Пишу накануне 75-летия художника, но признаков усталости и замедления реакции не замечаю. Полеты не прекращаются. Картины множатся. Выставки набегают одна на другую. Памятники открываются в разных городах и странах. Чего стоит одна Поклонная гора, где 9 мая 1995 года сонм президентов и премьеров, прибывших на праздник в Москву, водил за собой автор, представляя обелиск Победы. Спустя пять лет подобный проход первых лиц состоялся под куполом храма Христа, чьи кресты, врата, барельефы отлил все тот же мастер, объединивший триста живописцев России. За два года они замечательно расписали стены и купол, на что в ХIХ веке понадобилось двадцать пять лет.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну,
Ты вечности заложник,
У времени в плену.
Борис Пастернак
Жизнь Зураба Церетели соотносится с двумя стихотворными озарениями. Одно — Пастернака — приведено в эпиграфе. Сну не предается. Время, отведенное ему, увековечил. Другой незаконченный отрывок принадлежит Пушкину:
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг…
На этом цитирование отрывка в известной телепередаче обрывается. Дальше следовала всего одна строка, но какая!
…И случай, бог изобретатель...
Академик Сергей Вавилов считал, что этот незаконченный отрывок “гениален по своей глубине и значению для ученого”. И художника необъяснимые случаи и парадоксы преследуют с первых шагов в искусстве. “Большую картину” отличника академии за импрессионизм снимает с защиты тот, в чье кресло президента Российской академии он сядет спустя сорок лет. Вместо отвергнутой дипломной картины представил к защите написанный за считанные дни и ночи портрет, получив за него отличную оценку.
В атмосфере искусства социалистического реализма вырос поклонник Сезанна, авангардист. И надо же такому случиться, что через несколько лет побывал в мастерской Пикассо, показал ему картины, выполненные в Париже, и заслужил окрылившую похвалу. Как такое могло произойти в жизни советского человека, ни разу не бывавшего за границей в туристской поездке даже в Болгарии? Когда Хрущев приподнял “железный занавес”, жившие во Франции родственники пригласили за свой счет единственную наследницу, жену Зураба с молодым мужем в гости. Вдвоем их не выпустили за границу. Предложили ехать кому-то одному. Мудрая жена уступила свое право мужу. Пораженный Зураб увидел, что Пикассо занимается и живописью, и скульптурой, и керамикой, и витражами: “Тогда в моей жизни произошел перелом”.
Улетел одним, вернулся другим художником, которому еще раз пришел на помощь “случай, бог изобретатель”. Существовавший на скудные заработки жилец съемной коммунальной квартиры попадает в штат научного академического института на престижную должность художника, которую занимал в прошлом Лансере, расписавший стены Казанского вокзала и гостиницы “Москва”. С этнографами и археологами семь лет ходил по родной земле. Рисовал по долгу службы остатки мозаик, фресок, руины храмов, надписи надгробий, иконы. Благодаря такой фундаментальной подготовке, перефразируя знаменитую формулу известного “чудесного грузина”, творит искусство, национальное по форме и пленительное по содержанию.
Случайно двум маститым московским архитекторам попал на глаза эскиз росписи не построенного детского кинотеатра, украшавшей стену кабинета главного архитектора Тбилиси. Рисунок пленил мэтров, авторов Дворца съездов в Кремле. Что успел к тому времени сделать выпускник академии? Духан в шахтерском городе Чиатуре...
При всем при том мэтры доверили незнакомцу разнообразить построенные ими одинаковые, как куриные яйца, башни курортного комплекса над Черным морем. Волны шторма, ворвавшиеся на первый этаж башен, не дали удостоиться Ленинской премии в тридцать три года. Получил ее в сорок лет, создав в Адлере детский городок из объемных мозаик, подобных никто никогда не творил. Они поразили Сикейроса, напророчившего грузинскому художнику славу.
На строительной площадке мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами с интересом наблюдал, как расцвечиваются цветными хрусталиками серые бетонные стенки. Представился, протянув руку: “Косыгин, Алексей Николаевич”. Так волею случая произошло знакомство с главой правительства, закрепленное в Москве приглашением в гости с женой, единственной на всю жизнь.
Когда на лесах укладывал мозаику, скрепляя ее черным цементом, его попросили спуститься на землю. Чумазый, похожий на негра Зураб предстал перед министром культуры СССР Фурцевой и ее друзьями, отдыхавшими на правительственной даче. После застолья последовало предложение оформить на Васильевской улице Дом кино. То был первый заказ в Москве.
