“Лучший отдых — на работе”, — сказал Михаил Швыдкой, когда мы договаривались встретиться в выходной день у него в рабочем кабинете. Пожалуй, среди высоких чиновников бывший министр культуры и нынешний руководитель Федерального агентства по кинематографии — персонаж самый телевизионный. Не в том смысле, что его беспрерывно в новостях показывают и в передачи зовут. Он сам кого угодно и пригласит, и покажет. В своем самом громком проекте “Культурная революция”. Подробности тележизни “революционера от культуры” — в нашей беседе.
— Когда же начнется революция в “Культурной революции”?
— А искусство — это всегда революция. Оно должно изменять сознание людей. Ведь одна из проблем нашей жизни и истории — это определенная неподвижность сознания. И это всегда спасало Россию. Но патриархальность русской жизни во многом мешает. Поэтому “Культурная революция” должна обсуждать те вопросы, которые помогают изменить сознание.
— Придумывая название “Культурная революция”, что имели в виду?
— Когда пять лет назад мы обсуждали название для программы с “Игрой ТВ” и кто-то сказал “Культурная революция”, то я внутренне напрягся. Очень уж много дурных ассоциаций. Ленинская культурная революция, китайская. Но в этом названии была определенная задиристость, провокационность, хулиганство, если хотите. Уж больно буржуазная жизнь развивается вокруг нас. Потребительская.
— А это разве плохо?
— Нет. Видимо, это в природе человеческой.
— ТВ может воспитывать?
— Скажем так. Мы все равно живем в телевизионном мире, в мире высоких технологий. Я сейчас скажу хамство, может быть, но телевидение — это всего лишь способ коммуникации. А есть ТВ как некий идеологический контекст, который создают люди, его делающие. Телевидение вообще более архаично, чем Интернет, — оно не предоставляет свободы за исключением свободы переключения каналов.
Меня многие ругают за провокационные названия. “Русский фашизм страшнее немецкого”, к примеру. Но я делаю это по одной простой причине — люди должны остановиться. Количество информации в год увеличивается в два раза, и человек скользит по поверхности. Чтобы зацепить человека, его надо разозлить, удивить.
Другое дело — что мы иногда не дотягиваем до серьезной провокации.
— Гостей вы утверждаете?
— Конечно. Главное для меня не только интеллигентность и ум гостя. А еще и энергетика. Не важно, добрая, злая. Если есть энергетика, то он — телевизионный персонаж. Как только гость — милый интеллигентный мямля, ему надо писать книжки, статьи в толстые журналы. Мы ведь делаем шоу.
— Для вас программа в первую очередь шоу?
— В том числе и шоу. Если не будет шоу, то люди не станут смотреть, они переключат телевизор. Это своеобразная игра. Но в этой игровой форме мы пытаемся говорить о важных проблемах, которые в игровой форме легче усваиваются. Телевизор — это вообще игра.
Я много смотрю западное ТВ. Там есть утренние проповедники и ночные проповедники. Возьмите передачу, которой заканчивают эфир немецкие или британские каналы. Это ночная проповедь писателя, общественного деятеля о том, что такое хорошо и плохо, где бог находится, как он влияет на жизнь человека. И посмотрите утренние мессы американских проповедников — песни, энергия. Для меня “Культурная революция” — утренняя проповедь.
— Бывает, что у вас собираются серьезные люди и начинают обсуждать какую-нибудь ерунду. “Новый год лучше старого” или “Новый год лучше встречать дома”. Вы это в целях провокации делаете?
— В любой такой дурацкой теме есть очень важный поворот: попытка заставить людей рассуждать. Людей, которым трудно рассуждать о том, почему импрессионизм искусство менее важное, чем соцреализм. Мне ведь важно не свои мысли донести…
— Вы заранее готовите финальный монолог?
— Упаси боже. Для меня это все комедия дель-арте. Я представляю, что это должно закончиться через 52 минуты. Но чем? Представляю себе тему, гостей. Самое сложное для меня — запомнить имена и отчества всех присутствующих ВИПов.
Все должно рождаться в живой эмоции. Когда смотрю на зализанную публику в других шоу, то начинаю злиться. Для меня это другое телевидение.
Вообще-то телевидение этого не любит. Импровизаций.
— Почему?
— Оно более структурированное, жесткое. А я люблю неправильное телевидение. Бывает, что люди начинают такое нести! К чему совершенно не готов.
— Как вы свою аудиторию представляете?
— Смотрят учителя, интеллигенция. Которым не хватает живого общения.
Знаете, странная вещь — у нас стали расти рейтинги. Что меня расстраивает. Я считаю, что произошло это в том числе из-за изменения общего телевизионного ландшафта. Ушли серьезные ток-шоу.
— Это вас расстраивает?
— Ну да. На самом деле что-то еще осталось, но этого недостаточно. Тот же Познер, который в последней программе про патриотизм начал использовать элементы ток-шоу. Никого не хочу обидеть, но считаю его лучшим ведущим. Еще Николай Николаевич Дроздов — гениальный ведущий.
