За год до президентских выборов Владимир Путин объявил амбициозную программу экономических реформ: переход от сырьевой модели экономики к инновационной сравним разве что с программой индустриализации начала 1930-х годов. Президент уточнил, что главным мотором диверсификации экономики будет государство: оно как «главный акционер значительной части промышленных активов должно активнее влиять на формирование новой промышленной среды», превратив госкорпорации в современные бизнес-структуры. Для этого глава государства предложил разработать систему налоговых и кредитных мер, стимулирующих выпуск высокотехнологичной продукции.
То, что именно госпредприятия должны стать базой диверсификации экономики, соответствует тенденции разрастания госсектора. Фактическая национализация ЮКОСа и «Сибнефти», присоединение «АвтоВАЗа» и АВИСМА к «Рособоронэкспорту» – не набор случайностей или политически мотивированных шагов, а отражение того, как верховная власть видит свои взаимоотношения с бизнесом. Создание Объединенной авиастроительной корпорации (ОАК) сопровождается постепенным вытеснением «частников» из авиапромышленности, намеченное создание судостроительных холдингов обрекает на то же самое и судостроение. Слухи о грядущем поглощении «Рособоронэкспортом» «КамАЗа», «ГАЗа» и «УАЗа» также имеют под собой почву: похоже, государство забирает в свои руки наиболее прибыльные предприятия, мотивируя это государственной необходимостью.
Подобный вариант национализации противоречит мировой практике: во всем мире государство берет под контроль депрессивные предприятия, которые частный бизнес не в состоянии вывести из кризиса, проводит санацию и вновь продает в частные руки. Второй вариант – огосударствление предприятий, которые не приносят серьезной прибыли, но имеют стратегическое значение для экономики и социальной сферы. Удельный вес госсектора во Франции – почти 30%, в Финляндии – 17,6%, в Австрии – 15,4%. В Италии государство контролирует черную металлургию, электротехническую и судостроительную промышленность, в Испании – энергетику, в Великобритании – ядерную энергетику, во Франции – значительную часть энергетики, аэрокосмической, электронной, химической промышленности, металлургии, автомобилестроения. Частный капитал свободно функционирует в этих отраслях, но его финансовые и научно-технические возможности пока недостаточны, чтобы заменить собой госкорпорации. По мере развития частного бизнеса государство уходит из тех секторов экономики, которые оно контролирует сейчас, как оно ушло из угольной отрасли в Великобритании и Франции. Приватизация напрямую связана с ростом мощи частного капитала: так, со второй половины 80-х годов во Франции приватизированы крупнейшие банковские группы «Париба» и «Сосьете женераль», индустриальные гиганты «Сен-Гобен», «Компани женераль д'электрисите», финансовая компания «Тивас», военно-промышленная компания «Матра», финансовая группа «Сюэз».
Приватизированные предприятия платят государству налоги, а государственные компании содержит государство на деньги налогоплательщиков. То есть наличие даже богатых госструктур в экономике обществу невыгодно, их можно терпеть только в том случае, если бизнес слаб и не способен заменить бюрократические структуры. Если национализацию «АвтоВАЗа» еще можно рассматривать как стремление государства санировать неэффективно управлявшееся предприятие, то в отношении монополиста в производстве титана и крупных нефтяных компаний этого сказать никак нельзя. Это выгодно чиновникам, которые управляют национализированным имуществом, и невыгодно обществу. Госкомпании во всех странах управляются менее эффективно, чем частные: а как может быть иначе, если их топ-менеджмент нацелен не на достижение рентабельности?
