Про секрет выживания на войне
— Девяносто лет — это, конечно, многовато. Если бы кто-нибудь мне или нашим фронтовикам в 41–42-м году сказал, что вот еще придется 90 лет отмечать, то мы бы просто улыбались. Потому что, когда я только на фронт попал, мне один уже более-менее опытный старшина говорит: «Чтобы выдержать войну, нужно свыкнуться с мыслью, что с этой войны мы живые не вернемся. На этой войне уже выжить невозможно. Поэтому приучи себя к этой мысли, тогда ты ничего не будешь бояться».
В разных переплетах мы были. И жизнь была сложная. Но спасибо судьбе, что мы до этих лет дожили. Конечно, очень жаль, что очень много людей мы оставили на войне. Может, эти люди были более достойны жить и служить. Но судьбе не прикажешь. Как она повелела, так и случается.
Про воспитание молодежи
— Я вспоминаю, как началась война, мы еще учились в военном училище. И 22 июня, несмотря на то что это был воскресный день, мы были на полевых занятиях. Обычно после возвращения мы умывались и шли обедать. А тут приказали вместо этого строиться на стадионе. Построили, включили микрофон, и по радио выступил Вячеслав Михайлович Молотов. И когда мы слушали речь Молотова, стоял рядом со мной курсант, Гаркавцев такой был. Он, к сожалению, уже к концу 42-го года погиб под Сталинградом. Он мне говорит тихонько: «Опять вот как на Хасане, Халхин-Голе через два-три месяца все кончится. Мы просидим здесь, в училище, так никогда на войну не попадем».
Вот так мы были воспитаны. Это не только он, все мы так считали. Воспитывали тогда хорошо, особенно молодежь. На героике Гражданской войны, на других событиях. Я помню, еще была такая пионерская газета. И туда группа школьников написала письмо в 36-м году. Тогда челюскинцы плавали по Ледовитому океану, их там спасали, вся страна этим жила. И эти пионеры написали письмо Шмидту и другим: «Вот ваше поколение сделало революцию, вы произвели индустриализацию страны, вы построили Днепрогэс, другие подвиги совершили. Сейчас вы последние пятна на мировой карте ликвидируете. Что ж мы будем делать, когда вырастем? Вы уже все сделаете! Оставьте хоть на нашу долю что-нибудь». Этому поколению потом пришлось вынести Великую Отечественную войну. Многие погибли.
Ну еще один эпизод. Мы когда в училище поступали, тот же Гаркавцев, он из Белоруссии был, прежде чем поступить, он написал матери письмо: стоит ли, мама, мне идти учиться на военного? Она была малограмотная, на оберточной бумаге написала письмо своему сыну, которое потом начальник училища генерал Петров приказал во всех ротах на вечерней проверке прочитать. «Иди, конечно, сынок, в военное училище. Не иностранцев же нам нанимать, чтобы Родину защищать». Коротко, но не каждый писатель так ясно напишет.
Так что стремление идти в армию среди молодежи, попасть на войну было общим явлением. Много внимания уделялось воспитанию молодежи. И, конечно, это сыграло большую роль и во время войны. Для нас это были не просто лозунги, а основной смысл нашей жизни.
Про карьерный рост
— Попал я на фронт уже в самом конце 41-го. В Чернышевских казармах, около Даниловского рынка, там главное управление кадров располагалось, резерв офицерского состава, оттуда, как правило, отправляли на фронт. А он был уже близко, только контрнаступление началось. Нам вместе с группой молодых офицеров пришлось на попутках добираться. Доехали мы, где-то за два-три километра от переднего края остановились, и потом уже по траншеям перебежками ночью искали свои батальоны. После некоторых блужданий попал я в район Истры. Идет навстречу старшина с перевязанной головой. Я спрашиваю: где тут 120-я бригада, третий батальон. Он говорит: я из третьего батальона, ни одного офицера не осталось, я временно командую.
Ну я не мог поступить в подчинение старшины, я же лейтенант был. Как положено по уставу, объявил, что принимаю командование батальоном. Потом через неделю прибыл капитан Губкин. Он принял командование, а мне было приказано первой ротой командовать. Взводом я так и не покомандовал.
Про самое страшное на войне
— Честно говоря, я с первых дней войны наиболее тяжело переносил бомбежки авиационные. Дело в том, что, когда навстречу тебе идет противник, ты там с винтовкой или автоматом, еще всегда можно посмотреть: он тебя застрелит или ты его. Когда артиллерия обстреливает, тоже ясно: если в воронку образовавшуюся успеешь прыгнуть, то мы уже узнали, что в эту воронку по теории вероятностей другие снаряды, мины не попадут. Поэтому это было спасение. Но когда сверху со свистом, как это нагло делали немцы, самолеты бомбили, я чувствовал себя беспомощным. Сбить их не можешь, спрятаться от них некуда.
