Что такое Млечин, кроме его блестящих статей, документальных фильмов, исторических и шпионских романов? По-моему, Млечин — это прежде всего репутация. Очень высокая репутация.
А это, мне кажется, важнее всех статей, фильмов и книг.
— Леонид, вот и на вас нагрянул круглый юбилей! На днях отпраздновали 50-летие. Но вы же человек не пафосный, не любящий шиковать, реальный и адекватный. Я правильно вас воспринимаю?
— Абсолютно. Я совершенно не в состоянии выслушивать какие-либо тосты и поздравления в свой адрес. Для меня это совершенно невыносимо.
— Но если бы вы сами произнесли за себя тост, то что бы сказали?
— Я испытываю чувство злорадства.
— По отношению к себе или к своему юбилею?
— Именно к юбилею. Я все-таки его достиг.
— Ну а 50 лет для мужчины сегодня — это молодой возраст или уже вы с ярмарки идете?
— Я готов выйти на пенсию хоть завтра. По-моему, я прожил уже так много... А если еще учесть, в каких условиях мы жили… Это примерно получается, как пограничник, служивший в условиях Крайнего Севера, — год за три.
— Да куда ж вам на пенсию? Так страна потеряет очень хорошего публициста и журналиста. Не надо так пугать народ. Но в таком случае что бы вы делали на пенсии?
— Несколько дней я бы вообще ничего не делал… А потом начал бы опять работать. Натуру же не изменишь.
— Вы не умеете отдыхать?
— Так и не научился. Хотя думаю, что если бы очень постарался, то наверняка освоил бы эту новую профессию пенсионера. Но не уверен.
— А вы в отпуск-то вообще когда-нибудь ходите?
— Да, теперь хожу регулярно. Ведь в отпуске есть возможность написать то, что не успеваешь в течение года, и даже, может быть, куда-то съездить и что-то увидеть.
— Простите, но иногда кажется, что вы просто аскет и встретить вас гуляющим по Бродвею просто нереально.
— Это правда. Хотя у меня есть один любимый иностранный город — Лондон. Когда я туда попадаю, то скупаю в огромных количествах книжки. У меня есть две большие черные сумки, и, когда они забиваются до отказа, получается ровно 20 килограммов, положенных мне как авиапассажиру. Там, в Лондоне, я знаю все книжные магазины.
— Ну а что сегодня представляет собой ваша личная жизнь?
— В порядке иерархии это: мама, жена, ребенок и другие близкие люди. Дипломатично сформулировал.
— Ребенок? В этом месте немножко поподробнее.
— Ребеночек оканчивает III курс факультета журналистики и, вполне возможно, станет четвертым в династии Млечиных, занимающихся этой профессией.
— Тогда назовите двух первых до вас.
— Первый — это мой дедушка, Владимир Михайлович Млечин. В 30-е годы он был ответственным секретарем “Вечерней Москвы”. Потом работал в “Известиях”, руководил всей столичной театральной цензурой. Ни одна постановка в столице без его подписи не показывалась. Хорошее наследство, правда? Затем следует моя мама — литературовед, доктор наук, специалист по немецкой литературе, работала в “Литературке”. Там же в пору ее расцвета работал и мой отчим. И вот я, третье поколение.
— В таких случаях обычно спрашивается: как же это вы не отговорили сына от этой ужасной второй древнейшей профессии?
— Нет, журналистика — замечательная профессия, она мне очень нравится. Это тот редкий случай, когда ты получаешь удовольствие и за него тебе в отдельные периоды жизни еще и платят. Лучше этого я ничего не знаю.
— Ну а по поводу второй древнейшей что вы можете сказать?
— Это личный выбор каждого. Хочешь — продаешься, хочешь — служишь делу, которое себе выбрал. Это личный выбор. Я вообще считаю, что журналистика — это миссия: ты делаешь нечто, что другие сделать не могут. И в определенном смысле ты последняя инстанция, тот единственный человек, к которому кто-то может обратиться за помощью, и только ты можешь помочь. Я очень серьезно к этому отношусь.
— Не слишком ли много вы на себя берете?
— Дело не в том, сколько ты на себя берешь, а в том, что у тебя есть определенный долг — перед слушателями, читателями, зрителями. Ты не развлекаешься на работе, не зарабатываешь деньги, а делаешь то дело, которое никто за тебя не сделает. Я этому научен родителями.
— Среди членов своей семьи на первом месте для вас — мама. Жена не обидится?
— Не обидится. Мы с женой связаны еще и профессией — познакомились в первый день работы на телевидении, собственно, мы пришли туда в один день. И с первой программы мы все делаем вместе.
— Она в журналистике придерживается тех же принципов, что и вы?
— Да, а на практике у нас бесконечные споры и тяжелые дискуссии.
