Быть знаменитым? Не, красиво!

Чемпионат «МК» по литературе завершился открытием новых имен

Завершился второй Открытый чемпионат России по литературе, организованный «Московским комсомольцем». В основу литературного конкурса был положен спортивный принцип, и этот формат оказался привлекательным для авторов. О чем свидетельствует количество участников — свыше 600 поэтов и прозаиков, пишущих на русском языке.

Чемпионат «МК» по литературе завершился открытием новых имен
Рисунок Алексея Меринова

На русском языке пишут и говорят не только в России. Поэтому в литературном конкурсе соревновались жители Украины, Беларуси, Молдовы, Латвии, Израиля, США, Германии, Австралии, Италии, Ирландии.

(Кстати, стоит отметить, что у нашего чемпионата появились последователи. Так, рижский поэт Евгений Орлов на тех же спортивных принципах провел уже два конкурса — «Кубок Балтии» и «Кубок мира»; правда, в них соревновались только поэты.)

В основную сетку нашего чемпионата пробились по 32 автора в каждой номинации. Перед членами жюри стояла сложная задача — из многообразия примерно равных по качеству текстов выбрать и назвать лучшие. Дополнительная трудность состояла в том, что в финальной части конкурса игра шла на выбывание.

Среди судей — немало авторитетных и известных людей. Писатели Лидия Сычева и Игорь Савельев, поэты Евгений Орлов и Вероника Сенькина, литературный критик Андрей Рудалев.

Конечно, в любом творческом конкурсе есть элемент случайности. Тем не менее победителями стали, вне всяких сомнений, талантливые люди. Прозаик Валерий Бочков из США и поэт Егор Мирный из Башкирии.

Главная награда для любого писателя — быть прочитанным. И «МК» дает такой шанс, публикуя на своих страницах литературные творения победителей.

Валерий БОЧКОВ (Вирджиния, США)

Родился в 1956 г. в Латвии. Окончил художественно-графический факультет МГПИ в Москве. Владеет русским, английским, немецким языками. С 2000 года живет и работает в Вашингтоне, США.

Основатель и креативный директор The Val Bochkov Studio — творческой студии, сотрудничающей в сфере визуальной коммуникации с каналом «Дискавери» и ведущими рекламными и PR-агентствами (bochkov.com). Профессиональный художник с 30-летним стажем, более десяти персональных выставок. В полиграфии представлен агентством Donna Rosen. Среди клиентов основные периодические издания США и Европы, Национальная опера, Конгресс США. С 1996 по 2000 годы работал креативным директором рекламного агентства «Грей» (Grey Worldwide) в Москве, Лондоне и Нью-Йорке. Руководил созданием одной из самых знаменитых рекламных кампаний в России «Ответный удар — Золотая Ява». Член союза журналистов г. Москвы, горкома художников-графиков.

Сборник рассказов «Шизофрения в разумных дозах» вышел в московском издательстве «Рина».

Роман «Ничего личного» выпустило издательство ZA-ZA Verlag (Дюссельдорф), в том же издательстве в 2011 году напечатан сборник «Брайтон-блюз». В 2012 году вышел роман «Автопортрет с Луной на шее». Рассказ «Брайтон-блюз» стал победителем в номинации «Проза-2010» конкурса «Согласование времен».

Проза Валерия Бочкова публикуется на страницах журналов «Знамя», «Волга», «Новая Юность», «Настоящее время», в сетевых изданиях. Лауреат литературной премии-2012 ZA-ZA Verlag в номинации «Малая проза».

Сборник рассказов «Брайтон-блюз» получил звание «Книга года».

