«Мы живем в этом нуле»
— Появление «Ноль-объекта» (дырки в стенде, объявленные произведением искусства) даже для мира нонконформистов стало шоком. С другой стороны, он синонимичен «Черному квадрату» Малевича, который появился на 67 лет раньше. Авангард начала ХХ века сменился соцреалистической изобразительностью. А что пришло на смену «Ленинградскому нолю»?
— Тимур Новиков сам же создал новую изобразительность в виде неоакадемизма.
— Так что изменилось с 1982 года, с момента создания группы «Новые художники»?
— Мы живем в этом нуле, в ареале, который на горизонте очертили «Новые художники». Дело в том, что в 80-е годы некуда было пойти после восьми вечера, не было никаких молодежных кафе, ресторанов, клубов. Сегодня это трудно представить. Сидели по мастерским в лучшем случае или по коммуналкам. Но у людей чесались руки — хотелось заниматься творчеством. А если ты не член Союза художников, то купить краски и холсты ты просто не мог. Поэтому брали ножницы в руки, клей, журналы, делали аппликации, тут же снималось кино на коленке, создавались своя музыка, литература, мода. Возникла новая культура, в которой сегодня мы все живем. Сейчас можно пойти куда угодно, одеваться как хочешь. «Новые художники» показали, что искусство — образ жизни. Вслед за Давидом Бурлюком они воплотили футуристические идеи в повседневную практику.
— А то, что осталось после «Новых художников», то есть работы, аппликации, кино, скульптуры, — следы, документы искусства, а не само по себе искусство?
— Да, это плоды того, что они создали, той мерцающей смыслами новой культуры. В то же самое время на Западе работали Жан-Мишель Баския и Кит Харинг, которые за свою короткую жизнь создали интересные работы, которые стоят сегодня миллионы долларов. Но не культуру. А в Петербурге была создана именно культура, со своим кинематографом, музыкой (группа «Кино», Курёхин, «новые композиторы»), новым театром, новым университетом, модой, художественными сквотами, клубно-танцевальной культурой, рейвом. А в 90-е годы все это перетекло в неоакадемическую культуру.
— На этой почве за 40 лет выросло много всего, десятки, если не сотни видов субкультур…
— Так и есть. Сейчас и в Москве, и в Петербурге, и в мире в целом нет мейнстрима в культуре. Если раньше абстрактный экспрессионизм сменялся поп-артом, а тот — концептуализмом, потом новой фигуративностью, то сейчас все существует одновременно. Причем это происходит не только в искусстве, но и в философии, музыке, литературе. А в восьмидесятые Тимур Новиков и его «Новые художники» создали мейнстрим из небольшого дружеского круга. На афише выставки 1988 года в ленинградском ДК Свердлова всего восемь имен, а свои работы туда принесли 30 человек. То есть тогда уже группа превратилась в движение. Когда Тимур Новиков понял, что это движение превращается в мейнстрим, ему стало скучно. И он тут же создал нечто новое — рейв и неоакадемизм. На этой выставке я показываю шлейф «Новых художников», который резонирует с современной жизнью.
— За те 22 года, что нет Тимура, движение масштабировалось?
— Тимур Новиков умер в 2002 году, ему было 43 года, но он выглядел как старец и всячески культивировал этот образ. Созданное им движение стало более значимым. Например, Георгий Гурьянов, который начинал вместе с Тимуром, в 2016-м стал самым дорогим художником десятилетия. Виктор Цой превратился в божество. Но кто-то еще жив: Олег Котельников, Инал Савченков, Игорь Веричев, Олег Маслов, — профессора «Новой академии» здравствуют, растят детей, которые становятся художниками и идут по нашим следам.
«Можно быть всяким»
— Что вы думаете об инциденте на выставке «Клин Новикова» в Русском музее, посвященной юбилею «Новой академии», которую сначала запретили, потом разрешили, но сняли ряд работ?
— Много шума из ничего. Сначала запретили выставку, потом открыли. Примерно такую же выставку мы делали с Екатериной Андреевой в 2015 году в Будапеште. Но здесь она была в красивых музейных интерьерах и смотрелась интереснее. Я нашел в экспозиции около десятка причинных мест, которых не разглядели и не закрыли держиморды. Прикрыли несколько фаллосов, но штук десять осталось, скукожившись и дрожа от страха. Голь на выдумки хитра.
— Если бы Тимур Новиков был жив, то как бы он отреагировал на цензуру? Вообще, он бы остался самим собой в нынешнее время?
