Напечатан миллион конвертов с портретом Мандельштама. Каким его изобразили? Как писала Марина Цветаева: «Голова отброшена. Учитывая длину шеи, головная посадка верблюда. Распахнутые глаза — звезды, с завитками ресниц, доходящими до бровей». Конверты разослали по всей Россия.
Торжественную часть открыл глава Роспечати Михаил Сеславинский. Он вышел на сцену с синим томиком Мандельштама: «Поднимите руке те, у кого есть такое издание?». Откликается треть зала, человек 150.
— Эта книга вышла в 1973 году. У меня она появилась не сразу, поскольку тогда я не мог позволить себе такой покупки, — рассказывает Сеславинский. — Жил я в городе Горьком, где на черном рынке она стоила 60 рублей, а в Москва около памятника первопечатнику Ивану Федорову — 75. Все равно покупали! И сегодня мальчики и девочки покупают Мандельштама. Не потому, что его нет в семейных библиотеках. Но те книги — родителей. А прелесть поэта в том, что каждому хочется иметь личный томик Мандельштама.
Председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер рассказывал, что поэт высмеивал юбилеи. Но благодаря им узнается много нового. Например, прошлый юбилей вынес на поверхность очевидца смерти Мандельштама Юрия Моисеенко, который раскрыл неизвестные факты о поэте. На этом юбилее вспомнили, что у Мандельштама до сих пор нет музея — уникальный случай среди поэтов первого ряда. Ну уж к следующей дате музей обязан появиться.
На этом проза закончилась, и началась лирика, местами очень неприятная. Шокировал контраст между теми, кто читал стихи с душой, и теми, кто делал это по обязанности. Иосиф Бродский, говоря о Мандельштаме, имел в виду голос каждого, кто проникновенно читает его стихи: «Этот нервный, высокий, чистый голос, исполненный любовью, ужасом, памятью, культурой, верой, — голос, дрожащий, быть может, подобно спичке, горящей на промозглом ветру, но совершенно неугасимый. Голос, остающийся после того, как обладатель его ушел». На юбилейном вечере такими голосами были Анатолий Белый, Константин Райкин и малыши от двух до шести лет.
Остальные — не удосужились выучить и строчки. Читали, не подымая глаз от листа. Они не знают Мандельштама, не прожили, не прочувствовали его стихов. Знали б наизусть, был бы шанс. А так все получилось формально. Из-за таких формальностей и фальши поэт и не любил юбилеев. Как будто предвидел, что так отметят и его собственный. Таких читающих он просил делать это «без выражения»; как десятилетних школьников, которых не научили «со слезой» возвышать и опускать голос.
Подобную халтуру Бродский описал в эссе о Мандельштаме: «Бесцеремонное обращение со стихами есть в лучшем случае кощунство; в худшем же — увечье или убийство. Что же до слушателей, то их покупают на фальшивку».
Зал был полон: опоздавшие сидели на коленках или на лестницах, стояли в проходе, практически на люстрах висели. Это настоящие слушатели, их не купить на фальшивку.
…Русская поэзия, и в частности Мандельштам, заслужили, чтобы с ними обходились не как с бедными родственниками. Язык и литература, тем более поэзия, — лучшее, что имеет наша страна. Сразу было ясно, кто на сцене это понимает.
