Сабина Еремеева: «Мы не пропагандируем измену»
— Сабина, почему вы взялись за этот фильм?
— Мы познакомились с Серебренниковым еще на киноальманахе «Короткое замыкание», продюсером которого я была, Кирилл снял одну из новелл. Кстати, «Короткое замыкание» показывали на Венецианском кинофестивале в 2009 году. Уже тогда Кирилл произвел впечатление свободного и индивидуального автора, который способен слушать, но делать все по-своему. На этот раз мы решили оставить все социальные темы, которые сильно волнуют Кирилла как активного гражданина своей страны, и сделать фильм о нашем поколении, о чувствах, которые нас волнуют. Век Интернета разделяет людей. Мы все реже встречаемся, меньше чувствуем, и от этого возникают невостребованность и дефицит любви. Вот мы и обратились к истории мужчины и женщины. Быть рядом — большой труд. Фильм называется «Измена». Слово это — женского рода. И у нас именно женщина движет сюжет. Мы не пропагандируем измену, прекрасно понимаем, что человек может прожить, так и не узнав, что такое страсть. Нам важно было рассмотреть, что может произойти с каждым из нас, вглядеться в себя. Это не связано с социумом, исключительно с катастрофой внутренней жизни человека, что всегда остро.
— Трудно ли работать с Кириллом?
— Изумительно легко, как с любым талантливым и умным человеком.
— Пришлось ли вам выбирать, в каком фестивале участвовать? Все-таки Серебренников получил главный приз Римского фестиваля за картину «Изображая жертву» в 2006 году. Его наверняка туда звали?
— Венецианский фестиваль оказался первым, к началу которого мы успевали закончить картину. Римским отборщикам мы ее даже не показывали. Для любого крупного фестиваля главное — автор, но важна и тема, на которую он снимает. Перед фестивалями чего только не начитаешься и не наслушаешься: отвергли фильмы Озона, Тыквера. Так что имена не имеют значения. Даже великие авторы иногда могут давать осечку. Тяжело доказывать, прежде всего самому себе, что ты на что-то способен. Кирилл находится на пике своих возможностей, в силу опыта и возраста. В ближайшее время мы с ним планируем снимать фильм о Чайковском по сценарию Юрия Арабова.
— Не кажется ли вам, что рациональное начало, интеллектуальная игра в какой-то момент победили в «Измене» чувства?
— Мы все делали органично себе. Мелодраму снимать не собирались, ничего не упрощали. Речь идет не о бытовой измене, это не история об адюльтере, а о нахождении себя. Если вам показалось, что происходящее в фильме сопряжено с интеллектуальной игрой — прекрасно. Этого так мало, это такая редкость. Кирилл может сочетать интеллектуальное и народное начала. Он единственный и неповторимый в этом роде.
— Что значит народное?
— Я имею в виду доступность понимания проблемы. Картину может понять любой зритель, с абсолютно разным интеллектуальным запасом — от искушенного кинокритика до простого слесаря. Каждый считывает свои коды. По первому плану это лав-стори, а более искушенный зритель найдет что-то более глубинное.
Кирилл Серебренников: «На фестивале теряешь литр крови»
— Кирилл, ваша первая картина «Изображая жертву» участвовала в конкурсе Римского фестиваля? Можете сравнить этот опыт с Венецией?
— Я приезжал в Рим на полдня, и это была страшная фрустрация и нервотрепка. Поверьте, я не кокетничаю, но нет ничего страшнее для режиссера, чем фестивали. Это мука мученическая. Ты теряешь литр крови на показе, бесконечных интервью. Это очень тяжело. Вытерпеть можно только ради будущего картины. Важно, чтобы ее посмотрели нужные люди, от которых зависит судьба фильма.
— Вы переживаете, как воспримут картину?
— Она снята. Воспримут ее так или иначе, и от тебя уже ничего не зависит. Конечно, очень хочется быть понятым.
— Каковы ощущения от фестивальных показов нынешних?
— Пресс-показ прошел гораздо лучше, принимали фильм возбужденно, много хлопали. На сеансе для публики тоже аплодировали, но зрители все время что-то переспрашивали друг у друга, интересовались, кто из героев что сказал. В любом случае интересно, как воспринимает иностранная аудитория. Хотя я и не могу абстрагироваться от того, что происходит на экране, и целиком подключиться к изучению реакции публики. Понимаю Ларса фон Триера, который снял для альманаха, посвященного
— На пресс-конференции вы сказали, что, признавая гениальность Достоевского, ненавидите его. И уж если проводить параллели, то скорее вы — герой Гоголя.