Второй последовал в преддверии двухсотлетия Георгиевского трактата. На площади, в бывшей Грузинской слободе, из русских и грузинских литер сформировал столп “Дружбы”. Из двух неразрывных титановых колец установили на Военно-Грузинской дороге “Узел”. Его взорвали, по словам Церетели, “психи”, они же бросили в окно московской мастерской бутылку с зажигательной смесью. Огонь испепелил сто картин, обгорела “гитара Высоцкого”, на которой он играл на свадьбе с Мариной Влади в тбилисской квартире друга.
Неожиданно для сокурсников и профессоров дипломированный живописец становится ваятелем и дизайнером с мировым именем. Кто сегодня в этом сомневается? А пятнадцать лет назад в прессе задавали риторический вопрос: “Да кто такой этот Церетели?” — подразумевая, что — никакой. А он к тому времени успел получить в Кремле Золотую Звезду Героя, медаль с профилем Ленина, государственные премии и почетные звания за дела, о которых мало кто знал в Москве. И сейчас не знают. Они выполнялись вдали от Москвы, в Бразилии, Японии, США и других странах, потому что Церетели, по словам министра иностранных дел СССР Андрея Громыко, играл роль “главного художника МИДа”. Мировое признание пришло к нему на Западе. Там установил первые монументы. Георгий Победоносец поражает дракона и ракеты перед небоскребом ООН в Нью-Йорке.
В преддверии Игр московской Олимпиады Церетели опоясывал барельефами стены дома в Измайлове. Там с лесов пришлось спуститься, чтобы доложить, как идут дела, двум незнакомым начальникам. Работой они остались довольны, прощаясь, один из них сказал: “Не могли бы вы зайти завтра ко мне на Старую площадь. Пропуск вам закажут”. То был Гришин, первый секретарь МГК партии, и рядом с ним — Ресин, всем известный ныне “главный прораб” Москвы.
При встрече Гришин признался: не все идет как надо. И предложил занять должность главного художника московской Олимпиады. Пришлось кроме Измайлова с утра до ночи пропадать на двенадцати объектах — в Химках, на Пресне, в Битце… “Похудел, стал весить 63 килограмма”. Но все успел. Тогда появились эмали в Международном торговом центре, мозаики и витражи в гостиницах и дворцах спорта, а на Олимпийском ипподроме — табун лошадей в бронзе.
На том знакомство с Гришиным не оборвалось. Попросил суровый с виду первый секретарь взглянуть на детские рисунки внука: “Есть ли смысл учиться в художественной школе?”. Мальчик стал рисовать рядом с Зурабом. Любящий дед с Церетели побывал в художественной школе в Лаврушинском переулке, увидел, в какой тесноте живут и учатся одаренные дети. Решил построить новую школу с бассейном. Она появилась на Крымском Валу.
Когда в СССР запрещалось сооружение дворцов и театров, Гришин кроме этой школы возвел первый в мире Детский театр оперы и балета на юго-западе, республиканскую детскую библиотеку на Калужской площади, Театр зверей на Самотеке. Как выяснилось, любил неулыбчивый секретарь не одного внука. Тот поступил в художественный институт имени Сурикова. А когда всесильного деда лишили власти и уважения, исключили внука из института. Узнав об этом, Церетели восстановил справедливость.
С Лужковым сблизила Поклонная гора, где мэр Москвы сделал реальностью монумент, задуманный Сталиным, заложенный Хрущевым, забытый Брежневым, начатый Горбачевым и замороженный под напором толпы Ельциным. В истории случалось не раз, что содружество просвещенной власти и гениальных художников венчалось появлением уникальных росписей, статуй, дворцов и храмов. Полвека конкурсы на монумент Победе (как в ХIХ веке на памятник Гоголю) ни к чему не приводили.
