(Продолжение. Начало в “МК” от 2 июня 2008 года)
Если в Абхазии Кочубей воевал обманом, по-диверсантски: я тебя вижу, а ты меня нет, то в Чечне ему пришлось драться. Из Сухуми Павел Андреевич вернулся без единой царапины, а с чеченской войны привез четыре нашивки. Две желтых — за легкие ранения и две красных — за тяжелые. На самом деле нашивок у Кочубея шесть. Но на кителе помещаются только четыре — мешает нагрудный карман. Негодяев не брали — Возвращаюсь из Абхазии, в отделе кадров уже список лежит — выбирай, Паша, где служить будешь: Абакан, Ставрополь, Новороссийск, Кировабад, Псков. Хочу, говорю, в Кировабад, от жизни такой подальше. В Кировабад так в Кировабад, только имей в виду: дивизию эту через три месяца из Азербайджана в Ульяновск выводят. Ульяновск так Ульяновск, мне по барабану. Так я оказался в 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии заместителем командира батальона. Пока в должность вступил, пока освоился, тут и чеченская война подоспела — в декабре 1994-го. Хотя готовиться мы к ней начали еще в ноябре. Технику ремонтировали, людей отбирали, проводили боевое слаживание. У офицеров согласия не спрашивают. Война началась — вперед. Петерсон, начальник артиллерии, отказался — его сразу уволили, сейчас в Нижнем живет. Солдат отбирали по-другому, но тоже просто. Кто не желает в Чечню — выйти из строя. Предварительно беседовали, конечно: — Братан, ты уезжаешь на войну. Тебя там могут убить. Если сомневаешься — оставайся. Никто слова тебе не скажет. Но лучше сразу определись. Некоторых мы сами отсеивали, без разговоров. Если парень — единственный сын в семье или если он — негодяй конченый. Негодяй на войне опасен для окружающих! Дурак — то же самое. Поэтому отбирали самых порядочных и смышленых. И если кто скажет, что армия к Чечне была не готова, не верь. — И к штурму Грозного 1 января наша армия подготовилась?.. — А ты не ерничай. Армия тут ни при чем — приказ был дерьмовый! И командир нашей дивизии генерал-майор Орлов, отличный мужик, этот приказ проигнорировал. Он людей не повел. И этим нас спас. Тут опять нужно сделать важное отступление. В Чечне воевала не вся 104-я воздушно-десантная дивизия, а сформированный на ее базе сводный десантно-штурмовой полк. Но командовал этим полком сам комдив Орлов Вадим Иванович, в прошлом комбат-“афганец”. Он действительно отказался выполнять приказ о штурме Грозного и одновременно подал рапорт об отставке. Насколько мне известно, отставку Орлова не приняли, генерал продолжил войну, а после увольнения из армии даже избрался в Государственную думу третьего созыва. Сводный полк — это около 2 тысяч человек. Если бы не интеллект и мужество генерала Орлова, сотни “самых порядочных и смышленых” ребят-десантников остались бы лежать на улицах Грозного в первые дни 1995 года. Мало кто решился на такой подвиг. А теперь попытайтесь вспомнить: много вы слышали о генерале Орлове? Слушаем Кочубея дальше: — И вот перед самой отправкой сидим мы с корешком у него в квартире, пьем водку, а в соседней комнате его жена с дочками спиритический сеанс затеяли. Стало мне любопытно. Зашли к девчонкам, а они блюдце по столу гоняют как ненормальные, на нас зашикали: “Тихо, говорят, мы дух Гитлера вызываем!” Ну, тогда, говорю, спросите у своего Гитлера, убьют меня на войне или нет. Спросили. Гитлер подумал и отвечает: “Ранят!”