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА
У нас часто вспоминают знаменитую фразу: «Что выгодно «Форду», то выгодно Америке», но некорректно заменяют «Форд» на «Газпром», а Америку – на Россию. Между тем разница фундаментальна: «Форд» создает новые производства и рабочие места, насыщает рынки за счет собственных ресурсов, не прибегая к государственной помощи, а «Газпром» монопольно эксплуатирует невозобновимые природные ресурсы. При этом есть претензии к газпромовскому менеджменту: руководство концерна говорило, что его цель – обеспечивать население и промышленность дешевым газом, получая прибыль от экспорта. Сейчас масштабные экспортные проекты (строительство трубопроводов в Китае и Находке, Северо-Европейский газопровод) не оставляют достаточных запасов газа для снабжения собственно России. И мы слышим: повышение внутренних цен на газ – благо для России, потому как это… благо для «Газпрома». То есть газовый монополист напрямую ассоциируется со всей страной, что не совсем верно. При том, что газ в России кончается (чего не отрицает «Газпром»), огромное количество попутного газа сжигается в нефтяных скважинах, его переработка требует значительных вложений, но производить их, похоже, никто не собирается. Рудничного газа в России гораздо больше, чем природного: только в Кузбассе его запасы превышают запасы природного газа всей Западной Сибири. Он мог бы отапливать города и села, питать электростанции, но «Газпрому» это неинтересно, хотя обществу и промышленности очень интересно: огромные залежи рудничного газа имеются в Тульской, Ленинградской, Ростовской областях, в Коми, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке и Крайнем Севере. Однако о планах его добычи и переработки ничего не слышно. Вместо этого «Газпром» приобретает вполне рентабельную угольную компанию СУЭК, чтобы минимизировать собственные расходы. Тут уж не выдержали самые высокопоставленные чиновники: глава МЭРТа Герман Греф назвал эту сделку «серьезной ошибкой», а руководитель РАО «ЕЭС России» Анатолий Чубайс указал на то, что госкапитализм – это экономический тупик.МЫ ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ
Дело не в том, хорош или плох «Газпром»: просто крупные госкомпании развиваются инерционно, они защищены госмонополией и не считают нужным работать в конкурентной среде, использовать инновации. То же РАО «ЕЭС России», например, почти ничего не сделало для развития энергетики, работающей на возобновляемых источниках энергии. В Европе вереницы ветряков повсюду, а в России их всего несколько штук, поставлены они вовсе не энергомонополией. В Турции солнечные батареи установлены чуть не на каждом доме, а кто видел их в России? В Китае на биогазе работают сотни тысяч энергоустановок, а у нас пару лет назад газеты с умилением писали о некоем фермере, поставившем самодельную установку такого типа на своей ферме. Еще одна такая установка, тоже самодельная, работает в дальнем бурятском селе, одна – в Тыве, вроде бы ее в Омске собирались построить… А ведь электростанции на биогазе могли бы производить почти столько же электроэнергии, что и все АЭС России. Нет, руководство РАО собирается строить Туруханскую ГЭС производительностью чуть ли не 100 млрд. кВт/ч в год. Как ее строить в регионе, где нет ни дорог, ни населения? Куда девать такую прорву электроэнергии – потребителей-то нет, кругом безлюдная тайга гнется по ветру! Кстати, о ветре: по расчетам специалистов, только в Ленинградской области его энергия может давать больше 200 млрд. кВт/ч в год, причем не придется ни строить гигантских плотин, ни лес валить, ни Енисей перегораживать. И потребители рядом – мощные заводы Санкт-Петербурга. Но государственной корпорации приятнее планировать нечто гигантское, пусть и не очень нужное, зато эффектное. То же самое можно сказать и о «Рособоронэкспорте»: что, после присоединения к нему «АвтоВАЗа» качество «Жигулей» улучшилось? Ничуть не бывало. Просто государственные компании сразу выходят из-под огня критики, а высшая власть начинает относиться к ним как к составной части самой себя.Вытеснение частного бизнеса из высокотехнологичных отраслей промышленности вредно для экономики. Если государство решило налогами и кредитами содействовать диверсификации, первыми на это отреагируют как раз частные компании. Какая-нибудь средних масштабов фирма скорее начнет выпускать ветровые электростанции и мини-ГЭС – ее устроит доход от производства таких установок, а РАО «ЕЭС России» размениваться на мелочи не будет. Огосударствление современных отраслей промышленности загоняет частный капитал в сферу обслуживания, лишает его необходимого опыта.
