— Наверное, не найдется уголка, который вы не знаете здесь. Помните свое «первое свидание» с Музеем изобразительных искусств?
— Я пришла в музей с отцом. Шел 1938 год, я училась в школе. Помню, мне запомнился Давид... Позже, учась в институте, я часто приходила сюда сама.
— Ваш отец, директор Института экспериментального стекла, повлиял на выбор вашей специальности?
— Нет, что вы. Отец любил искусство, но не был знатоком. Он энергично водил меня слушать музыку — причем такую, какую я не могла понять и не понимала, почему она ему нравится. Ходили на премьеру Пятой симфонии Шостаковича, на оперу Хренникова «В бурю», постоянно — в Большой театр: отец знал Елену Малиновскую, легендарного директора Большого. К тому же у нас была приличная библиотека, притом что отец — из простой семьи.
А что до стекла... Знаете, до сих пор существует магазин стекла на Мясницкой. Мы жили в его дворе, на втором этаже маленького домика. Двор вечно был завален ящиками со стеклом, чаще битым, а наша квартира — проектами каких-то машин для производства стекла. В Институте делалось разное стекло — и художественное, и техническое.
— Вы пришли в музей в конце Великой Отечественной войны. Почему именно в Пушкинский?
— Еще шла война, в марте
— Неудивительно, что не хватало воздуха, — война! К тому же уникальные витражи конструктора Владимира Шухова — стеклянная крыша над Итальянским двориком — были разбиты. Вам удалось исправить ситуацию, когда вы уже заняли пост директора? А было это в 1961 году...
— Да, в 1968 году я написала письмо Алексею Косыгину. Оно заканчивалось трагически: «Не дайте разрушиться музею...». Были постоянные протечки, вся металлическая часть конструкции Шухова разрушена коррозией. Косыгин помог — меня это, честно говоря, потрясло. На следующий день после моего письма пришел ответ: «не дать разрушиться музею, принять меры». Началась работа, в 1974 году она закончилась. Зато витражи стали намного больше, а сам музей — светлее.
— В советское время музей активно развивался. В чем секрет успеха?
— Думаю, дело в том, что музей принимал проекты, от которых отказывались другие: например, выставка «Москва—Париж.
Предсказание о «музейском городке»
— Самый смелый проект ХХI столетия и одновременно самый осторожный — реконструкция Пушкинского музея. Мечта основателя музея Ивана Цветаева о «музейском городке» теперь не за горами. Какой судьбу музея видел профессор Цветаев?
— Иван Цветаев сказал в 1898 году, когда закладывал первый камень здания: «Со временем здесь вырастет целый музейский городок». Он говорил именно «музейский», тогда так было принято. «Вдоль переулков возникнут или будут использованы двух- или одноэтажные здания, и будет расширение». У Цветаева, профессора, археолога, не было ни земли, ни здания, ни коллекций. Он строил просветительский музей при МГУ в основном на слепках. И когда Цветаеву подарили коллекцию итало-критских икон, он сказал, что живопись вдвигается к нам сама собой.
После революции, в 1923 году, решили наполнить музей подлинниками. Именно тогда начался период, как говорят, sturm und drang — начали формировать коллекцию на основе национализации и перераспределения фондов уже существовавших музеев. Эрмитаж передал 500 картин, был ликвидирован нежизнеспособный к тому моменту Румянцевский музей, и часть его коллекции перешла сюда, как и многие другие собрания, в том числе национализированные советской властью. При Цветаеве было около 9 тысяч экспонатов, а сейчас около 700 тысяч. Два разных музея — две разные концепции. Сейчас мы располагаем огромными коллекциями: рисунков, гравюр, печатных техник, нумизматики. Последнее собрание денежных знаков и медалей насчитывает 250 тысяч единиц. А коллекция рисунков и гравюр (одна из лучших в мире) — 360 тысяч экземпляров. Вот вам динамика.
— Кстати о слепках. Гипсовым копиям знаменитых скульптур, как Давид, Цветаев пророчил всего полвека жизни. Сейчас они отмечают столетие вместе с музеем. Давид и его соседи проживут еще век или скоро новые придется заказывать?
— Слепки очень хрупкие, это, по сути, пересохший гипс. Конечно, мы за ними хорошо ухаживаем, реставрируем, приводим в порядок. Но если с памятником что-то случится, мы всегда можем заказать новый слепок. Это восстановимый материал. Лишь подлинная вещь одна, она невосстановима. Потому так важна принципиальная перемена, связанная с введением подлинников и расширением хронологических границ. Когда-то в музее были экспозиции, охватывающие периоды только до эпохи Возрождения. Сегодня наш музей включает искусство вплоть до наших дней.
«Эрмитаж сделал, а мы не будем!»
— Уже несколько лет идут споры о депозитарии — где ему быть? Между тем Эрмитаж построил реставрационно-хранительский центр «Старая Деревня» — большой современный комплекс на окраине Петербурга. Чем Пушкинский хуже?
— Мы категорически против этого! Потому что один музей не похож на другой. Коллекции очень разные. Эрмитаж сделал, а музей Пушкина не будет так поступать! Причина проста: в Эрмитаже миллионные коллекции — у нас около 700 тысяч единиц. И основная часть коллекций — графика и нумизматика. Это материалы научного изучения, они должны быть в музее. А в запасниках Эрмитажа огромное количество габаритных карет.
