Представляем своим читателям доселе неизвестного им Станислава Говорухина — музыкального критика.
Интервьюер спрашивает:
— Какая музыка вам нравится?
— Легкая, — отвечаю. — Мне нравится только легкая музыка. Моцарт, Брамс, Чайковский… А рок, металл, рэп, попса для меня слишком тяжелы… А точнее — невыносимы.
В присутственном месте я никогда не прошу: “Сделайте потише музыку”. Нет, я говорю:
— Не могли бы вы убрать эту хрень или сделать тише?
Всегда следует вопрос:
— Какую — эту?..
— Ну, вот эту, — киваю куда-то в потолок. — То, что вы называете музыкой…
Ловлю на себе недоуменный взгляд: “Вот старый хрен! Такой был веселенький музон…”
Сажусь в такси. Включено радио — исполняется прелестный вальс Шопена. Взглянул искоса на водителя. “Сейчас, сукин сын, переключится на другую волну…” Не успел подумать — в салон ворвались тяжелые ритмы металла. “Уж лучше бы “Мурку”, — подумал я.
Помните, в фильме “Место встречи” Шарапов играет Шопена? Для необразованного Промокашки — это сумбур, набор звуков.
Промокашка:
— Так-то и я могу.
Шарапов:
— А что тебе сыграть?
Промокашка (задумался):
— “Мурку”!
Выходит, Промокашка был музыкальнее моего водителя. “Мурка” — какая-никакая мелодия. И слова не хуже нынешних, есть жалостливый сюжет…
А у этих — рэп. Модно сейчас. Бессмысленный лепет недоросля. Хорошо хоть — без смысла. Со смыслом было бы совсем невыносимо. Право, казахский акын — “что вижу, то пою” — лучше. Вот он едет верхом на низкорослой лошади по бескрайней степи и напевает себе под нос: “Пахнет весной, степь зазеленела, и горы вдали стали совсем голубыми… Вот коршун парит в небе, высматривает добычу…” Это тоже рэп, только в нем есть первобытная, но поэзия.
Мы, отцы и дети, уже давно не понимаем друг друга. Дело не в разных вкусах. Тут что-то глубже. Что — не понимаю. Овладев всеми премудростями технического прогресса, “продвинутая молодежь” — в культурном плане — все больше становится похожей на туземцев. (Нет-нет, говорю не обо всех. Есть молодежь, перед которой я почтительно склоняю голову, — они умнее, образованнее, воспитаннее, чем мы в их годы. Но их не так много. А основная-то масса — туземцы.)
Музыка — яркий тому пример. Не говорю уже о симфонической музыке. Простую мелодию часто не понимают. Только ритм. Бой тамтамов. Прибавим к этому кольца в ушах, в носу, в языке, на пупке; татуировки: на шее, на плече, на крестцово-поясничном отделе… Чистые туземцы!
Многие из них и готовятся стать в будущем туземными слугами у богатых сагибов — клерками, официантами, менеджерами; в лучшем случае — дизайнерами, чтобы украшать их быт, моделями, чтобы радовать их глаз, проститутками, чтобы ублажать их истрепанные тела. В учителя, в инженеры они себя не готовят.
“Веселенький музон”. Бедные Музыканты. Как выдерживает их чувствительный к любой фальши слух эту чудовищную пошлятину? А пожилые граждане, выросшие на хороших песнях, воспитанные на настоящей музыке, на искренней поэзии? Им каково? Их же постоянно насилуют этим музоном. Он их достает всюду: в поезде, в кафе, на улице, в санатории, на пляже. Пройдите по любой набережной южного городка России (у нас этого юга-то осталось с гулькин нос) — отовсюду, из любого ларька, из любой двери с грохотом рвется наружу веселенький музон. На всю мощь, чтобы пересилить соседний динамик. Хоть бы резервацию какую сделали, где бы отдыхающий гражданин мог услышать музыку природы: шелест пальмовых листьев, голоса птиц, ласковый шепот прибоя.
В любой культурной стране в широком диапазоне радио существует с десяток каналов, по которым передают только классическую музыку. За рубежом обо мне, о миллионах таких, как я, думают, заботятся. Но не у нас, в России.
Впрочем, и у нас есть такой канал. Называется он “Орфей”. Только послушать его никак не удается. Он на слабой длинной волне. Поймать его по радиоприемнику в автомобиле невозможно. Да и этот слабый голос все время пытаются придушить. Когда я был председателем Комитета по культуре Госдумы, я только этим и занимался — не давал закрыть канал.
Есть еще у нас канал, посвященный классике. Думаете, там можно услышать классическую музыку? В лучшем случае какую-нибудь знаменитую арию. А в основном — старые шлягеры. Хорошие, не спорю. Но любителям классики этого мало.
Настоящий chanson я люблю. Эдит Пиаф, Ив Монтан, Шарль Азнавур, Джо Дассен, Мирей Матье… Но зря радовался. Оказывается, по-новорусски chanson — это только блатные песни.
Вспомнил по случаю старый анекдот.
— Сынок, — говорит бабушка, — ты бы сделал потише свою музыку. Так ведь и оглохнешь скоро.
— Спасибо, бабушка, — отвечает внучок. — Я уже завтракал.
Поговорим о децибелах.
Нынешние дни рождения у состоятельных людей — сущее наказание. Нельзя просто посидеть за столом, выпить, поговорить с друзьями, сказать несколько теплых слов имениннику — не в виде тоста и не в микрофон, а так, в лицо, не задумываясь о слоге, не кокетничая, не остроумничая… Ничего этого нельзя. Тебе покажут плохой концерт, составленный из “полузвезд”, и к тому же будет так греметь музыка (отвратительная музыка!), что разговаривать совершенно невозможно.
Это же пытка — собрать друзей за общий стол и запретить им разговаривать. Чтобы сказать что-то соседу за столом, надо наклониться к его уху и кричать так, словно твой собеседник на другом берегу реки.
Как-то мы с Александром Николаевичем Коноваловым, нашим великим нейрохирургом, сидели на таком вот дне рождения. Вечер только начался, а децибелы уже так задолбали нас… Переглянувшись, мы встали из-за стола и спустились в холл гостиницы. Заказали по чашке кофе, и Саша сказал:
— Чем больше децибелов, тем больше имбецилов. (Imbecile в переводе — “дурак”.)
Коновалов знает, что говорит. Он всю жизнь работает с мозгом.