— Кем был бы сегодня Тимур Новиков? Пустые разговоры. Некоторые говорят, что сейчас Новиков был бы богат, консервативен и при власти. (В последние годы жизни художник сблизился с Александром Дугиным. — М.М.) Кто знает?.. Тимур у лоханки никогда не толкался, не любил душной атмосферы. Точно так же, как когда он увидел, что стилистика «Новых художников» становится расхожей, он задал новый вектор, а теперь бы, наверное, он ушел бы от очередного тренда. Сейчас, конечно, его наследие разбазаривают и коммерциализируют. Важно, что авангардисты боролись за многообразие, а «Новые художники» воплотили это в жизнь.
Лично мне очень интересно сейчас жить. Конечно, современной молодежи жизнь в эпоху перемен кажется кошмаром. Но поколение, вышедшее на сцену в восьмидесятые, показало, как сохранить радость жизни и достоинство в условиях хаоса. Сейчас похожие ощущения, семиотическая катастрофа. «No future» стало былью. Поэтому так все делят прошлое. И важно, что Андрей Бартенев, который наследует стратегии Сергея Дягилева, Энди Уорхола, Тимура Новикова, собирает здесь, в Суздале, коллекцию авангарда и «нового искусства» 1980–1990-х.
Важно, что наше поколение — поколение людей, которые показали, что можно быть всяким, как Владислав Мамышев-Монро, который менял образы как перчатки. Новиков, по сути, делал то же самое: с православными он был Тимофей Петрович, с главой Союза художников Таиром Салаховым он был Теймуром. Сейчас это общее место, все меняют свою идентификацию по нескольку раз за день. Подвижность образа, аватарность стали общим местом. То, что было авангардом, стало обыденностью. Мой сын с утра играет классическую музыку, в обед играет с оркестром аутистов, потом с шумовым, а вечером идет на рейв. И для него нет проблемы в разнице этих музык. А Новиков и его друзья в 80-е были первопроходцами, которые взломали границы привычного мира — он открылся и стал шире. Советский мир преобразился в светский. Сегодня люди этот мир осваивают, но не хотят взламывать иллюзорную линию очерченного горизонта, очерченного в эпоху перемен.
— Но сейчас художникам не все можно…
— Мне кажется, все зависит от человека. У меня хранятся отпечатанные типографским способом буклеты вождя ленинградского диссидентского искусства Евгения Рухина, на которых был даже указан его адрес. Он, игнорируя КГБ, раздавал их иностранцам, покупавшим у него работы. Один мой знакомый ходил в черном халате с саквояжем везде без билетов, просто говорил «здрасьте»: хоть в метро, хоть в музей — для него не было преград. То, что было непреодолимой стеной для нонконформистов, «новые» оплетали, подобно вьюнку, своими орнаментами — и препятствие исчезало.
— Йозеф Бойс говорил, что каждый человек — художник. Но каждый ли человек сейчас художник?
— Об этом говорили и Михаил Ларионов с Ильей Зданевичем, и многие другие. Да, это так. На наших выставках любой мог сказать: я тоже так могу. И ему отвечали: а давай, вперед! Этим ленинградская культура отличается от московской, замкнутой на себе и испуганной. Цой всегда говорил: «Мы играем для людей и хотим, чтобы за нами следовали и слушали». Вот эти ребята из ничего, из ноль-объекта создали возможность для каждого из нас сегодня быть художником. Культура «Новых художников» обладает магическими свойствами, все они считали себя волшебниками.
«Искусство — это процесс»
— Архив «Новых художников» 10 лет хранился в петербургском сквоте на Пушкинской, 10, но вас оттуда попросили. Где он теперь?
— Частично здесь, в Суздале, а частично в архиве музея «Гараж» в Петербурге, в Новой Голландии. У Саши Обуховой, которая им заведует, авангардный подход к сохранению культуры — там хранятся не только рисунки и скульптуры, но и одежда, даже запахи.
— Можно понюхать Новикова?
— Да, есть его одежды, а на выставке представлена маска, которая была снята с его лица при жизни и превращена в скульптурную голову Юлией Страусовой. Внутри головы я нашел две трубочки, через которые Тимур дышал в процессе снятия маски. Возможно, в них сохранился какой-то биоматериал…
— 10 лет назад вы, размышляя о выставке «Новых художников», говорили: «Я бы создал зоны, которые архивируют само чувство жизни». Сейчас это получилось?