— Вы все о людях старшего поколения говорите…
— А у них есть биография. Посмотрите, кто на Западе ведет новости. Не говорю уже об аналитических передачах. Это все люди по-жив-шие. А у нас? Эстетика молодежной редакции Центрального телевидения сыграла революционную роль в России. Ребята из ВиДа, из “Взгляда”, Малкин, Лысенко, Сагалаев — компания высокоталантливейших людей. Они пришли вместо дяденек в костюмах и показали лицо молодой России. Но эта эстетика уже, на мой взгляд, изжила себя, постарели персонажи.
— Какую тему вам было бы неудобно вынести на обсуждение в передаче?
— Вообще с точки зрения журналиста нет запретных тем. В принципе журналист должен быть готов обсуждать любую тему. Но есть деликатные проблемы — национальные и межконфессиональные. Их надо тщательно готовить, не полагаясь на импровизацию. В формате ток-шоу такие темы крайне опасны. Сама возможность формулировки “можно ли бить монголов” провоцирует положительность ответа.
— Почему, как вам кажется, сейчас у нас из представителей классического искусства раскручены личности не самые одаренные?
— Меня самого это мучает, и я себя за это мучаю. С одной стороны, надо работать с массовой культурой. И телевидение — это массовая культура, даже если это канал “Культура”. С другой — видел, как на моих глазах произошел переворот — три великих тенора стали петь на стадионах (Доминго, Паваротти, Каррерас. — Авт.). С одной стороны, они стали нести культуру в массы, а с другой — толпа диктовала им свои вкусы.
И сейчас молодые таланты стоят перед искушением: пойти на обложки глянцевых журналов или служить искусству, как Галина Уланова. “Любите искусство в себе, но не себя в искусстве” — Станиславский был абсолютно прав. Как только молодые люди начинают любить себя в искусстве, они сразу становятся героями и героинями светской хроники. Говорю об этом с известной долей грусти.
— Потому что вы сами не удержались от этого искушения?
— Я действительно персонаж из массовой культуры. И никуда от этого не деться. Я не выдаю свою работу за образец высокого искусства.
— Скажите, когда вы пошли в шоу-бизнес, много ли пришлось ловить косых взглядов?
— Да все сказали: “Ты с ума сошел!” Я ведь считался серьезным человеком. Профессор, публикации — все как у людей. И сейчас мне говорят то же самое: “Ты должен сделать цикл лекций”. Положение серьезного ученого правильнее. Но мне нравится странный мир телевидения.
— Вы не чувствуете усталости от этого странного мира?
— Не-а. Пока публика не заметит…
— Все-таки иногда у вас запал пропадает…
— Не хватает драйва? Последний год был очень тяжелым. В плане основной работы. Сегодня выходной день, а я пришел сюда в девять утра и буду работать до девяти-десяти вечера.
— И ваша семья такое терпит?
— Они привыкли. Всегда работаю в субботу, иногда — в воскресенье. И когда здесь, на основной работе, шел год перемен, то я выходил на съемочную площадку невеселым. Вообще мне не свойственны грусть и уныние.
— Вы оптимист?
— Абсолютный. Но в какой-то момент, я его помню, год назад, я заставлял себя быть в хорошем настроении перед выходом на площадку. А когда ты имитируешь… Глаза же не загримируешь. И люди это чувствуют. А если снимаешь четыре—шесть программ зараз, да еще и ночью, а утром на работу?
— Ваши гости — в основном люди в возрасте. Не думали приглашать больше молодых?
— Я совсем не против молодых. До 40% бюджета в кино мы даем на молодых — это первые проекты. То, что мы сейчас потратили на биеннале, — это очень важный шаг. Притом что я это искусство не люблю. Я вообще консервативен в своих вкусах. Но понимаю, что без этого не будет движения.
— Вы по долгу службы бюджетом распоряжаетесь. А кто у вас в семье за бюджет отвечает?
— Жена, естественно. Вообще чиновник сейчас не имеет права распорядиться суммой больше 200 тыс. рублей. А проекты наши значительно дороже, все решают эксперты. То есть у меня гораздо больше ограничений, чем у моей жены.
— Вы, когда голодный, — злой?
— Вообще стараюсь не быть злым. Я, конечно, заводной. Особенно когда сижу за рулем и попадаю в пробку. Но из любой ситуации стараюсь извлекать положительные эмоции. Голодный — значит, идет процесс похудания.
— А в пробке что для вас положительного?
— Можно подумать. На работе же думать некогда.
— Наверное, семье достается, раз вы “заводной”?
— Ссоры с домашними ненавижу. Мне становится сразу стыдно, противно. Когда кто-то на кого-то начинает дуться, мы стараемся мгновенно снять напряжение. Конечно, самый принципиальный человек у нас в семье — мама. А мы все — конформисты, подлаживаемся под нее, и все.
— Вы за городом живете?
— Сейчас — да. А дети — в городе.
— У вас есть дома любимый уголок?
— Кабинет, где могу сесть, почитать, пописать. Читаю много.
— А если отвлечься от интеллектуальных занятий?
— Очень просто — в какой-то момент сваливаюсь и сплю три дня. Потом начинаю опять работать. Удобно. Еще поплавать люблю — для этого у меня есть дней десять в году, когда позволяю себе уехать на море.