ИГРА В СНЕЖКИ

Сразу после полудня повалил такой снег, что Краснохолмский мост исчез прямо на глазах, а Устьинский едва угадывался на две трети, утонув дальним концом в белом мареве. Со стороны Таганки противоположного берега не стало видно, и неширокая река превратилась в таинственное море: сразу за гранитным парапетом темнела стылая, подернутая дымкой вода, дальше она светлела, а еще дальше просто уходила в никуда. Цвета сперва поблекли, после пропали вовсе, превратившись в разные оттенки белого. Хотя если пристально смотреть прямо вверх, то на небе можно различить розоватый отсвет. Так сказал Марек, ловя языком снежинки. Мотя дурашливо хихикнул, пихнув приятеля локтем в бок. Он хватал снежинки влет, как барбос, и никакого там розового отсвета наверху не различал. Шестой урок отменили, и приятели плелись вниз по Радищевской, привычно толкаясь, лениво зубоскаля и подначивая друг друга. Марека на самом деле звали Славик Крыжановский, это был интеллигентный мальчик, высокий и бледный, с голубой жилкой на виске, в черном шарфе, дважды закрученном вокруг шеи и дубленой куртке из рыжей овчины. Саня Мотанкин, в кургузом драповом пальто и плешивой кроличьей ушанке, чернявый и остроглазый, запросто мог сойти за цыгана. Его, разумеется, дразнили и просто Мотей, и Тетей Мотей, но у него было и другое, обидное прозвище, от которого он моментально зверел и дрался в кровь даже со старшеклассниками. Прозвище это было Гитлер. Классе в четвертом Мотанкин посадил кляксу под нос, и Катька Сокова воскликнула: «Ой, Мотя-то наш — вылитый Гитлер!» Мотанкин, которому Катька тогда очень нравилась, сдуру вскочил и заорал: «Зиг хайль!» Через год Катьку папа-дипломат увез в Венгрию, а неприятная кличка осталась.

Дойдя до угла телефонной станции, приятели остановились у серой трансформаторной будки с черепом и надписью «Не влезай — убьет!». Здесь их пути расходились. Марек сворачивал направо, он обитал в левом крыле высотки, в квартире с дубовым паркетом и подлинником Айвазовского в массивной музейной раме. Квартиру эту дали бабке Крыжановского — Зое Станиславовне. В юные годы она устанавливала власть Советов где-то на Западной Украине, и ее лично знал полководец Ворошилов. Путь же Мотанкина от трансформаторной будки вел вниз, прямо к набережной. Он ютился в общежитии Устьинской фабрики, где его мать, круглолицая, румяная тетка, трудилась (по ироничному совпадению) мотальщицей. Мотанкин-отец отбывал срок за вооруженный грабеж. Свет в комнату почти не попадал, два окна выходили на тротуар и фонарный столб, к которому была приделана желтая жестянка автобусной остановки восьмого маршрута.

— Ладно. Бывай, Марчелло. — Мотя снял варежку и с мужской обстоятельностью пожал руку. — Контрольная завтра.

— Мне хана, — уныло отозвался Марек, он слепил снежок и теперь рассеянно озирался, выбирая цель.

— Может, сдерем, — без особой надежды сказал Мотя, загребая рыхлый снег в ладонь, мне банан никак нельзя. Мамашу в декабре Чума вызывала, сказала, будут из школы гнать если что.

— Да ладно... — успокоил приятеля Марек. — Меня тоже тыщу раз грозили гнать.

Марек не знал, догадывался ли Мотанкин, что его из школы в любом случае отчислят. Если не в этом году, так в следующем. Если не за успеваемость, то за поведение. Что сам факт пребывания Моти в специальной школе с углубленным изучением ряда предметов на иностранном языке являлся полной несуразицей. Мотанкин зло сплюнул, слепил снежок, резко замахнулся. Снежок со смачным хрустом угодил прямо в центр знака. Это был «кирпич», на нем уже наросла белая шапка, и знак напоминал красномордого казака в папахе набекрень.

— Фига! — Мотя сам изумился. — Ты видал?

— Лихо... — завистливо пробормотал Марек. До знака было никак не меньше двадцати метров. Подумав, добавил:

— Случайность.

Мотя зыркнул исподлобья, снова сплюнул — плевался он знатно, почти с той же лихостью и шиком, что и Алик, атаман местной таганской шпаны.

— Случайность? А помазать слабо? «Паркер» ставишь?

Марек писал настоящим «Паркером» с толстым стержнем, с прищепкой в виде стальной стрелы и клеймом «Made in USA». Отступать было поздно.

— Лады! «Паркер» против твоей финки!

— Фи-ига себе! Вшивая ручка против настоящего оружия! Клинок из специальной стали, и до сердца достает!

— Сдрейфил!

— Я?!

Мотя приходил в ярость моментально, лицо у него тут же бледнело, а глаза из серых становились ярко-голубыми.