ПРИЗРАЧНОЕ ЗАВТРА
Диверсификация экономики означает форсированное преодоление экономической отсталости и выход России в разряд наиболее развитых стран мира. Развитыми странами в начале XXI века являются те, которые не только обладает научно-исследовательским и опытно-конструкторским потенциалом, но и способны быстро внедрять изобретения в массовое производство. Способность науки той или иной страны выдвигать революционные технические идеи мало чего стоит, если ее экономика не способна поставить производство изобретений «на поток». Турбину изобрели еще античные греки, первые ракеты использовались китайцами, артиллерийские орудия появились, судя по всему, в Монголии при Чингисхане, принцип фотографии придумали в XVIII веке в Японии, первый по-настоящему летающий самолет сконструировал бразилец, реактивный двигатель появился в Румынии, первый вертолет поднялся в воздух в Испании. Но ни одна из этих стран не воспользовалась плодами этих открытий. Приятно, что гидросамолеты, многомоторные самолеты, принцип телевидения и станки с числовым программным управлением изобретены в нашей стране, но следует помнить, что все эти новации появились в России только после того, как их внедрили в производство другие страны – те самые, что ныне составляют «золотой миллиард».Россия, получившая в наследство от СССР неплохой научно-технический потенциал, теоретически имеет возможность для прорыва в постиндустриальное развитое общество. По традиции считается, что «оборонка» обладает такими ресурсами, которые при разумном использовании способны насытить гражданские отрасли экономики необходимыми разработками и самой современной техникой. Собственно, опора на ресурсы ВПК и является стержнем программы диверсификации экономики, выдвинутой Путиным. Однако насколько способна конверсия оборонной промышленности обеспечить гражданские отрасли экономики высокотехнологичной продукцией, пока неясно. Станут ли военные заводы, к примеру, снабжать «АвтоВАЗ» качественными деталями? Крайне сомнительно. Уже сейчас первый вице-премьер Сергей Иванов говорит, что строить гражданские суда на военных верфях невозможно – слишком велика специфика военного производства. Удастся ли ОАК наладить производство среднемагистрального самолета Superjet-100 – непонятно, некоторые эксперты утверждают, что проект, который должен быть вот-вот запущен, очень сырой, на его доводку потребуются годы. Маловероятно, что ВПК способен снабжать экономику современными станками и промышленным оборудованием: у него просто нет ни соответствующих мощностей, ни технологического опыта. А без современного станкостроения конструкция, основанная на поднятии экономики силами ВПК, повисает в воздухе – получается, что станки придется, как в советские времена, закупать за границей.
Диверсификация экономики, основанная на концентрации современных отраслей промышленности в руках государства, может привести к напрасной трате времени и огромных денег без серьезного эффекта. Сейчас у государства много денег. Было бы полезнее тратить их на строительство дорог и модернизацию ЖКХ. Иначе Россия вернется к тому, от чего попыталась уйти полтора десятилетия назад: от неконкурентоспособных заводов, бездорожья, которое делает невозможным любой прогресс, и населения, прозябающего в бараках и трущобах. В таких условиях никакая диверсификация экономики невозможна.
ДОСЬЕ
НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПО ЧАВЕСУ
Впервые выиграв выборы в декабре 1998 года, президент Венесуэлы Уго Чавес за короткое время добился абсолютного контроля над всеми государственными институтами, которые могли бы уравновешивать его полномочия, и с помощью армии осуществил полный политический контроль.Впервые о национализации он заговорил в 2000 году – тогда в соответствии с декретом №1011 предполагалось национализировать частные школы и взять под идеологический контроль систему государственных школ, чему резко воспротивилась оппозиция.
