Г-н президент, если не забыли — на дворе Год Чехова. Мир празднует 150-летие Антона Павловича, который (напомним) в январе родился в Таганроге. Известная газета тогда написала: “Режиссеры с мировым именем прилетели в Таганрог, чтобы…”
…С тех пор прошло полгода, а я таскаю эту газету (потёршуюся на сгибах от постоянного употребления), читаю в разных культурных компаниях эти слова вслух и предлагаю 100 рублей любому, кто догадается правильно закончить фразу (а кто ошибётся — с того 20 копеек). Ни разу не проиграл. (Большинство говорит “чтобы поклониться могиле”, “возложить венок”; не помнят, что он лежит в Москве на Новодевичьем.)
А в газете написано так: “Режиссеры с мировым именем прилетели в Таганрог, чтобы поговорить с президентом о театре”. С вами, г-н президент.
Каждый раз, услышав отгадку, люди издают вопль восторга. Не верят, рвут газету из рук, чтобы прочесть своими глазами... Вот будет юбилей Чайковского, и мы прочтём, что величайшие дирижёры и композиторы прилетели в Клин (там музей Чайковского), чтобы поговорить с вами о музыке. А потом случится юбилей знаменитого хирурга Рыжих, и со всего мира слетятся гениальные проктологи, чтобы поговорить с вами о чём-то о своём.
Именно так писали о Мао Цзэдуне, Ким Ир Сене… (Но ведь без них и без ихних хунвэйбинов народам стало лучше, согласны?) Почему же никто не может закончить газетную фразу правильно? А потому что никто не в силах вообразить, будто у знаменитых режиссёров в реальности могла возникнуть потребность говорить с вами о Чехове, да ещё такая сильная, что они ради этого полетели в Таганрог.
Но когда эта газета вышла — никто не удивился, не цитировал, не ужасался, не смеялся; прочли как нечто само собой разумеющееся, обыкновенное, привычное. И, действительно, с тех пор как умер Ганди, поговорить великим режиссерам стало совершенно не с кем.
В другой центральной газете тогда написали так: “Приезд Дмитрия Медведева стал для маленького Таганрога мегасобытием. С самого утра народ высыпал на улицы, ожидая появления кортежа президента. Стоило Медведеву вылезти из машины, как люди начинали хлопать и кричать: “Мы вас любим!”
Интересно, прочли ли вы? А если прочли, то содрогнулись ли? Радищев пишет о властителе: “Он живет с ласкателями, беседует с ласкателями, спит в лести, хождает в лести. И лесть и ласкательство соделают его глуха, слепа и неосязательна”. Первая из этих двух фраз тривиальна. Но вторая говорит о том, как изменяется личность, круглосуточно погруженная в лесть.
В Таганроге вы сказали (цитирую по известной газете): “Собрание сочинений Чехова я прочел уже в конце четвертого класса. У родителей был редкий по тем временам зеленый 12-томник. Тогда с книгами в Советском Союзе было не очень хорошо. Что мы имели, то и читали. И большим счастьем было обладать полным собранием сочинений”.
Г-н президент, у нас дома тоже был зелёный 12-томник. Я читал его вперемешку с 8-томником Мопассана. Они и сейчас на полке. После вашей жалобы на трудности с книгами в СССР взял книжку с полки, посмотрел выходные данные. 12-томник издан в 1950-х тиражом 400 тысяч. Потом, в 1960-х, издали серый 12-томник тиражом 610 тысяч. Потом, в 1980-х, издали 30-томник тиражом 400 тысяч. Полтора миллиона собраний сочинений Чехова, не считая бесчисленных однотомных и двухтомных изданий.
Так что с Чеховым в Советском Союзе на самом деле было очень хорошо.
В СССР было не очень хорошо с Цветаевой, Ахматовой, Платоновым… и очень нехорошо с Набоковым, Солженицыным, Бродским… Но с Чеховым, Толстым, Гоголем, Тургеневым, Пушкиным, Шекспиром, Мольером, Плутархом и другими великими было замечательно — миллионные тиражи. Вы, наверно, забыли, что нас называли самой читающей страной. Или вам неохота об этом вспоминать, потому что в ваше время всё, увы, совсем не так.
Там, в Таганроге, вы вдруг загрустили:
— Я сегодня думал о том, что успел сделать Чехов, и поймал себя на не очень приятной мысли: Чехов ушел из жизни, когда ему было 44 года (вот мне тоже уже 44 года), и когда я в детстве читал Чехова, мне казалось, что это такой дедушка, почти Лев Толстой, только у Толстого борода больше, но этот тоже — в пенсне, с бородой. И сейчас я себя поймал на мысли, что он уже закончил свой жизненный путь, создав бессмертные произведения. Тоже повод для того, чтобы подумать…
Так и видишь изумлённые лица знаменитых театральных режиссёров, которым вы рассказываете про Чехова, что он, как Толстой, тоже в пенсне с бородой, только у “этого” борода меньше, вот и вся разница. Нас, однако, изумляет другое; в ваших словах есть что-то вроде смирения.
Что значит “думал о том, что успел сделать Чехов, и поймал себя на не очень приятной мысли”? Осознали ничтожность сделанного? Такого, кажется, не может быть; вы же стали Президентом России, выше некуда… Но эмоции, эмоции толкают вас порой к излишней откровенности. В запале, среди своих подчинённых (министров), среди назначенных, вы говорите о собственных словах “они в граните отливаются!”. А среди чужих, среди знаменитых режиссёров (которых никто не назначал режиссёрами, они всего добились сами), на краткий миг вами овладели горькие философские мысли. В вашем возрасте (а кто-то и раньше) некоторые “уже закончили свой жизненный путь, создав бессмертные произведения”. Но о чем грустить? Чахотки у вас нет, дуэль вам не грозит, вы здоровы, проживете еще долго-долго. Однако в политическом смысле ваш срок неумолимо близок. До конца первого президентского срока чуть больше полутора лет. Будет ли второй?
Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя…
Чтобы ваша президентская жизнь продлилась, надо сделать то, что вы так горячо обещали, то, чего мы так горячо хотим: укротить коррупцию, сделать милицию защитницей людей, вернуть независимость суду, прекратить идиотское уничтожение образования… Ну хоть что-нибудь из этого сделать.
Потому что ничего пока не сделано, а сказано уже так много, сказано практически всё; и осталось только повторять красивые слова — то на Могиле Неизвестного Солдата, то на могиле известного писателя.