— Ну не я же. — Марек достал из внутреннего кармана «Паркер» и пощелкал кнопкой перед Мотиной физиономией. Финка, явно тюремного изготовления, была единственным сокровищем Мотанкина, он заботился о ней, как о живой: лелеял, аккуратно точил до бритвенной остроты, полировал наборную ручку куском замши, даже сам смастерил чехол, тайком отрезав край от солдатского одеяла, под которым спал. Лишиться финки казалось немыслимым. Однако потеря лица тоже была неприемлема. Мотя, закусив губу, достал финку и бережно опустил на притоптанный снег:

— «Паркер» на бочку!

Марек, ухмыляясь, положил ручку рядом. Мотанкин, бледный и спокойный, слепил комок и, почти не целясь, с силой метнул. Знак звякнул консервной банкой, шапка снега беззвучно слетела в сугроб.

— Бляха-муха! — выругался Марек, а Мотя заорал и, хлопнув в ладоши, радостно сгреб трофеи.

— Учись, Марчелло, пока я жив!

Настроение у Марека испортилось вконец. И не ручки ему было жаль, черт с ним, с «Паркером» — батя новый привезет. Мерзко было оттого, что какой-то Мотанкин, хмырь из общаги, ханурик, Гитлер поганый, обставил его. Обчистил по полной программе. Обчпокал, как ребенка.

— Слышь, Мотя, — Мареку стоило огромных сил, чтоб не влепить по счастливой физиономии Мотанкина. — А слабо на все помазать?

Мотя не понял. Продолжая улыбаться и щелкать «Паркером», он простодушно спросил:

— Это как — на все?

— Ну вот, ты ставишь «Паркер» и финку...

Мотя, чуя подвох, насторожился:

— А ты?

— А я ставлю Виннету...

Мотанкин перестал дышать: шанс завладеть Виннету казался просто немыслимым.

— Слабо? — Марек, усмехаясь, скинул с плеча спортивную сумку. Взвизгнула молния, и на снег опустился Виннету на белом коне. Искушение оказалось непреодолимым. Мотя покраснел, он снял шапку и, скомкав, сунул в карман пальто. Потом, что-то бормоча, положил под ноги пластмассовому вождю нож и «Паркер». Выпрямился. Хрипло буркнул, не глядя на Марека: — Не слабо.

Снежок пролетел совсем рядом. Марек не спеша расстегнул сумку, присел на корточки, стал сдувать снежинки с пластмассового индейца. Тихо беседуя с вождем, он не обращал на Мотю ни малейшего внимания. Тот, крепко сжав кулаки, мрачно наблюдал за счастливчиком. Потом, словно решившись, Мотя позвал:

— Крыжановский!

Марек, будто удивившись, что Мотя еще тут, спросил:

— Чего тебе?

— Давай еще раз.

— У тебя нет ни фига, — снисходительно проговорил Марек.

— Я палец ставлю. Мизинец.

Марек растерялся:

— Это как?

— Ну как на зоне. Если продую — отрежу палец.

Марек недоверчиво хмыкнул, познания о тюремной жизни он почерпнул по большей части из «Графа Монте-Кристо». Но в целом затея показалась ему любопытной, и он вернул конника на место. Рядом с финкой и «Паркером» Мотанкин насупился, потемнел лицом и действительно стал похож на Гитлера. Он скинул пальто в сугроб, зачерпнул рукой снег. Не сводя глаз с цели, он слепил снежок, замер на миг и с силой метнул. Снежок пролетел на полметра выше знака. Снег продолжал сыпать. Мотанкин понуро опустил руки, снежинки в его темных волосах не таяли, и Мареку казалось, что Мотя седеет на глазах.

— Мотя… — Мотанкин молчал.

— Слышь, Мотя, — осипшим, не своим голосом позвал Марек. — Я тебя прощаю.

Тот будто не слышал, потом повернулся:

— Прощаешь? Ты что ж думаешь, Мотанкин — гнида? Мотанкин — грязь? — с пугающим спокойствием проговорил он, глядя Мареку в глаза. — Что только вы, чистенькие, масть держать можете?