Первое ранение — На войне о жизни не думаешь. Я вот сейчас честно пытаюсь вспомнить все свои страхи, предчувствия. Страх смерти или страх боли. Пытаюсь вспомнить и не могу. Вот идем мы в бой. Я не думаю о том, останусь ли я живым. Не до того! Думаешь о задаче, о людях своих. Но только не о себе. Это не бравада какая-то, а скорее защитная реакция организма. Главная мысль — кто кого. Кто первым успеет. Чуть на себя отвлекся — ты труп. Меня ранило 28 января 95-го года. Духов в Грозном добивали помаленьку, и с юга к ним должна была подойти помощь. Один батальон нашего полка пошел брать Ханкалу, а я со своим батальоном должен был южное направление перекрыть. И вот я с четырьмя бойцами рано утром отправился на рекогносцировку. Идем. Впереди Зельцер — самый здоровый… С этим Зельцером такая история приключилась. Ростом он 2,05, ему жрать надо за двоих, вот я его и пристроил в школу поваров. Он не соглашался, кричал, что десантником хочет быть. Нет, говорю, Зельцер, мы тебя в батальоне не прокормим, дуй-ка ты учиться на повара. Через месяц его из школы выгнали. Зельцер наврал, что у него аллергия на лук… И вот мы с этим Зельцером идем в разведку. Он впереди маячит, за ним через десять метров я, еще через десять метров рядовой Кузнецов, потом Женя Чепланов и еще один замыкающий — фамилия из головы вылетела. Крадемся мы понемногу, вдруг вижу: на Зельцера мандраж напал. Какой-то испуг появился во всей его фигуре. Командую: стой! Жестом приказываю Зельцеру занять мое место, сам иду первым. Правая рука — на курке автомата, левая — на подствольнике. Тишина, слышно, как речка Аргун течет, метров пятнадцать до берега. Видимость — метров тридцать, туман. Но не сплошной, а клочками, плывет как облака, то видно, то нет. Идем, прислушиваемся. И вдруг туман рассеивается, и прямо передо мной — два духа. Смотрим мы друг на друга как бараны: я на духов, духи — на меня, опешили от неожиданности. Я опомнился первым, на колено упал, чтоб стать меньше ростом, выстрелил два раза — упали духи. Гляжу — еще двое бегут. Я бах из подствольника, граната между ними легла — вроде убил. Ставлю автомат, достаю из портпледа гранату, перезаряжаю подствольник. А бой уже идет, бойцы мои стреляют, духи из тумана со всех сторон повылазили. И тут меня холодный пот вдруг прошиб: чувствую, сейчас грохнут. Резко выпрямляюсь, оглядываюсь, а дух сзади в меня уже стреляет. Я и автомат его успел разглядеть — 7,62 мм. И то, что пули в меня летят трассирующие. Вот, думаю, козел, мало того что ты мне в спину лупишь, так еще и трассерами. Они ж горячие, падлы. И рана после трассера заживает дольше. Меня спасло то, что дух в меня целился, пока я сидел, а когда он на курок нажимал, я уже встать успел, и обе его пули мне по ногам ударили. Одна — в мякоть, другая — в кость. Нога подлетела, как у балерины. Падаю и, как Пеле через спину, стреляю сразу из автомата и из подствольника. Граната разорвалась у духа между ног. Вроде готов. Лежим с ним друг против друга, он мертвый, я живой, но кровь моя хлещет со всех щелей. Жгут с приклада снимаю, бедро перетянул. Боль страшная. А духи прут, особо хворать некогда. Постреляю чуток и опять на бок. Достал промедол. В одну ногу вколол, в другую. Все равно больно! Четыре шприца всадил — не помогает. Вызвал по связи огонь артиллерии — нас всех и накрыли. Очухался, смотрю, метрах в десяти от меня раненый дух лежит. Автомат его в сторону отлетел. Смотрит он мне в глаза и тянется к своему автомату. И я в глаза ему смотрю и рукой вокруг себя шарю — свой автомат найти не могу. И тут, наверное, от отчаяния, я ему пальцем погрозил, строго так, как ребенку. Мол, что