Про военную медицину
— Первое ранение я получил в руку, в августе 42-го года, под деревней Варганово Калужской области. Мы шли в атаку, уже оставалось 20–30 метров до траншеи противника, и у меня уже в одной руке была граната, чтобы бросить, в другой пистолет. И вот пуля попала. (Махмут Ахметович показывает место у основания большого пальца левой руки и с противоположной стороны, почти у запястья, — пуля прошла ладонь насквозь.) Я дня три не мог выйти из боя, была напряженная обстановка. И за это время рука посинела и раздулась. Пришлось идти в медсанбат.
Тогда в медсанбатах еще по штату мирного времени было. Был и зубной врач, и глазник, и терапевт. И с самого начала стало ясно, что в первую очередь нужны хирурги. Они стояли прямо иногда на улице, раскладные столы были, круглыми сутками делали операции. А у меня, поскольку эта рука опухла, надрез надо было сделать. И первый раз в жизни его делал зубной фельдшер, лет 19 девушка. Скальпелем она режет, я дрожу, она еще больше дрожит. Так вот становились хирургами.
Вечером посмотрел специалист. Говорит, эту руку утром надо отрезать, может быть гангрена. Действительно, когда отрезали, быстрее заживало. И показатели по медицине от этого были лучше. Но у меня это в голове не укладывалось: как это — была рука и не будет руки? Переживаю. И вот заметила это одна пожилая санитарка. Говорит, не переживай, ночью в Рязань будет уходить эшелон, я в этот эшелон тебя запишу. В медсанбатах, полевых госпиталях не всегда были рентгены, чтобы посмотреть, перебиты кости или нет. А в Рязани был днепропетровский эвакуированный госпиталь. Сделали снимок, кости все целы. Удивительно, конечно. Месяца два они со мной возились. А если бы отрезали, то уже через две недели бы выписали. Я таким образом испортил показатели медицины.
К чему это все рассказываю? Трудно обо всем этом судить с высоты сегодняшнего дня. Но, конечно, очень много рук-ног отрезали, просто чтобы не рисковать. И очень много инвалидов было после войны именно из-за такого подхода. Но всё же сохранили жизни людей. В Москве и Ленинграде, других больших городах после войны много было инвалидов. Потом их стали вывозить. Участь этих людей в большенстве своем была тяжелой.
Про полководческий талант
— Война, конечно, сложное дело. И полностью в училище или академии обучиться всем обстоятельствам, которые возникают на войне, невозможно. Вот я в августе 42-го года в наступление вел роту. Утром уже иду на рубеж, где нам приказано было развернуться. По дороге ротной колонной идем. Идет навстречу с перевязанной рукой какой-то сержант, видимо, уже бывалый. И говорит: «Лейтенант, что ты делаешь? Сейчас мина одна упадет — вся твоя рота погибнет! Рассредоточить надо». Там уже не до обид. Я дал команду развернуть в линию отделения. Прошли мы где-то еще километр. Какой-то старшина, тоже уже перевязанный, мне кричит: «Лейтенант, чего ты справа, слева от дороги людей ведешь? Там мины поставлены!» Вот я после этого уже в шести войнах побыл, кончил две академии и до сих пор не знаю, как мне в той обстановке надо было действовать.
Война ставит много уловок, ответы на которые даёт только боевой опыт. Есть такие сложные моменты, которые даже описать невозможно. Жуков нутром, что ли, шестым чувством умел понимать вот эти сложности войны, их предугадывать, находить выходы из них.
У нас до сих пор одного не понимают. Смотришь фильм «Штрафбат» или «Утомленные солнцем-2». Все, что они там показывают: взрывы мостов, беспорядки, бездарная гибель целой роты курсантов кремлевских — все это могло быть и было на войне. Но они же выбирают только то, что нас позорит! А ведь были и героизм, и подвиги, о которых ничего не говорят. Показывают только то, что должно было бы нас привести к поражению. Но ничего нет из того, что привело к победе. Но есть же логика жизни, исторических событий. Если бы война состояла только из ошибок Жукова и ничего другого не было бы, тогда невозможно объяснить итог. Говорят, немцы воевали хорошо, их генералы были превосходные, а наши бездарные. Все делали правильно, воевали отменно — и вдруг потерпели поражение. А у нас сплошные ошибки — и вдруг победили. Любой разумный человек понимает, что так не может быть.
Про главный принцип менеджмента
— После войны уже Жуков выступал перед офицерами в военно-научном управлении Генштаба. И там историки его спросили: «Какого приницпа вы придерживались во время войны: «затухающей» или «незатухающей» наступательной операции? Когда в Висло-Одерской операции вышли на рубеж Познани, Сталин вам говорит: остановитесь, подтяните тылы, могут быть контрудары. А вы настояли на том, что надо продолжать, и вышли на Одер. А там уже Сталин вам говорит: надо наступать, брать Берлин. А вы добились того, чтобы на короткое время остановиться и до 16 апреля готовили операцию. Почему вы так поступали?»
