— Артур Васильевич, как отнеслись к случившемуся? Не считаете ли вы, что такую акцию можно считать своеобразным «знаком качества» для произведения? Ведь, как известно, настоящее искусство никого не оставляет равнодушным...
— В вашем вопросе кроется лестный для меня ответ... В середине показа ко мне подошла Галина Данильева, поэт-экскурсовод Дома Цветаевой, и сказала, что падает в обморок. Зрители стали задыхаться. Фильм остановили, проветрили помещение и снова сели смотреть. Использование «пахучего» формалина при желании сорвать просмотр — это ноу-хау. Теперь надо быть готовым и брать с собой противогаз…
За семь лет работы Артур Зариковский не раз менял структуру своего фильма и перебирал всевозможные комбинации, пока не нашел идеальную: 46 героев и 82 минуты экранного времени.
В прологе пожилая женщина, стоя на набережной Москвы-реки, признается в любви воде — ощущение, что вот-вот бросится с берега. То ли блаженная, то ли сумасшедшая, то ли просто сектантка. Затем возникает полуголый старик в кресле, который рассказывает о любви к женщине. А вот по дороге идет влюбленный в искусство нищий драматург с потертым портфельчиком и увлекает нас в путешествие по лабиринтам человеческих судеб.
Лица русских людей, как фрагменты мозаики, расположены в четкой, единственно возможной последовательности. Изменить, сместить, перемешать — значит, нарушить гармонию этой видеопоэзии, получить вместо четкого узора груду разноцветных стекляшек.
Трудно поверить, что все эпизоды, вошедшие в фильм, сняты с первого дубля. Пытаясь запечатлеть мгновение, Зариковский работал без права на ошибку. Выбирая между классической документалистикой и кинотеатром-doc (форматом и неформатом), режиссер отдал предпочтение последнему.
Погибать — так с музыкой, решил Зариковский. А в качестве реквиема по русской мечте выбрал произведения Алемдара Караманова, композитора, которого Альфред Шнитке называл своим наставником.
В фильме — 46 героев, 46 ран и столько же рецептов спасения. Пережить отчаяние и пройти через сталинские лагеря, как старушки с прозрачными глазами, исцелиться от тридцати трех болезней, как мать Николая Бурляева, или потерять сына-наркомана, как женщина, бегущая по ночной улице. Вот цена, которую платят, чтобы осознать ошибки.
«И не совсем понятно, зачем так рвались к цели, ведь не туда попали и не того хотели», — поет бард, аккомпанируя себе на гитаре.
Тогда-то на экране и появляются дети. Ребята скачут на лошадях по полю, смеются: «В деревне — лошадь, а в городе — телевизор. Телевизор разрушает человека, а зверь дает человеку любовь». Белокурый мальчишка бежит по залитой солнцем дороге и взбирается на гору. Голубоглазая девочка деловито напевает: «До чего ж хорошо жить на белом свете! Если вдруг грянет гром в середине лета, неприятность эту мы переживем».
Невольно вспоминаешь слова Венедикта Ерофеева: «И все, что они говорят — ангелы и маленькие дети, — все это так значительно... а все, что мы говорим, более или менее чепуха». Так почему бы нам не прислушаться к ним?
