дверь — слоны ушли…
Этот фильм о том, почему мы не верим в хорошее, почему нас хорошее часто пугает больше, чем плохое. Тебе протягивают яблоко, а ты оставил вставную челюсть в спальне на тумбочке. Что ж ты так? Смотри, можешь тоже увидеть, как семь слоников уходят на заре по Чистопрудному бульвару от тебя и от твоего дома очень далеко.
— У меня такое впечатление, что и кино свое собственное так же растеряли. По невнимательности, что ли. А зрители, сужу по себе, устали от боевиков, надоели тривиальные сюжеты, когда заранее знаешь следующий кадр, произносишь за актера следующую фразу. Прежде мы недооценивали наши фильмы, по сравнению с классикой мирового кино они казались самодеятельными, но ведь теперь таких не снимают…
— А сейчас наткнешься в телевизоре случайно на “Служебный роман”, смеешься и смотришь до конца. Они немножко странные, наши фильмы, но ведь мы действительно были очень закрытой страной, и это был внутренний продукт. А теперь время-то в кино непростое. Идет все большее расслоение на, во-первых, жанровое кино, которое делается, к сожалению, очень нетщательно. И, во-вторых, так называемое элитарное кино, для понимания которого требуется ангажированный хор как минимум дюжины умных критиков и которое делается, увы, еще более доморощенно, несмотря на технические уловки и замашки “мегастар”. В них человеческого нет, актеры — как марионетки или куклы деревянные. Может быть, потому, что элитарным кино в основном занимаются плохие документалисты, полагаю, хорошим это ни к чему, или ребята, которые в свое время даже в нашем, не самом продвинутом театре не пригодились.
— А, может быть, просто не наш это жанр — элитарное кино? Ну не умеем мы снимать красиво!.. Изысканности не хватает…
— Вы “Строгого юношу” Михаила Ромма посмотрите. Может быть, передумаете словами такими кидаться.
— Какое кино именно вам больше нравится: жанровое или элитарное?
— Это примерно: какое из полушарий лучше чтобы работало — левое и правое?.. А никак нельзя, чтобы просто варила голова?
— Вы учились у Владимира Меньшова, а он, как известно, работает в жанровом кино…
— Владимир Валентинович учился у того самого Михаила Ромма. Так же, как и Василий Шукшин. Так же, как и Тарковский. Так же, как и Никита Михалков. Представляете, какие они разные? И у человека хватило ума, такта, чутья, чтобы всех их принять и всем дать подняться. И в голову не приходило, что хочется выпускать свои замечательные маленькие копии. Может быть, поэтому Меньшов — ангел преподавания. Нет, я совершенно не шучу. Он, бедный, прочитывал мои безумные тексты и говорил: “Ничего не понимаю, но что-то в этом есть, давай, делай…”. Несмотря на все наши вкусовые разночтения, если бы не было “дяди Вовы”, не было бы и меня. Так что все мои возможные “успехи” всегда будут немножко и его.
— “Синоптик” уже проехал по фестивалям, побывал в Европе, Азии, присутствовал в номинациях, получил призы. На последнем фестивале в Америке получил сразу три приза: за лучший короткометражный фильм, за лучшую операторскую работу и за лучший дизайн костюмов…
— За несколько дней до того, как в “МК” вышла об этом заметка, в вашей же газете появился материал о том, что никому в Америке наше кино не нужно.
— Но ведь это же правда!
— Да что вы говорите! Мы поэтому еще на три фестиваля только в США этой осенью собираемся.
— Так ведь это скорее исключение из правил…
— А исключения, они не отсюда? С луны падают, что ли? У нас в группе все граждане России, и все как минимум в Союзе родились. Большинство вообще, как Пушкин, за пределы отечества никогда не выезжали.
Когда я монтировала материал “Синоптика”, подходили люди и спрашивали: где снимали? в каком городе? Так ведь это — Москва!.. Любимый город, увиденный глазами тех, кто в нем живет. Город причудливый, красивый, страшный, сказочный. К нему нужно прислушаться. С ним вместе нужно дышать. Ведь его удивительность физически ощутима, просто в воздухе висит. Хватит наш город снимать как знакомую открытку, он не декорация, он сам — действующее лицо. И какое!.. Сколько человек этот город строили, перестраивали, ночей не спали. И каждая площадь, каждый дом новый и каждый снесенный под ним заполнены тем, что было, есть, и тем, что будет.
Вообще, мне кажется, очень важно, чтобы на экране изменился образ города, страны, среды, с ним придет новое ощущение эпохи. Ведь приметы времени не в сиюминутных приколах, а в каком-то новом ощущении, новом взгляде на те же улицы, те же дома. Вы же понимаете, что на какую-нибудь высотку, памятник сталинской архитектуры, человек того времени смотрел другими глазами? С другой точки. Скажем так, она ему представлялась органичней с другой точки отсчета. Где она, наша точка? И как только возникнет новый образ среды, все изменится, ведь в разных обстоятельствах человек разный, и возникнут новые герои, новые лица…
— Но в свое время они могут стать клише, как сегодняшние звезды и их подражатели…
— Я так и говорю своим актерам: “Вы станете знаменитыми, все будут хотеть снимать только вас, а какой-нибудь никому не известный режиссер будет рвать на себе волосы и твердить: “О, дайте мне кого-нибудь другого! Они лезут ко мне из всех телевизоров! Это мои артисты, слышите вы, мои — самые красивые! А эти ужасны! Они до смерти надоели! Какая сволочь протащила их на экран?”. Но вас будут впаривать администрации всех студий и телеканалов, вас будут хотеть домохозяйки и пенсионеры, продюсеры будут держаться за вас клещами, и я, старушка сумасшедшая, буду за вас, но “сволочь” не прощу никогда.