При этом «вы» он злобно кивнул в сторону высотки, островерхий силуэт которой едва проступал сквозь снежную пелену, будто мираж заколдованного замка. Снег падал и падал. Марек видел, как губы у Моти побелели и затряслись, он видел, как Мотя наклонился, поднял финку и отбросил чехол в снег. Видел, как приятель оттопырил мизинец и приблизил лезвие к основанию пальца, словно собирался откромсать сучок. Мареку стало жутко, он повернулся и побежал в сторону высотки. Ноги вязли в снегу, он поскользнулся и упал. Вскочил и помчался снова. Тут за спиной раздался вопль, пронзительный, словно забивали какое-то животное. Марек оглядываться не стал, а побежал еще быстрее.

Палец Моте пришили. Под конец восьмого класса его все-таки выперли из школы, а еще через семь с половиной лет Мотанкина зарезали в пересыльной тюрьме под Владимиром.

* * *

Снег начал валить прямо с утра. Уже выросли сугробы, провода превратились в ватные шнуры, деревья побелели и обрели строгую величавость. Застряли на Сорок Второй. Сидеть в пробке было глупо, настроение начало портиться. Станислав стукнул перстнем в перегородку. Шофер опустил стекло.

— Аммар, что там по радио?

— Мидтаун стоит, затор до Сто Десятой.

— Ладно, я пешком... Проветрюсь. Завтра как обычно.

Хлопнув дверью, Станислав, ловко лавируя между машин, добрался до тротуара. Улица и площадь были забиты, уже никто не сигналил, снег неумолимо падал и падал, шапки росли, автомобили теряли форму и цвет, превращаясь в сугробы. Стало тихо, и площадь со статуей грустного Колумба в центре напоминала заснеженное кладбище. Станислав свернул в Центральный парк. Собачники вывели своих питомцев, те, ошалев от снегопада, носились и гавкали, валялись в снегу. Станислав собак недолюбливал и относился к ним с недоверием и брезгливостью.

Снег начал редеть и сразу посветлело. В этой части парка росли старые липы, со стволом в два обхвата и такие высоченные, что даже не верилось, что липы могут вымахать до такой высоты. Девчушка лет тринадцати, худая и голенастая, в мохнатой русской шапке с ушами, завязанными на подбородке, неуклюже замахивалась, пыталась попасть снежком в ствол липы. За ней внимательно наблюдал доберман, провожая очередной неточный бросок поворотом узкой щучьей головы. Он послушно скучал, сидя у ног хозяйки. Станислав, проходя мимо, быстро слепил снежок и точно всадил его прямо в середину ствола. Девчонка и пес одновременно повернули головы. Девчонка захлопала в ладоши и крикнула:

— А еще?

Станислав подошел. У девчонки были румяные щеки, сопливый нос и большие темные глаза.

Он слепил снежок. Девчонка внимательно наблюдала за его руками, словно пыталась запомнить все нюансы. Доберман тоже не сводил с него пристальных глаз. Он привстал, натянул поводок и негромко заворчал. Хозяйка цыкнула, и пес, насупясь, замолчал, продолжая исподлобья следить за Станиславом. Тот прицелился и влепил снежок рядом с первым.

— Су-упер! — восторженно протянула девчонка.

— Тут главное — уверенность, — заявил Станислав. — Представь, что ты уже попала в цель. Еще до того, как метнула снежок.

— Это как?

— Ну вот, смотри, — Станислав зачерпнул пригоршню снега. — Ты еще когда лепишь...

Доберман заворчал и вдруг звонко гавкнул. Станислав вздрогнул, девчонка по-взрослому прикрикнула на пса:

— Тубо, Ади! Тубо!

Станислав, косясь на собаку, продолжил:

— И вот, когда снаряд уже готов... — он сделал шаг, одновременно плавно разворачивая корпус и медленно занося руку назад. — Мы концентрируем всю нашу волю на...

В этот момент собака одним прыжком сбила Станислава с ног, тот упал навзничь, забарахтался, пытаясь оттолкнуть зубастую морду от себя. Пес рычал, рвал в клочья шарф, подбираясь к горлу. Девчонка сперва опешила, потом стала бегать вокруг, пытаясь поймать конец поводка:

— Фу! Адольф, фу! — истерично кричала она, видя, как на снегу появляются яркие брызги. — Фу!