В середине 2005-го при поддержке губернаторов и национальной гвардии было конфисковано почти 250 000 акров частных земель, и правительство заявило, что не намерено на этом останавливаться. Конституция Венесуэлы допускает экспроприацию только с согласия Национальной Ассамблеи (за исключением случаев, когда собственность признана неиспользуемой). Чавес нашел другой путь: право владения землей ставится под сомнение, собственность объявляется государственной.
Едва победив на декабрьских перевыборах 2006 года, Чавес провозгласил курс на национализацию стратегических отраслей национальной промышленности. «Давайте вернем наши стратегические средства производства… все, что было приватизировано, должно быть национализировано», – заявил он. Ради ускорения социалистической трансформации экономики пропрезидентская Национальная Ассамблея предоставила президенту карт-бланш, объявив, что в течение 18 месяцев его декреты будут иметь силу закона. Сразу после объявления планов национализации инвесторы начали избавляться от венесуэльских активов, спровоцировав резкое снижение валютного курса и фондовых котировок.
9 февраля 2007 года было объявлено о покупке у американской корпорации AES 82-процентного пакета акций крупнейшей частной энергетической компании страны «Электрисидад де Каракас» (Electricidad de Caracas) за 900 миллионов долларов. AES в свое время заплатила за нее 1,6 миллиарда долларов, после чего в течение 6 лет инвестировала в компанию еще около 600 миллионов.
14 февраля правительство Венесуэлы национализировало крупнейшую венесуэльскую телекоммуникационную компанию CANTV, заплатив американской фирме Verizon Communications 572 миллиона долларов за принадлежавшие ей 28,5% акций. Как отметили эксперты, Венесуэла за каждую акцию заплатила $3, что значительно ниже ее рыночной цены. В прошлом году акции американской компании хотела выкупить мексиканская компания Telmex, и цена, которую мексиканцы готовы были заплатить, значительно превышала нынешнюю. Однако, узнав о намерении Чавеса национализировать CANTV, отказались от сделки. CANTV является одной из самых крупных частных телекоммуникационных компаний в Венесуэле, которой принадлежит львиная доля рынка услуг в обеспечении стационарной и мобильной телефонной связи, а также Интернета. Ранее президент Венесуэлы Уго Чавес неоднократно обвинял CANTV в том, что ее сотрудники записывают его телефонные разговоры и, возможно, делают это «по заявке» из США.
27 февраля Чавес подписал распоряжение, согласно которому с 1 мая 2007 года нефтяные компании страны должны перейти под контроль государства. В настоящее время ряд нефтяных активов в Венесуэле принадлежит американским Exxon Mobil, Chevron Corp и ConocoPhillips, британской British Petroleum, французской Total и норвежской Statoil.
По планам руководства страны, миноритарные пакеты акций могут остаться у иностранных компаний. Однако госкорпорация Petroleos de Venezuela (PDVSA) должна контролировать до 60 процентов ценных бумаг нефтяных активов.
Объем продаж PDVSA в 2005 году составил приблизительно 84 миллиарда долларов; она занимает пятое место в мире среди государственных компаний по величине нефтяных запасов и имеет самый большой (после мексиканской государственной нефтяной компании PEMEX) объем продаж в Латинской Америке. Поскольку PVDSA участвует и в оптовой, и в розничной торговле нефтью в США (ей принадлежит CITGO – одна из самых крупных американских нефтеперерабатывающих компаний и розничных продавцов газа), она получает прибыль независимо от уровня цен на нефть.
Кроме того, Чавес заявил, что Центробанк «не должен быть независимым», так как это «неолиберальная концепция».
Среди мер по борьбе с ростом цен, которые рассматривает президент Венесуэлы, – национализация супермаркетов. Цены на ряд продуктов (в частности, на мясо) были фиксированы четыре года назад, и инфляция привела к тому, что владельцы магазинов работали в убыток.
