Так что фильм с его участием представляли в Финляндии другие. А сыграл он реального человека — отца сценариста Константина Чармадова. 58-летний Гомиашвили на экране выглядит значительно старше, и это вызывает множество вопросов, особенно у женщин. Михаил прожил воображаемую жизнь, которую сценарист придумал для своего уже покойного отца. Герой — грек. В беспамятстве его нашли на пляже Таиланда. Не знал он ни своего имени, ни прошлого, но говорил по-русски. Постепенно прежняя жизнь напомнит о себе, выяснится, что зовут старика Ксенофонт (тайцы называют его Сенафон) и жил он в Грузии, волею судеб оказался в России и Таиланде. Согласно сценарию ругаться он должен по-турецки. В общем, перед нами — гражданин мира.
Когда Евгений Шелякин приехал в Грузию на кастинг, ему посоветовали посмотреть троих актеров: Автандила Махарадзе, Зураба Кипшиндзе и Михаила Гомиашвили. Еще и предупредили: «Гомиашвили играть ничего не нужно, он и есть ваш герой». Продюсера Юлию Мишкинене поразило, как Михаил, вернее, Миша (так его все называют), готовился к пробам, четыре часа обсуждал с режиссером диалог. А потом присмотрел партнера — тайского актера на роль рыбака Бучи. Теперь многие думают, что это местный рыбак. Двоюродную сестру главного героя сыграла Роза Хайруллина, правда, на экране она появляется на несколько минут. От сцен с ее участием пришлось отказаться — они запутывали происходящее.
В 2014 году программу «Горизонты» Венецианского кинофестиваля открывала картина «Президент» знаменитого иранского режиссера Мохсена Махмальбафа, где Михаил Гомиашвили сыграл диктатора кавказского государства, отвергнутого своим народом. Михаил напоминал экзотического генерала в красной форме. С пятилетним внуком бывший президент скитался по доведенной до нищеты стране и наконец-то узнал свой народ. Михаил Гомиашвили снимался в российской картине «Первый после Бога» Василия Чигинского, в «Заложниках» Резо Гигинеишвили.
Мы разговариваем после выборгской премьеры фильма «Как новый».
«Три раза меня выгоняли из театрального института из-за драки и за профнепригодность»
— Вас, наверное, постоянно донимают: «Арчил Гомиашвили — ваш отец?» Как он повлиял на вас в выборе профессии?
— Да, это мой отец. Этого я не скрываю. Я родился и вырос в актерской семье. Моя мать тоже была актрисой, царствие ей небесное. Все свое детство я провел за кулисами и на съемочной площадке. Нет, наверное, ни одного кадра в «12 стульях», где я бы не стоял за камерой. Весь фильм там крутился. И на съемках других картин отца, и на гастролях был рядом. Мы всегда ездили вместе с ним и матерью. Я знал наизусть все роли отца в Тбилисском русском драмтеатре им. Грибоедова и понятия не имел, что существуют другие профессии помимо актерской. Мой старший брат был художником. Царствие небесное, он скончался полтора года назад. Кстати, мой отец тоже был художником и окончил художественную школу. Не знаю, гены это или что-то другое, но классе в восьмом я начал рисовать. Я родился в старом районе Тбилиси, в самом центре, в доме матери с огромным садом. Очень хорошо его помню. Там был бассейн с фонтанами, рядом — две церкви, где я провел все детство — ходил туда, общался с монахинями, начал рисовать иконы. В какой-то момент родители подумали, что я займусь иконописью. Но все-таки это было увлечение, продолжавшееся всего несколько лет. Когда я окончил школу, мама мечтала о моем поступлении на актерский факультет в Тбилиси. Отец хотел забрать в Москву, чтобы я поступил во ВГИК на режиссуру. Сам я вообще ничего не хотел. Вот такая у меня странная судьба. Отец все-таки забрал меня, но через какое-то время я вернулся в Тбилиси, окончил там актерский факультет у гениального профессора Иоселиани. Так дело и пошло.
— К Отару Иоселиани он имел отношение?
— Нет. Имел отношение к Джабе Иоселиани. Был такой вор в законе и профессор (а также писатель, драматург, политический деятель в одном лице, преподавал в Тбилисском театральном институте. — С.Х.). Он тоже был моим педагогом, читал нам историю грузинского театра. Три раза меня выгоняли из театрального института. Однажды из-за драки. Уже не помню, что тогда случилось. Ерунда какая-то. И дважды — за профнепригодность.
— Продолжаете работать в Театре имени Марджанишвили?
— Конечно. Когда я пришел в театр, у меня было 12 названий и главные роли. Я в основном работал и работаю в спектаклях Темура Чхеидзе. У меня такой ярлык — актер Темура и у других не работает. Большая занятость в репертуаре мешает сниматься в кино. Пришлось отсеять спектакли, оставить один «ART» по пьесе французского драматурга Ясмины Реза. Темур поставил его в 1999-м. «ART» ставят по всему миру и в России тоже. Ясмина получила за свою пьесу премию Мольера. У нее есть еще одна гениальная пьеса, но ее пока у нас не ставили.
— Всего один спектакль двадцатилетней давности? Неужели этого хватает?
— Но я его играю как минимум пять раз в месяц. 20 лет он идет с аншлагом, и за неделю билетов уже не достать.
— Удивительно!
— Ничего удивительного. Хороший спектакль. Не думаю, что иностранцы заполняют зал. Тбилисцы ходят. На моих глазах вырастали дети, и теперь они приводят уже своих детей. Я играю с Зурой Кипшидзе. Вы его, конечно, знаете. С Зурабом мы очень дружим и близки.
— Фактически вы принесли театр в жертву кино.
— Давайте дадим другую формулировку, хотя я не люблю заниматься дипломатией. Скажу прямо: если бы я получал хотя бы половину того, что получаю в кино, то в сторону кино вообще бы не смотрел. Но что делать? Надо жить. У меня дети, внуки. Но театр для меня — все, моя жизнь.
— Но и кино многое дает — совершенно другой круг общения, широту, географию.
— Этим себя и успокаиваю.
«Не знаю, удалось ли мне вырваться из тени отца»
— Два месяца пришлось вам провести на съемках в Таиланде. Легко адаптировались? С ума не сходили к концу съемок?
— Нет! Не сходил. Я всегда куда-то уезжаю. Даже если в Тбилиси снимаюсь, все равно приходится из театра уходить на полтора-два месяца. Не скажешь же: «Давайте закончим съемки, мне надо сыграть спектакль». Таиланд — удивительная страна. Мы побывали во многих городах, на островах. Хотя я скучал по дому, жене, детям, внукам, своим друзьям. Но это обыкновенное дело. Дискомфорта не испытывал по поводу того, что еда не та, климат другой. Можно при желании все организовать. Я с удовольствием ел тайскую еду. Она же очень вкусная. Но и европейскую кухню не забывал.
— Смогли бы жить как ваш герой?
— Не дай бог мне об этом даже подумать. Не хочу! И представить не могу, что сижу один-одинешенек под Москвой в холоде, а вокруг снег высотой в полтора метра. Он же не коренной россиянин, не москвич, а южный человек, грек. Ему холодно. Он остался один. Жена скончалась четыре года назад. У него есть сын, с которым он так и не смог поладить. Жена как-то урегулировала их отношения, а после ее смерти отец и сын не виделись. Я бы не хотел так жить, а смог бы или нет — другой вопрос. Ксенофонт стал мне родным человеком. У меня 64 фильма, и не все мне нравятся. «Как новый» — один из тех, которые нравятся.
— У вас ведь был кастинг?
— Женя Шелякин приехал в Тбилиси, пробовал троих — меня, Зураба Кипшидзе и Авто Махарадзе. Со слов Жени и продюсера Васи Соловьева знаю, что им сказали, что эту роль могут сыграть все. Зура и Авто сделают это очень хорошо, но если они хотят настоящего Ксенофонта, пусть берут меня, потому что мне и играть ничего не нужно. Все время об этом думаю. Что общего у меня с Ксенофонтом? Разве что характер поганый. Почему в Тбилиси думают, что я могу сыграть Ксенофонта, даже не играя? Хреново, раз такое обо мне мнение.
— В Грузии сильны родственные связи. У нас многие живут сами по себе.
— Да, у нас тут все очень серьезно, и этим мы похожи на итальянцев.
— Сильно изменился за последние годы грузинский менталитет?
— Мне сложно это увидеть, я же внутри варюсь. Лично я не изменился. Мое окружение — друзья, семья — тоже, я думаю, не изменилось. Изменилась провинция.
— Провинциалы рванули в города?
— В деревнях вообще нет никого. Вся Грузия — это Тбилиси.
— Да раньше тоже деревня выходила погулять на проспект Шота Руставели.
— Нет. Мы ездили в деревню, и она нас кормила. Там жизнь была. А сейчас там одни старики да дети. Все рванули в город. Это страшно. Наверное, в России тоже так. И появилась какая-то агрессия. Началось все лет 10–15 назад. Везде так, когда сложная экономическая ситуация. Люди приезжают из своих сел в столицу, осваиваются на новом месте. Город им не нравится, но они остаются, легко выпускают корни, цепляются за все гораздо легче коренного населения.
— Но понятие «тбилисец» еще существует?
— Пока осталось. Мы держим планку. Но что это такое, мне трудно определить. Наверное, радушие, гостеприимство. Не надо смотреть, на чем человек приехал, как одет. В речи все чувствуется. Тбилиси живет интенсивной жизнью. У нас проходят кинофестивали, джазовые фестивали, чему я очень рад. Очень люблю джаз и сам играю. Приятно, что в городе открылось много шикарных джаз-кафе, притом открыли их люди, в профессиональном смысле не имеющие к этому отношения, — известные режиссеры, операторы, любящие джаз.
— И где вы играете?
— Везде. Выступаю с друзьями в клубах, играю на гитаре.
— Как Вуди Аллен, которого можно встретить в нью-йоркских клубах с кларнетом или саксофоном.
— От этого получаешь совсем другие эмоции, не те, которые испытывает актер на сцене. Я люблю играть джаз и блюз. Большая часть моих гонораров идет на приобретение очень серьезных гитар. Все это происходит в Тбилиси. Мы ходим туда, где все друг друга знают, в закрытые клубы. Там все свои. Это совсем не то, что купить билеты на концерт, прийти и сесть в зрительном зале.
— В Грузии теперь не так много фильмов снимается, но интересно работает молодежь. Девушек-режиссеров много появилось.
— Молодежь в основном и снимает, потому что старшего поколения как такового практически нет. Кто остался? Эльдар Шенгелая, Резо Эсадзе. Недавно я снимался у него в картине «Месяц как один день». Но он уже лежит в постели, не встает. Все говорят, и я так считаю, что это самая лучшая картина Резо. Я там играю главную роль, а моя жена работала художником по костюмам. Его сын Константин Эсадзе — гениальный оператор. Он получил в России приз им. Павла Лебешева от Гильдии кинооператоров. Лана Гогоберидзе в прошлом году сняла фильм (в свои 90 она сняла «Полевые цветы» с Наной Джорджадзе в главной роли. — С.Х.). Дай бог, чтобы все они смогли еще что-то сделать. А молодых девочек у нас в режиссуре просто 80 на 20 процентов, если не больше. Они как семечки получают Гран-при на международных фестивалях за свои картины. Но я смотрю эти фильмы, и мне жутко: неужели у них такие внутри переживания и они обо всем этом думали, а потом выплеснули в сценарии и кино?
— Вы с детских лет наблюдали за отцом, когда он снимался, в чем разница между вами?
— Не могу сказать, что мы похожи в плане работы над ролью. У нас абсолютно разные школы. Отец всегда говорил мне: «Для меня главное — знать текст назубок, чтобы он отлетал, тогда все пойдет». А у меня с этим большая проблема.
— Перед сменой учите?
— Даже не перед сменой, а в кадре. Когда работаю над ролью в театре, то никогда дома не сижу и не учу роль. Я так не могу. Клянусь! Снимусь и через пятнадцать минут ничего не помню. Зачем забивать голову? На девяносто процентов срабатывает интуиция, а десять процентов приходится на талант, если бог мне его дал. Клянусь внуками — не обманываю. Они у меня такие прекрасные! Одному — шесть, и он пойдет в первый класс. Второму — год и шесть месяцев.
— Вы детей увлекли актерским делом?
— Дочка такой мне номер выдала! Когда она заканчивала 10-й класс, я уезжал на гастроли в Нью-Йорк. Мы на Бродвее играли тот самый спектакль по пьесе Ясмины Реза, о котором я вам рассказывал. Дочка хотела поступать на актерский факультет. Я ей сказал: «Наташка, я тебе не советую. Подумай хорошо, прежде чем туда идти». Спустя полтора месяца, когда я вернулся, она мне сообщила: «Папа, я тебя послушалась и поступила на экономический факультет в университет со стопроцентным грантом. Не придется платить». Молодец! С тех пор я открыл киноакадемию в Тбилиси, стал ректором. Но дочь, закончив учебу в университете, не пришла ко мне, а поступила в театральный институт на кинорежиссуру. Мне очень понравилась ее дипломная работа, но после этого она ни черта не сняла. Зато поступила на продюсерский факультет, а в этом году окончила еще и сценарный. Я ей говорю: «Ты всю жизнь будешь учиться?» Моему сыну 18 лет. Он в этом году поступил на факультет, связанный с бизнесом. Хорошо, что не пошел в актеры. Хватит! Отец мой — актер. Я актер. Не знаю, удалось ли мне вырваться из тени отца. Очень редко кому это удается. А сына жалко.
— Почему? У него за плечами такая славная династия.
— Боюсь, что этим и закончится весь цирк. Вон сколько Болдуинов! Пять человек или больше? И все актеры. Если бы я мог начать все заново, то ничего бы не поменял в жизни. Только как можно больше времени проводил с отцом и матерью.