— Да, я сказал, что не хочу быть персонажем Достоевского и не являюсь им. Про Гоголя — это фигура речи. Я в большей степени персонаж Пушкина, а скорее даже Лермонтова. Быть персонажем Достоевского ужасно.
— А измену можно простить?
— Один из наших героев ее прощает, что правильно. Прощать надо. Нельзя быть непримиримым в своих обидах. Прощение лечит и делает жизнь легче. Лучшее лекарство от ревности — представить себе, что ты больше никогда не увидишь человека, которого любишь. И что? Кто от этого выиграет? Меня спрашивали, почему наша героиня бреет лицо бритвой. Это акт отчаяния. От дорогого ей человека остались лишь волоски, ненужные теперь предметы. Только потеряв, человек может понять, насколько ничтожны одолевающие его мелкие чувства. Главное — сочувствие, сострадание и любовь.
— Сценарий написала Наталья Назарова. Не вступила ли она в противоречие с собой, будучи человеком верующим, ведь в вашей истории присутствует радикальная жестокость?
— Наташа Назарова уже работала вместе с нашим продюсером Сабиной Еремеевой. А мне нужен был профессиональный и динамичный соавтор. Наташа начала писать, пока я ездил на постановку спектакля. Потом мы вместе работали с ее набросками. Наташа прежде всего умница, профессиональный человек. Она вложила много своих личных и женских переживаний в героев. Религия — дело частное.
— Измена сопряжена, как правило, с сильными эмоциями. У вас же победило скорее интеллектуальное начало.
— Измена — не чувство, а событие. Чувство — это месть, ревность, любовь. Мы видим героиню в момент, когда она выжжена, мертва и готова к мести. Начинается катастрофа. Хотелось, чтобы эмоции оказались внутри, а внешне все было бы лаконично. Посмотрите на людей, среди которых мы с вами сейчас находимся. Вы можете понять, кто из них изменяет своим мужьям и женам?
— Если приглядеться, то что-то можно нафантазировать.
— Думаю, это невозможно. Внешне ничего не видно, все внутри.
— У вас весьма неординарный выбор актеров. Как вы высматривали потенциальных исполнителей?
— Провели кастинг. С Альбиной Джанабаевой я познакомился лично. Она — певица, но работая с ней, я совершенно забыл о том, что у нее нет постоянной практики в театре и кино. Андрея Щетинина увидел в фильме Сокурова «Отец и сын». Гуна Зариня из Риги. Она потрясающе играет в спектаклях Алвиса Херманиса. Франциска Петри и Деян Лилич нашлись во время кастинга.
— Как он проходил? Вы охватили мир?
— Есть скрытые индустриальные пути. Международные агенты занимались этим несколько месяцев. Франциску Петри никто так не снимал. Это ее первая большая роль, и, как она говорит, лучшая. В Венеции все от нее сошли с ума. Она играет как большая и глубокая актриса, настоящая дива.
— На съемочной площадке вы говорили на английском языке?
— Да, разговаривали по-английски, но был и немецкий переводчик для работы с остальными сотрудниками. 
Светлана Хохрякова
Кирилл Серебренников: «Свободу Pussy Riot!»
Кирилл Серебренников в Венеции вел себя как утомленная звезда. На вопрос местных журналистов, часто ли он бывает в Италии, ответил: «Каждый день». Добавив, что имеет в виду итальянский ресторан рядом со МХАТом. Вопрос об иностранных актерах, которые играют у него на незнакомом для них русском языке, сопроводил комментарием: «Я отвечал на него уже 68 000 раз». Выслушав, что в его фильме находит отражение творчество одновременно Линча, Хичкока и Антониони, не замешкавшись, продолжил: «Я бы еще добавил Бергмана». А на скромную реплику восторженного журналиста: «В какие-то моменты мне показалось, что ваш фильм достиг безумия Достоевского», — и вовсе безапелляционно отрезал: «Я ненавижу Достоевского». В общем, Ларсу фон Триеру есть у кого поучиться. Еще один художественный жест режиссер приберег для банкета по случаю собственной премьеры — на него он пришел в футболке с надписью Free Pussy Riot. Жест, безусловно, заслуживающий уважения. Однако в отличие от оценки творчества Достоевского явно оставшийся недоступным широкому зрителю. Уж лучше бы наоборот. 
Никита Карцев
Венеция