ж ты делаешь, стервец, ну-ка не балуйся. Пока он на палец мой пялился, я автомат нащупал, добил духа. А кровь из меня все льет. Мне уже вроде и хорошо стало, голова закружилась, тело расслабилось. Даю команду на отход. Женя Чепланов ко мне бежит. За ним граната гонится. Он прыг в воронку, а нога сверху торчит. Граната падает, отрывает Женьке ступню. Вот, думаю, и конец Чепланову. Потом гляжу, башка его из воронки высунулась. Перевязал себя, ползет, все нормально. Еще трое ко мне бегут. Один здоровый такой, орет благим матом: “Комбат, не стреляй, это я, Зельцер!” А я думаю: тебя, Зельцер, убить мало — за то, что ты из поваров откосил. И тут позади меня снаряд разорвался. И все. Очнулся в Ленинграде. Палатка для мертвых Пока Кочубей был в коме, он много чего пропустил. Например, собственную гибель. Бездыханного и на вид абсолютно мертвого Кочубея вместе с его бойцом Евгением Чеплановым одним вертолетом доставили в Моздок. Чепланова увезли в госпиталь, а Кочубея отнесли в палатку для мертвых. В начале первой чеченской кампании холодильников не хватало: начальство не рассчитывало на такие потери. Погибших солдат свозили на военный аэродром в Моздоке. Там, в обычных армейских палатках, они и дожидались своего последнего борта домой. Вот в такой палатке и лежал Кочубей — вроде еще не мертвый, но и живым его назвать было трудно. Спас его неизвестный боец похоронной команды, затаскивающий в палатку очередной труп. Почувствовав возле себя какое-то движение, Кочубей пошевелил пальцами, будто пытался щелкнуть зажигалкой. Видимо, убитому комбату очень захотелось покурить. Солдат чудом заметил это движение, поднял шум. Кочубея прямо из морга уволокли на операционный стол, а после переправили в Ленинград, где он наконец и очнулся в 7-м травматологическом отделении окружного госпиталя. Чепланов тем временем тоже оказался в ленинградском госпитале и от скуки прыгал по коридору на двух костылях и одной ноге, разыскивая по палатам земляков и однополчан. По этому же коридору Кочубея везли на перевязку. — Твою мать, а комбат-то живой! — удивился Чепланов. Если б не он, неизвестно, сколько бы еще Кочубей числился среди мертвых. Разговаривать после тяжелой контузии он не мог вовсе, а документов при Кочубее не оказалось. Смышленый боец Чепланов тут же позвонил в дивизию в Ульяновск, где на Павла Андреевича уже сочиняли похоронку. — Отставить! — крикнул в трубку Чепланов. — Комбат наш живой! Отпуск по ранению — Лежу в госпитале, поправляюсь. Заходит к нам в палату мэр Петербурга Анатолий Собчак. Понятно, что не один, а с телевидением. В новостях меня показали. Мать увидела, письмо написала. Что ж ты, сынок, меня обманываешь… Говорил, что в Ульяновске служишь, а сам — в Чечне, да еще и в госпитале лежишь. А я ей даже позвонить не могу, чтоб успокоить, — говорить временно разучился. В общем, все как Гитлер предсказал: не убили. Начал я ходить понемногу, сперва с палочкой. Хотели мне инвалидность оформить, я отказался. Какой, говорю, из меня инвалид войны, я только майора получил, мне хотя бы до подполковника дослужиться. Пролежал в госпитале февраль и март, приехал в Ульяновск, дали мне в дивизии отпуск по ранению на 45 суток. А через неделю вызывает командир полка. Собирайся, Паша, обратно в Чечню. У нас там комбат один в академию поступать вздумал, надо бы его заменить. Надо так надо. О том, как Кочубей выследил Дудаева, но ему не разрешили его застрелить, — в следующей части.
Наутро 12 декабря 1994 года я получил оружие, сел в самолет и в этот же день был в Моздоке. На войну приехал комбатом. Здоровым, свободным майором. Жена к тому времени меня уже бросила.