Я удивился еще тогда, как Жуков выдержку проявил. Он им сказал тогда: «Никаких отвлеченных схем я никогда в жизни не придерживался. Я всегда смотрел: какая конкретная обстановка. Где противник? Где свои войска? В каком они состоянии? И только исходя из этого я принимал решение, как действовать. Когда мы на Одер вышли, продвинулись на 500 километров. Все тылы отстали, авиация не перебазирована, боеприпасы кончились, горючее кончилось». Та же, кстати, история, когда говорят: почему Рокоссовский не пришел не помощь Варшавскому восстанию? В Белорусской операции же тоже прошли 500–600 километров. Войска измотаны, у танков кончается запас хода, нет дорог для подвоза, раненых вывезти надо, нет многого, без чего наступать невозможно. А некоторые люди считают, что достаточно дать команду и войска пойдут в наступление.
Жуков считал соответствие решений командующих и действий войск конкретным условиям обстановки основным законом военного искусства. Сейчас на Западе есть высшие учебные заведения, где учат гражданских менеджеров бизнесу. У них одним из основных предметов является военная стратегия! Изучают Клаузевица, Наполеона, Жукова, Эйзенхауэра. Они исходят из того, что военная стратегия — это самое сложное в жизни, где наибольшее количество разных факторов надо учитывать.
И сегодня, когда спорят о том, что надо строить, вернуться к социализму или строить капитализм, жизнь показывает, что никаких «измов» не нужно придерживаться. Всегда надо смотреть, какая конкретно обстановка, какие условия страны. И исходя из этого принимать конкретные решения.
Мы, к сожалению, своей победой очень плохо распорядились в экономическом и политическом отношении. Не смогли ее закрепить, придерживались этих вот шаблонов «затухающей и незатухающей операции». Чтобы в нашей стране все не затухло, наверное, нужно все передовое, что только можно, из других стран брать, но все время не забывать об особенностях России. И исходя из этого принимать решения. Поэтому опыт Жукова и других полководцев очень важен не только с точки зрения военной, но и, если шире посмотреть, вообще всей науки управления.
Про текущий момент
— После лечения в Рязани я снова вернулся в свою бригаду. Там мы воевали под Вязьмой, подо Ржевом, в Смоленской области. Потом Белорусская операция, наступали на Витебск, на Молодечно. Потом в составе все той же Пятой армии освобождали Вильнюс, вышли в Восточную Пруссию. 9 апреля овладели Кенигсбергом. Сразу же нас стали грузить в эшелоны. Кто говорил, проливы на Черном море будем завоевывать, кто — еще куда-то. А когда уже мы проехали Москву, проехали Волгу, стало ясно, что едем на Дальний Восток. И в составе Пятой армии мне пришлось еще поучаствовать в войне против японцев.
Довелось работать военным советником в Египте, участвовать в походе в Чехословакию. Потом, когда все войска вывели из Афганистана, меня с небольшой оперативной группой отправили туда. Я там два года был главным военным советником. Когда в 90-м году вернулся, меня вызвал на беседу Горбачев и спросил, как себя показали партийные и экономические советники. Я ему говорю: «Михаил Сергеевич, не обижайтесь, я отвечу по-солдатски. Они, как и все советские люди, старались работать добросовестно. Но что они могли посоветовать афганцам по политическим и экономическим вопросам, если мы в своей стране не знаем, что делать?». Думаю, что нам в своей стране еще предстоит разобраться и без всяких «измов» строить новую жизнь.
Про современную войну
— Сейчас характер угроз совсем другой. В Белоруссии я уже был начальником оперативного отделения бригады. Получилось так, что большая группировка немцев под Минском была окружена, и у нас оказалось 3000 пленных. Я взял стрелковую роту, дал им схему, где находится лагерь военнопленных, и приказал сопровождать туда. Командир бригады меня отругал. Говорит: «У нас впереди сейчас некому воевать, а ты целую роту этих бездельников охранять отправляешь! Поставь одного красноармейца впереди, другого сзади — пусть ведут». Немцы никогда не бежали. Они знали, что, если кто убежит, его на первом дереве партизаны повесят. Вот я спрашиваю: не 3000, 30 бандитов-террористов сегодня могут два человека конвоировать?
Условия изменились. Теперь угрозы осуществляются не только военными, но и политико-дипломатическими, информационными, экономическими средствами. Чтобы всему этому противостоять, нужно овладеть соответствующими средствами противодействия. Например, если — дело прошлое уже — откровенно говорить, я, например, убежден, что мы могли все сделать, чтобы в 2008 году боевых действий с грузинами не было. Ведь не в один день это возникло. Американцы, около 1000 человек, приехали, начали их готовить. Израильтяне поставляют оружие. Украинцы начали давать свои зенитные средства. Если бы была хорошая разведка политическая, не только военная, наше телевидение, наши СМИ постоянно бы эту подготовку к войне показывали, тогда бы американцы и Саакашвили не осмелились начать провокацию. Можно было её сорвать. Но мы в использовании этих средств отстаем. Поэтому говорить, что угроз нет, что служить в армии необязательно, это все опасно.
