А соединил он “Трех сестер” и рассказ “Мужики”. Две деревянные конструкции разведены по краям сцены — справа крутая лестница на веранду, слева — скелет покосившегося дома. На правой — господа с барышнями, на левой — мужики с мужичками. С первой же сцены ясно, что зрителю мало не покажется. Жесть в самой идее соединения высокого и низкого российской действительности. Так же как и в интеграции мужского в женское или наоборот. В результате опыта получилась адская смесь. От которой жутко, страшно и местами тошно.
— Я предупреждал Валерия (Валерий Шадрин — президент Чеховского фестиваля. — М.Р.), чтобы он со мной не связывался, что он пожалеет, — говорил накануне первого спектакля немецкий режиссер. Он предпочел смотреть правде в глаза, а не художественно лукавить. С его точки зрения, любая провокация честнее театральной аккуратности.
Почерк господина Касторфа узнаваем — зрелище некороткое, радикальное, со съемкой в режиме онлайн. Из шести часов он оставил для Москвы четыре и резал Чехова по-живому, без оглядки на всякую там деликатность, недосказанность, недо… Скрытое у писателя страшное в русской душе препарировал, как холодный прозектор в морге, положил на блюдо и вынес: “Кушать подано”. А подана грубость жизни без прикрас — с мордобоем, цинизмом, абсурдом. Хамство Наташи из “Трех сестер” — беспардонное переселение сестер, увольнение няньки и т.д. — доведено до хамства революции с красным знаменем, упоминанием сталинских извращений и воцарения на троне, установленного в виде плюшевого кресла на веранде.
Тузенбах перед дуэлью неудачно пытается совокупиться с Ириной в углу, что, естественно, фиксирует камера. Российская новостная программа показывает пожары, в то время как о сценическом пожаре кричат герои “Мужиков”. И “Мужики” и “Сестры” настолько смешались, что порой стали неразличимы — где господа, а где холопы. И мало что изменилось — таков ужасающий вывод господина Касторфа, с которым, пожалуй, не поспоришь.