— Вы хотите создать такую инфраструктуру музея, чтобы все работало как единый организм. А Пушкинский музей сегодня уже целый комплекс. Сколько в него входит построек? Какие объекты в первой очереди на реконструкцию?
— Чтобы собрать вместе больше 20 объектов (это около 30 строений), была проделана большая работа в течение по крайней мере четырех десятилетий. Эти здания и строения уже частично приведены в божеский вид. Например, Галерея искусства стран Европы и Америки ХIХ—ХХ века. Когда-то там располагалась организация «Автоэкспорт», до этого гостиница, а изначально это была пристройка к усадьбе князей Голицыных. Второй корпус этой же усадьбы тоже приведен в порядок. Дом, где находится Музей личных коллекций, дом, где находится отдел графики или наш детский центр, большой дом № 8 по Малому Знаменскому переулку, усадьба Вяземских—Долгоруких, где сейчас наши запасники, — мы почти все это получали в руинах. И если бы мы их в свое время не привели в порядок, здания попросту исчезли бы. Так мы сохраняем старую Москву.
— А как же спорный объект — бензоколонка начала ХХ века, на месте которой были планы построить новый корпус? Ее не следует сохранить?
— Она нам не нужна, ее нужно перенести в другое место. Она обслуживает кремлевские машины. Кстати, для нее уже нашли новое место.
«Никуда не деться от современной архитектуры»
— Значит, на ее месте все-таки появится «пятилистник» Нормана Фостера, который вызвал столько пересудов? Или другой проект?
— За то время, что обсуждается реконструкция, архитектор Норман Фостер сделал по меньшей мере шесть проектов этого здания. «Пятилистник» — лишь один из вариантов для выставочного помещения. Правда, лично я считаю его наилучшим.
Мы с Норманом Фостером познакомились в Англии. Он хотел сделать выставку в России. И мы ее сделали — она была потрясающая. Мы увидели его возможности, работы с музеями мира, увидели его способность к диалогу со старой архитектурой, что очень важно. Он виртуоз! Его проект депозитария и аудитории для Пушкинского музея — образец включения новой архитектуры в старую застройку. Хай-тек, стекло — все вписано корректно. Не строить же еще одно здание с колоннами!
Как должна строиться Москва? Неужели ни одного нового здания больше не построить? Тогда после Кремля строительство Москвы надо было заканчивать, в ХVI веке! Никуда не деться от современной архитектуры — это факт. Эйфелеву башню сначала не понимали, но она стала неотъемлемой частью Парижа. Также Москва-Сити — он же нам не мешает! Мне мешает плохая архитектура, когда она плохая. Новый Арбат, например. Если хорошая архитектура, когда правильно понято окружение, — почему нет?
«Не надо делать здесь Диснейленд»
— Правда, что лорд Фостер предложил спилить знаменитые ели, которые закрывают фасад Пушкинского музея?
— Да, рубить ели так или иначе придется. Потому что они, как и ели перед Кремлем, отслужили свой срок. У них есть свой период рождения и смерти. Наверное, что-то будут менять. Это не принципиально.
— А если говорить принципиально, что самое главное в концепции музея ХХI века?
— Окружающие музей здания не должны быть использованы в коммерческих целях: ни под бутики, ни под отели. Не надо делать здесь Диснейленд. Надо использовать их в музейных целях, а именно: прежде всего у нас есть возможность в два, а в некоторых случаях и в три раза увеличить показ художественных ценностей, тем самым разгрузив наши запасники.
Больше того, надо показать гораздо более объемно древние цивилизации — подлинники. «Зрительское пространство» должно быть увеличено по крайней мере в
— В Центре Помпиду, например, фильмы о художниках транслируют на стеклянные экраны, подвешенные в воздухе. В Пушкинском появятся подобные продвинутые технологии?
— Я мечтаю о музее кино. Мы хотели его сделать — и, возможно, сделаем в доме № 8 (дом декабриста Александра Ринкевича
— Программа юбилейного года музея включает исключительные события. Чего нам ждать?
— Будет несколько выставок, посвященных столетию музея. Одна из них — «Воображаемый музей», где мы покажем шедевры живописи
— И все-таки имя Пушкина досталось музею случайно, по партийной разнарядке. С другой стороны, носить имя «солнца русской поэзии» — честь. Вы настаиваете на том, чтобы вернуть музею его прежнее название — Музей изящных искусств?
— Важным качеством личности Пушкина было то, что он знал всю мировую художественную культуру. Больше того, он ее понимал и принимал. Это качество всего нашего народа. Не знаю, где еще так читают Шекспира, Гете, Флобера, как не в России? Может, географическое положение между Европой и Азией сделало наш народ таким восприимчивым. И все это связано с Пушкиным. И все же я думаю, что мы больше соответствуем старому названию. Мы уже приняли решение на ученом совете, что его нужно вернуть. Непринципиально сделать это к столетию музея, но вообще мы это сделаем. Я думаю, что это случится скоро.
