Поначалу удивляешься: великий Эк, и вдруг — слова. Чеховские, знакомые и затертые, — про “мой светлый сад”, “многоуважаемый шкаф”, “мы выше любви” и т.д. Тем более что в канонический текст с самого начала подлючим образом вползают слова-гады, вроде “Сталин”, “колхоз”, “партия” и т.д. Раневская прилетает из Парижа в продающееся имение на самолете, Лопахин требует у Дуняши минералки и рассказывает про свой бизнес. Легкой редактурой хореограф и режиссер надеется актуализировать Чехова. Судя по реакции зала, ему это удается: слова охамевшего слуги Яши (кстати, самый модно одетый персонаж) “воровства и коррупции навидались” поддержаны дружными аплодисментами из зала. Но не в осовременивании Чехова дело: он в нем не нуждается.
Дело в другом: “Вишневый сад” “Драматен-театра” — тонкий стильной красоты, прозрачности и простоты. Декорации, костюмы — все очень просто, проще не бывает. Но все до миллиметра, до стежка выдержано в едином стиле, и из зала видна добротность и качество производства. На пустой сцене — только глухие стены в коричневых и серых тонах, поставленных под прямым углом друг к другу. А мизансцены разведены так, что герои почти каждый раз оказываются в углах. Кто наказан, точно нашкодившие дети, кто загнан в угол. И Раневская с дочерьми, и Лопахин, купивший вишневый сад, и Фирс в виде фронтовика с медалью на груди — все в тупике. И выхода не видно.
ФОТО
Но Эк не был бы Эком, если бы у его драмы по Чехову не оказалось бы хоть одного па. Оказалось, и не одно: движенческое безумие от Гаева, танцевальный заплыв вечного студента с Аней… Им Раневская — эффектная блондинка — протанцевала свою боль, но больше по утопшему Грише, чем по саду. Больше всех танца досталось Шарлотте Ивановне, любимой танцовщице и жене Эка. Костюм Жизели, которую, собственно, она исполняла много лет, только подчеркивал обаятельное безумие немки-гувернантки. Но не комичное, а у Эка больше созерцательное.
Второй акт буквально влетел на сцену массовым танцем — хорошо организованным и, к счастью, не разгульным по-русски угаром. Просто все как-то в движениях героев было нелепо, несуразно, несложно, как их прожитая жизнь.
И вот та самая сцена — объяснение Лопахина с Варей. Ни единого слова! Только движения по сцене смешным манером: носки вместе, носки врозь. И музыка из песни “Эх, дороги, пыль да туман”. Так они и плывут навстречу друг другу, расходясь и попадая в углы. Удивительная аранжировка задушевной мелодии времен войны выводит ее за временные рамки. Танцпартии нет только у Фирса. Он делает все, что завещал ему Чехов, — следит за Леонидом Андреевичем, как за малым дитем. И сам в финале превращается в младенца, который сидит на полу (гимнастерка, из под которой виднеются белые трусы до колен) вытянув ноги. И, как младенец, не держит головку, падает со словами “Сталин”…