— Да, причем это развивающийся проект. Была выставка в музее им. Дягилева СПбГУ, которая несколько трансформировалась и теперь оказалась в Суздале. Еще я делал проект к 60-летию Виктора Цоя «Образ группы «Кино» в культуре и искусстве». Молодежь была в восторге, потому что ценит примеры того, как сохранить бодрый дух и достоинство посреди разверзающегося хаоса. Здесь это есть.
— Еще вы говорили: «Петербургское искусство ближе к искусству как к опыту телесности, к прекрасному образу. Москва — изничтожение плоти». Изменилось ли что-то в этом противостоянии двух столиц?
— Мы в городе с тысячелетней историей, и в Суздале петербургское ньювейверское искусство поместили в старый русский сруб. Тем не менее Москва до сих пор тяготеет к иконоборчеству, издевательству над искусством. А Петербург — к телесности и прекрасному образу любви и ласки. В Москве есть «пустотный канон». Москва — черная дыра, куда уходят силы страны.
— Говорят, постмодернизм умер и пришла какая-то новая эпоха в искусстве. Как бы вы ее охарактеризовали?
— Модернизм говорил о том, что есть некий истинный мир, нужно достигнуть какого-то результата и все имеет какой-то конечный смысл. Сейчас никто в это не верит. Нет истинного человека, нет истинного мира, нет истинного искусства. Но искусство остается романтическим — как намерение, надежда, процесс, а не результат. Термин «новая искренность» появился в начале 1990-х годов как реакция на стеб 1980-х, но всем быстро надоел. Потом появился интерес к новой серьезности. Это как вдох-выдох. С Новиковым было так же: «тепленькие» периоды несерьезности сменялись «холодным» академизмом. Потом опять веселостью и снова серьезностью, когда художники сжигали свои работы, отказываясь от старого. Ничего не должно быть слишком много.
— Какое ваше последнее творение как художника?
— Вот на днях я попытался нарисовать схему «нового движения», но получилась куча-мала. «Новые художники», «Пиратское телевидение», некрореалисты, «Школа инженеров искусства», сквот «НЧ/ВЧ», разные музыкальные коллективы, их предшественники и последователи напоминают такую стереогрибницу.
— Какое самое яркое воспоминание вы сохранили о Викторе Цое?
— Когда я услышал песни Цоя про кочегарку, я тоже устроился в котельную Елагина дворца. Ушел с музейной работы в Петергофе и стал кочегаром, чтобы познакомиться с молодежной андерграундной средой. Однажды мы были в Нью-Йорке с Аллой Митрофановой, моей супругой, вдруг звонок в дверь, открываю — а там Цой стоит в черном плаще. Он спрашивает: «А Пол Джаделсон дома?» Я говорю: «Виктор, заходи, он через полчаса придет». Он говорит: «Подружка попросила через Пола матрешки продать». Я отвечаю: «Заходи, подождем, выпьем».
Час сидели. Цой рассказывал, что собирается сняться в фильме Рашида Нугманова, вроде новой «Иглы». Действие происходит в капиталистическом Ленинграде будущего, где борются враждующие банды. Цой — главарь хорошей, а Дэвид Бирн — плохой. Этот фильм не был снят из-за смерти Виктора. Может быть, если бы фильм вышел на экраны, между нашими странами были бы какие-то другие отношения.
— А какое воспоминание о Новикове самое-самое?
— За день до смерти он мне позвонил и говорит: «Вообще-то, Андрюха, я тебя люблю». Потом похороны. Был карнавал на День города. С одной стороны несут гроб с Новиковым, с другой — маскарадные толпы. Пришлось как-то друг друга обходить. Вот такой получился перформанс. Последний.
— Мистично и весело. Новиков вообще был мистик. Что с ним самим случалось магического?
— Мы назвали это «носферату». Идем под руку на Пушкинскую, 10, с Литейного, из его квартиры. А я его пародировал: надевал папаху, искусственную бороду, парик, двубортное пальто с калошами «прощай молодость». Идем такие два старца: слепец с палочкой (в последние годы Новиков не видел. — Авт.) и я. Новиков говорит: «Вообще-то ты, Андрюха, косишь под городского сумасшедшего, который зимой и летом ходит в пальто, папахе и с саквояжиком. Только я его много лет уже, естественно, не видел». И ровно в этот момент этот человек появляется из-за угла. Вроде тонкие материи, а с другой стороны — чертовщина. Такое случалось постоянно.
— «Новые художники» показали, что искусство — это стиль жизни. А научились ли сегодняшние люди жить как художники?
— Да пожалуйста. Сидят бородатые мужики в кокошниках на футбольном матче и едят американский хот-дог. Все возможно.