Полиция приехала быстро, минут через пять, черный сержант без лишних слов ухватил добермана за ошейник и тут же у липы пристрелил. Крыжановского, с грехом пополам через заносы, по тротуарам и сугробам доставили в ближайший госпиталь на Амстердам-авеню. Он потерял много крови, ему наложили семь швов на шею и грудь, удалось спасти кисть и пришить большой палец. Мизинец же с перстнем найти так и не смогли: то ли его сожрала чертова псина, то ли в суете нечаянно затоптали в снег. Кстати, по данным статистов, тот снегопад в Нью-Йорке оказался рекордным за последние сто лет.

Егор МИРНЫЙ (Башкортостан, Россия)

Наст. имя Беззубенко Егор Юрьевич. Родился 28 декабря 1983 года в городе Мелеузе Республики Башкортостан. В 2006 году окончил Уфимский государственный авиационный технический университет по специальности «Роботы и робототехнические системы» (инженер-кибернетик). Также имеет образование по специальности «Авиационное оборудование военных летательных аппаратов». До 2008 года служил в воинской части ВВС РФ в Сакмарском районе Оренбургской области, демобилизовался в звании лейтенант запаса. В данный момент работает на деревообрабатывающем производстве в родном городе Мелеузе. Стихи пишет с 2009 года. Имеются публикации в журналах «Новая реальность», «Урал-Транзит», «Белый ворон», «Окна», на электронных ресурсах «Сетевая словесность» и «45-я параллель», шорт-листер премии «Красными буквами»-2012, лауреат чемпионата Балтии по русской поэзии-2012, лауреат конкурса «Согласование времен»-2012.

АЯСУМА

у аясумы в душе серебряный камешек.

кто сегодня придет поиграться с ним?

у кого на свитере ни единого катышка,

к камешку прикоснись.

какой приятный холодок, и аясума светится,

но это вовсе не свет, а такое проклятие,

оно ощутимее от вечера к вечеру.

аясума снимает платье.

камешек меркнет, аясума простужена,

к твоей голове приставлены довольно грубо

два ее неумолимых оружия:

тайнозоркость и близогубость.

и ты все говоришь: «аясума, не трожь. аясума, держись.

аясума, что ты страдаешь как потерпевшая?»,

затачиваешь свои внутренние ножи

о камешек помутневший.

только нечего вспарывать. в сердце блестит потолок,

сквозь него видно, что

никому не сбежать, никого не зарежут.

аясума, склонясь, поправляет ослабший чулок,

занимается с тобой надеждой.

ПЕРЕХОДЫ

знаешь, оливия, гладкие переходы

из пеленальных комнат в глухие воды,

где пузырится свет, облекая в пену

наше бессмертие. лопнувшие ступени,

тканевый воздух, вышитый небосводом,

скоро, оливия, только умри — и вот он,

вспоротый сизарями цветет и дремлет.

ты ли из глаз моих вынимала землю,

ты ли мне черным лебедем в спину билась,

твой ли рубиновый голос горчил рябиной?

выклюй, оливия, из мирозданья осень.

некого тут прощать: на прощеных возят

айсберги городов и вулканы храмов.

тот, кто спасен тобой, тот смертельно ранен.

воин из памяти, бог из живого металла,

я бы остался с тобой, но меня не осталось.

ОТМЕЛЬ

выплываешь на отмель и ждешь рыбака,

дурака, двойника, хоть какого-то света.

море, так себе море, в четыре глотка,

фиолетовое.

небо, вот оно небо, что есть оно, что

никогда не бывало, как жизни и смерти.

на прибрежной лужайке жара, бадминтон,

бадминтонные дети.

так неслышно кричат, но кричат и о чем:

о себе, о жаре, о последней надежде;

превращаются в рой улетающих пчел,

и ничто их не держит,

и никто им не нужен. лишь боль да пыльца,

что за болью бывает, горят безотчетно.

и уже невозможно, нельзя отрицать

сгустки желтого в черном.

и уже очевидно, что отмель твоя —

это тень божьей длани на тельце пчелином.

ты послушай, как ясно они говорят,

словно трогают глину,

ты пощупай их говор, беленый, сухой;

под язык положи, облизни, успокойся.

наугад — это нежность, на вкус — это соль,

на поверку — колосья

тишины, высоты, нелюбви, бытия,

что невинно мерцает на кончике жала.

до конечного улья не все долетят,

превратившись в пожары,

в цветы и пожары.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру