Нам в советской школе о Есенине не говорили ни слова. Пушкин был, но кусочками: «Дни поздней осени бранят обыкновенно…» или «Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…» Полностью «Евгения Онегина» в советской школе нам пытались подать в восьмом классе. Рановато! Что-то мы старательно зубрили и читали на уроках по литературе, но очень дурно. У нас была мудрая учительница — Л.А.Нестерова. Она в нарушение правил перестала нас спрашивать и три урока читала нам вслух «Евгения Онегина». Класс слушал как зачарованный. Не знаю, как другие, но я тогда, в 15 лет, открыл для себя величие русской культуры — языка.
Позже, в полуголодные аспирантские годы, я спасался тем, что читал вместо еды сам себе вслух стихи Пушкина. Дореволюционное издание мне досталось от деда жены — букиниста. Из того, что у него не национализировали коммунисты, осталось и несколько книжек в формате «Чтец-декламатор». Там впервые мне встретились стихи раннего Есенина из сборника «Радуница»: «Белая береза под моим окном принакрылась снегом, будто серебром…» Впечатление было такое: продолжение Пушкина, но никак не подражание ему, и это опять великий и могучий русский язык.
Уверен, что это не фантазия нашего старшего поколения. Мой младший сын Иван Сергеевич (14 лет) легко и с удовольствием запоминает стихи Пушкина и Есенина. Что-то нудное, от бесталанных, ему плохо дается (читает перед уроком, но злится). Старшая внучка Елена (9 лет) вообще взбунтовалась в школе. Всему классу по литературе задали выучить стихи Ю.Мориц. Елена их изучила, но на уроке читать отказалась, так как стихи ей не понравились. Вместо этого она предложила учительнице на выбор: А.С.Пушкин — «Осень» или С.А.Есенин — «Письмо к матери». Учительница замахала руками: мол, Пушкина нет в программе за третий класс, а Есенина… вообще нет. Закончилось тем, что учительница оставила Елену после урока, и та ей прочитала и Пушкина, и Есенина. Получила «пятерку» официально, но из подполья. На кратком семейном совете я внучку поддержал.
Я в советской школе терпеть не мог Маяковского с его «серпасто-молоткастым советским паспортом» и прочим о Ленине и партии. Есенин с Маяковским поневоле общался, но своему коварному другу Мариенгофу как-то сказал: «Я поэт отчего-то, а Маяковский — для чего-то»; «Меня забудут, а ему на Тверской памятник поставят». И ведь стоит, а памятник Есенину скромно приютился на бульваре. Но хоть не забыли поставить монумент поэту, который, в отличие от Маяковского, не призывал ломать монастыри (Страстной — на месте памятника Пушкину) и воспевал Москву, которую любил всей душой: «Я люблю этот город вязевый, пусть обрюзг он и пусть одрях, золотая дремотная Азия опочила на куполах…»
В 1992 году мне позвонил тогда министр по делам национальностей (было такое) Н.Д.Егоров. Как правило, мы с ним общались по вопросам возрождения казачьих войск, а тут он меня удивил вопросом: «Ты стихи Есенина любишь?» Отвечаю: «Не только люблю, но и многое знаю наизусть». Он мне: «Ну, тогда завтра он к тебе зайдет». — «Кто-кто?» — «Ну, народный артист Никоненко Сергей Петрович. Это Есенина касается, помоги ему… Твоему начальнику Лужкову звонить не хочу».
Пришел Никоненко — скромен и обаятелен. Проблема была в том, что он нашел одну из квартир, где более года проживали Есенин, его мать и сестра. Артист за свои деньги квартиру подремонтировал, нашел предметы мебели и ряд личных вещей Есенина. Хочет сделать там музей-квартиру, но чиновники низшего звена мэрии против, да и вообще все квартиры по адресу: г. Москва, ул. Сивцев Вражек, дом 44, подлежат приватизации. Квартиру №14 мне с помощью Лужкова удалось из приватизации исключить и сделать частным музеем с хозяином Никоненко. Этот музей и сейчас числится за ним, и все расходы на нем. Квартира не шикарная: три маленькие комнатки и кухня. Маленький туалет с умывальником. С.П.Никоненко много раз предлагал Департаменту культуры мэрии Москвы сделать упомянутую квартиру городским музеем или присоединить ее к Дому-музею А.С.Пушкина на Арбате, где поэт провел несколько счастливых месяцев после свадьбы с Н.Н.Гончаровой. Тем более это совсем рядом — пятнадцать минут ходьбы. Ан нет: отговорок хоть отбавляй.
Есенин пережил всю историю всероссийского погрома, учиненного ленинцами. И ему достались полуголодное существование и откровенная травля его поэзии. Даже своего постоянного угла не было. А рядом был, как тень, Мариенгоф, явно подставленный чекистами для пригляда. Он старательно таскал Есенина по кабакам, и подпаивал, и спаивал, написав позже книгу «Роман без вранья», где выставил поэта в самом неприглядном свете. Непонятно, когда Есенин успевал писать свои замечательные стихи, поэмы… Видимо, по его книге отец и сын Безруковы поставили отвратительный фильм про Есенина — пьяницу и дебошира. Сейчас не где-нибудь, а во МХАТе идет спектакль «Женщины Есенина» (автор З.Прилепин) — как будто гений славен тем, что по бабам шлялся.
В энциклопедических словарях о смерти Есенина часто встречается версия, что тот «в состоянии депрессии покончил жизнь самоубийством». Версия удобная, чтобы не пытаться выяснить действительные обстоятельства его гибели в ночь на 25 декабря 1925 года. Депрессии быть не могло. Есенин приехал в Питер для того, чтобы принять участие в издании сборника своих стихов. Наконец-то! Рядом не было Мариенгофа — и, значит, в кабак никто не потащит. Он выбрал себе гостиницу, но его поселили в «Англетере», где все решали чекисты (она была на балансе ВЧК). Все видевшие Есенина вспоминали, что он был в прекрасном настроении.
Номер Есенину подобрали в помещении, к которому до революции примыкала аптека, и из нее, через дверь, задвинутую шкафом, было легко попасть внутрь. Он попросил швейцара никого к нему не пускать, кроме поэта Н.Клюева, но когда тот пришел, швейцар ему сказал, что Есенин ушел в город и вернется очень поздно, т.е. нежелательных свидетелей нарочно устранили.
Теперь о самом номере Есенина. Во времена СССР попасть туда было очень трудно: он был закрыт и значился на ремонте. В 70-е годы прошлого века я служил в Военной коллегии Верховного суда СССР, у меня был допуск к секретам, и меня с подружкой в этот номер впустили. Никакого ремонта там не велось. Стояли стол, стулья, кровать, шкаф (тот самый, который закрывал дверь в аптеку). По версии официальной власти, Есенин повесился на крюке от люстры под потолком. Высота потолка — 3 м 75 см! Я это уточнил. Представьте себе, как, не будучи артистом цирка, туда можно было попасть… И потом, по протоколу вызванного милиционера (составленному весьма небрежно), Есенин лежал около батареи отопления, и на его шее не было удушающей петли: веревка с узелком была просто наброшена на шею. В пепельнице — окурки папирос, а Есенин если и курил, то только трубочку. На посмертном фото — следы побоев, а на кистях рук — масса глубоких шрамов…
Там еще много фактов, говорящих против версии самоубийства, в которое и сейчас многие не верят. Не верила и З.Н.Райх, имевшая от Есенина детей и в 1937 году написавшая Сталину смелое письмо с требованием раскрыть тайну смерти поэта. Это письмо, конечно, до Сталина не дошло, но на Лубянке быстро приняли решение, и Зинаида Райх была убита (более 40 ножевых ранений). Вот если и вспоминать женщин поэта, то Зинаиде Николаевне надо памятник поставить на том же бульваре, где памятник Есенину.
Попало и В.Мейерхольду — тогда супругу З.Райх. В военной коллегии мы выдавали справку о реабилитации Мейерхольда, осужденного по одному из пунктов печально известной ст. 58 УК РСФСР за шпионаж в пользу Японии. Это, конечно, было сочинение чекистов, так как «шпионаж» заключался в том, что Мейерхольд на приеме в МИДе разговаривал с послом Японии. В надзорном производстве по таким следам — два-три документа: постановление следователя госбезопасности и решение «тройки» или Особого совещания, но режиссер проходил по делу как Мейерхольд-Райх. Я спросил своего опытного начальника: «А зачем еще и Райх?» Ответ: так было убедительнее, поскольку З.Райх была антисоветчицей и женой антисоветчика Есенина. В чем был проявлен антисоветизм Райх, непонятно, и тем более — антисоветизм Есенина. Ведь поэт вышел, что называется, из народа: «У меня отец крестьянин, ну а я крестьянский сын». Но при этом Есенин чувствовал, что советским властям он шибко не нравится. Ведь против него возбуждалось уголовное дело… за антисемитизм. Он прилюдно недоумевал: у меня, мол, жена еврейка (Райх), и дети от нее — евреи. И, чтобы хоть что-то поправить, написал: «Я теперь стране советской самый яростный попутчик». Маловато! Надо было некую поэму о Ленине написать, но лгать до такой степени Есенин не мог: «Я сердцем никогда не лгу…»
Да и, потом, он не хотел, как Маяковский, быть поэтом «для чего-то». Кстати, последнему не помогли все «сто томов его партийных книжек», и его смерть также плохо напоминает самоубийство.