— Наверное, сын тоже к этим дискуссиям подключается?
— Нет, он в стороне. У него пока другие интересы: девушка, гитара, машина.
— А у вас есть машина?
— Нет, у меня даже нет водительских прав.
— Так вы на такси катаетесь?
— По сути я пешеход. К счастью, у меня от работы до дома ведет прямая ветка метро, так что можно доехать. Но вообще у нас телекомпания серьезная и есть служебные авто, так что с большими сложными поездками проблем нет.
— А друзья у вас есть?
— Конечно, у меня еще есть друзья даже со школьных времен. У нас был хороший класс, и сейчас удивительным образом все отмечают свои юбилеи. Смешно видеть своих школьных друзей в виде справляющих 50-летие девочек и мальчиков.
— Ваши одноклассники хорошо устроились в жизни?
— В начале 70-х в нашей 16-й школе был создан гуманитарный класс с углубленным изучением литературы и истории. В него собрали ребят со всей Москвы. Все, в общем, в этой гуманитарной сфере и остались. И, на мой взгляд, все преуспели в хорошем смысле этого слова, то есть занимаются тем, что им нравится.
— Сколько лет насчитывает ваш журналистский стаж?
— Если считать от стенгазеты, которую я выпустил в 3-м классе, то очень много. А если вспомнить момент, когда я уже начал штатно работать, то это было 1 февраля 79-го года.
— Простите за банальщину, но можете ли вы вспомнить к своему юбилею какой-нибудь необычный случай, связанный с вашей журналистской работой?
— Я никогда в жизни не забуду, когда в “Вечерней Москве” была опубликована моя первая заметка. Я ее купил на улице в киоске, отошел в сторону, смотрел на людей в очереди и думал: вот сейчас они раскроют газету и прочтут мою заметку. Это был 73-й год, я никогда не забуду того своего ощущения.
— Ну а если вспомнить что-то экстремальное?
— Самое экстремальное в моей профессии состоит в том, что ты часто должен совершать выбор. Ты понимаешь, что обязан это сказать или написать, но многие этого бы не хотели. И люди просят тебя не говорить, не писать этого. Ты это понимаешь, но все время должен выбирать — сказать или не сказать. Нет ничего экстремальнее этого выбора — говорить или не говорить правду.
— Но, может быть, вы вспомните что-то более понятное большинству под словом “экстремально”?
— Однажды меня вербовала южнокорейская разведка. У нас тогда еще не было дипломатических отношений с Южной Кореей. Я приехал в эту страну, и вдруг мне в гостиничный номер позвонили: “Мы из одного госучреждения. Вы не могли бы к нам спуститься или мы к вам поднимемся?” Я стал быстро соображать, что в таких случаях нужно делать, и сказал: “Лучше я к вам спущусь”, понимая, что надо беседовать на людях. Спустился, меня встретили два достаточно одинаковых господина. Они зажали меня, усадили на диванчик и стали расспрашивать. Потом говорят: “Может, мы с вами съездим в ресторанчик или к девочкам?..” И, хотя это звучало соблазнительно, я героически парировал: “К девочкам — это здорово, но я бы, пожалуй, без вас”. Они разочарованно встали, и один на отличном русском языке сказал: “Ну, пока. Мы с вами еще увидимся”.
— У вас были какие-то публикации, за которые вам сейчас стыдно?
— Когда я только пришел на работу в журнал “Новое время”, мне разрешали писать маленькие заметки. Я как-то написал статейку по материалам ТАСС о росте цен в Австралии. У нас в английской редакции работала племянница академика Тарле, которая выросла в Австралии. Она меня остановила в коридоре и сказала: “Вы знаете, молодой человек, там, в Австралии, не так плохо, как вы написали”. Тогда я думал, что просто сгорю от стыда, и больше никогда об Австралии не писал.
— А сами вы потом посетили Австралию?
— Нет, не получилось, но я верю на слово, что там все хорошо.
— Вы еще пишете очень откровенные эротические романы. Опять это как-то не вяжется с вашим образом, несмотря на фривольные воспоминания о корейских девочках.
— Понимаете, люди многогранны. К тому же это литература, а значит, игра. Игра для взрослых. Я развлекаюсь таким образом.
— Но это, может быть, с одной стороны, фантазии приличного человека, потому что, как говорил Лелик в “Бриллиантовой руке”: “Нет такого мужа, который хоть на час не мечтал бы стать холостяком”. А с другой стороны, у человека существует свой сексуальный опыт, которым он может поделиться в подобных романах.
— О сексуальном опыте не стоит рассказывать. Мужчина ничего не должен говорить о своих победах. А у меня просто литература, любовный детектив, который не имеет никакого отношения к реальности.