Небольшое повышение фиксированных цен не помогло восполнить инфляционные потери. Результатом стал дефицит многих продуктов.
Национализация позволит популярному у беднейших слоев населения президенту свалить вину за дефицит на жадных, по его словам, торговцев.
Из других мер, предложенных бывшим десантником, – заставить частные компании отпускать своих сотрудников в течение рабочего дня на курсы основ социализма.
ОПЫТ НАЦИОНАЛИЗАЦИИ ВО ФРАНЦИИ
Инициатором французской национализации начала 80-х годов XX века был возглавлявший Французскую социалистическую партию Франсуа Миттеран, пообещавший в преддверии выборов 1981 года национализацию отдельных наиболее рентабельных частных концернов: Rhone Poulenc, Thomson Brandt, а также устранение частных акционеров из смешанных компаний металлургической и нефтяной промышленности.После его победы на выборах правительство начало разрабатывать план национализации, при кабинете министров была создана должность секретаря по расширению госсектора и специальная комиссия для решения «технических» вопросов: выплачивать ли компенсацию собственникам отнятых предприятий и если да, то как и сколько. Предполагалось обменивать акции предприятий на долгосрочные государственные обязательства, причем стоимость акций определялась без учета реального курса на Парижской бирже.
Лидеры оппозиции пытались оказать сопротивление проекту национализации на уровне парламента. Тогда в прессе появилась информация о том, через кого из политиков французские монополии влияют на власть. Были вскрыты и публично обсуждались связи Жака Ширака с самолетостроительной компанией Dassault, Жискара д`Эстена – с промышленной группой Suez, Роберта Фрея – с кланом Ротшильдов. Практически все скомпрометированные персоны являлись ярыми противниками национализации, а «засветившиеся» компании входили в перечень национализируемых предприятий. В ноябре 1981 года проект был принят Госсоветом.
Сразу же после избрания Миттерана французские предприниматели начали готовиться к национализации по-своему. За вторую половину 1981 года из страны было вывезено около 50 млрд. франков. В конце лета 1981 года французские предприниматели и их зарубежные партнеры организовали структуру под названием «Патронат». Фактически эта организация оказывала акционерам подлежащих национализации предприятий услуги по выводу акций за пределы влияния французского правительства. Когда в феврале 1982 года закон о национализации вступил в силу, значительная часть акций уже была скрыта.
Генеральный директор компании Paribas Пьер Мусса, узнав, что его холдинг в любом случае подлежит национализации, перевел международные счета компании на сумму почти 200 млн. долларов на баланс ее швейцарской «дочки» Paribas – Suisse. Затем консорциум с участием двух международных фирм, акции которых частично принадлежали Paribas, купил 60% акций Paribas – Suisse через другую швейцарскую компанию.
О сделке стало известно комиссии по национализации, и Пьера Муссу заставили объявить, что компания Paribas выступает против этой сделки.
Более осторожные предприниматели договаривались с властями по-хорошему. Например, Марсель Дассо, глава авиастроительного концерна, передал республике 26% акций предприятия и даже отказался от компенсации. За это ему фактически было позволено продать своим же зарубежным филиалам остальные 49%. Таким образом, Франция получила контрольный пакет Dassault, а сам бывший хозяин удовольствовался ролью наемного директора компании.
За два года правительство Франсуа Миттерана успело перевести в государственный сектор 6% всей национальной экономики. Государство стало собственником семи высокорентабельных транснациональных корпораций и 36 банков, в том числе отделений иностранных кредитно-финансовых структур, работавших на территории страны.
В 1986 году во Франции был принят закон о денационализации. Однако акции, принадлежащие государству, на бирже не котировались, и их цена была заморожена на уровне 1982 года. Чтобы выполнить свои предвыборные обещания, правым пришлось обменивать акции на государственные ценные бумаги по курсу 1:6.