Обелиск на Поклонной горе, памятники Петру и Шувалову, генералу де Голлю, фонтаны Манежной площади, росписи Новой сцены Большого театра, станции метро “Римская”, “Победа”, “Дубровка”, “Трубная”, “Древо жизни” можно было поручить исполнить многим художникам. А посчастливилось одному. Все помянутое осуществил Церетели, не считая Колумба в Севилье, Гоголя в Риме, “Слезы” в Нью-Йорке, святого Николая в Бари, Петра в Санкт-Петербурге, князя Олега в Рязани, Казака в Харькове, Пересвета на Куликовом поле…
Может ли такой невиданный в истории прецедент не вызывать бурную реакцию соперников и ревнителей демократии в искусстве, где она, как считаю не только я, не панацея, как и в политике. Скажу тем, кто не устал оттачивать перья о бронзу Церетели: высота обелиска на Поклонной горе — 141,8 метра, памятник Петру на стрелке Москвы-реки — 96 метров, яйцо “Колумба” на берегу Гвадалквивира — 43,5 метра. “Слеза” на берегу Гудзона — 32 метра. “Колумб” на берегу Атлантического океана, где закладывается фундамент, 123 метра.
Андрей Вознесенский, соавтор “Дружбы” на Тишинской площади, по поводу высотных композиций старого друга сказал:
Зураба башни по миру стоят,
Журавль в них вырастит журавлят.
Церетели называет себя прорабом. Сколько его помню, всегда что-то строит и переделывает. Начал с Большой Грузинской, дома и мастерской. Запущенную городскую усадьбу потомственного почетного гражданина Горбунова, служившую при советской власти посольством Западной Германии, превратил в дворец-музей. Заполнил стены картинами, а двор — изваяниями, которые вскоре смогут увидеть все.
На Петровке реставрировал шедевр классической архитектуры, загаженный туберкулезной больницей дом, куда без отвращения зайти было невозможно. В классическом дворце Матвея Казакова десять лет назад Лужков открыл созданный поклонником авангарда Московский музей современного искусства, первый в России, ставший одним из самых посещаемых.
На Пречистенке дворцу Матвея Казакова, где жил военный генерал-губернатор, доведенному нашими военными до ручки, вернул классический образ. Вместо казенного учреждения Москва получила галерею искусств рядом с Российской академией художеств. Пространство между домами перекрыл прозрачной крышей, отлил в бронзе сцены из жизни Христа и представил Адама и Еву в момент, определивший, по Библии, весь последующий ход истории.
В эти дни подобная метаморфоза произошла на Гоголевском бульваре. Там за два года реставрирован третий дворец Матвея Казакова. В нем откроется Российский музей современного искусства.
“Вы не поверите”, повторю присказку телепередачи, но четвертый дворец классика Казакова авангардист возвращает к жизни после стихийного бедствия. Вместо очага огня, охватившего соседнее строение, пилот пожарного вертолета сбросил тонны воды на отреставрированный несколько лет тому назад прекрасный купол дворца.
Это не все. Дом на Патриарших прудах в Ермолаевском переулке капитально отремонтировал и превратил в филиал Музея на Петровке. А свою московскую мастерскую на Тверском бульваре, где принимал Буша-старшего и Горбачева, превратил в галерею “Зураб”. Отдал ее молодым, не беря с них платы за выставки. Даже если бы Церетели не установил ни одного памятника в Москве, не написал ни одной картины, то и тогда бы за учрежденные им музеи и галереи вошел в историю искусства.
Нелегко ответить на вопрос, заданный в пору битвы за Петра: “Да кто он такой, этот Церетели?”
Попытаюсь ответить
Исповедуя принцип “искусство для искусства”, живописец проявил себя монументалистом, дизайнером. Ему послушен любой пластический материал, любая техника. Творит в бронзе, металле, камне, эмали, мозаике, стекле, ткани...
Он породнил объем и цвет, скульптуру и архитектуру. Его картины — сплав русского академизма, грузинского примитивизма и парижской школы — пронизаны фантазией и добродушием, детскостью.
Художник установил на земле изваяний больше кого-либо, работая во многих странах Европы, Азии, в Северной и Южной Америке.
Церетели постоянно рисует, где бы ни находился: дома, на заседаниях, в пути, на отдыхе. “Сколько себя помню, я всегда рисовал. Для меня это образ жизни”.
Став президентом Российской академии художеств, объединил мастеров всех поколений, направлений и стилей, ветеранов и молодых, патриотов и космополитов, реалистов и модернистов.
Этот художник преображает любое пространство, попадающее в поле его тяготения.
Это художник, который написал тысячи картин, но не продает их.
Это художник, который способен одновременно рисовать, вести заседания и отдавать распоряжения.
Это художник, который больше чем художник.
