Впервые я увидел его в кабинете дантиста. Я сидел в зубоврачебном кресле, широко разинув рот и сцепив пальцы, в ожидании экзекуции над зубом мудрости. Дверь распахнулась, вошел он. И заговорил с порога:
— У меня предложение, оно, мне кажется, не лишено…
— Я занят, — прервал его врач. — Вы же видите, у меня пациент.
— Всего лишь минутный обмен мнениями, и побегу дальше. У меня полно дел! Проходя мимо вашей клиники, я увидел рекламу. На плакате изображен больной, в его ротовой полости сияет зеркальце. Такое кругленькое, на ручке.
— Знаю! Излагайте быстрее, — попросил врач.
— Так вот, зеркальце отражает кариозный резец. Смотрится отвратительно, неэстетично.
— Ваше предложение?
— Вы зрите в корень. Вместо гнилого зуба зеркальце должно отражать российский триколор. Яркий, многоцветный, радующий глаз.
Врач чуть не выронил из рук зубодерные щипцы.
— Издеваетесь?
— Вовсе нет.
— Поговорим позже.
— Дослушайте. Возникнет другое настроение. Радостное, оптимистичное. Как сама наша жизнь. Кариес наводит на мысль о печальном. Бренном. А триколор мобилизует и направляет.
Я замычал и заерзал в кресле.
— Так вот, о триколоре…
— Вон отсюда! — взбеленился врач.
— Ухожу, ухожу, — затараторил субъект. — Но обмозгуйте…
Второй раз мне довелось столкнуться с ним в магазине. Я стоял в очереди к прилавку, он вел беседу с продавцом.
— Что за агитация у вас по стенам? Гарантия качества… Скидки… А ведь ваша торговая точка находится в самом сердце революционных событий. На Пресне, где рабочие возвели баррикады и кидали в юнкеров камни. Вот и поместите мозаичное панно: булыжники, размозженные головы приставов. Все станет понятно без слов.
— Что именно? — спросил продавец.
— Что ваш магазин гарантирует качество и дешевизну. Что у него богатые традиции…
Третье наше незапланированное свидание случилось в музее. Уже знакомый мне по предыдущим эпизодам человек внушал экскурсоводу:
— Очень много аляповатых натюрмортов зарубежного происхождения и прозападной ориентации. А взять бы и поместить в центре зала портрет государя в полный рост. Станет ясна одухотворяющая, возвышенная цель искусства.
Мне стало интересно. Я подошел и сказал:
— Прелюбопытное суждение. Вы искусствовед? А может, товаровед? Или лекарь?
Он, сконфуженно потупившись, ответил:
— Ни то, ни другое и не третье. И в то же время — первое, второе и третье, вместе взятые. Я — патриот. Патриот Отчизны.
Он горделиво выпятил грудь, вскинул голову и замер, видимо, полагая, что объяснил все.
— Это ваша единственная профессия? — уточнил я.
— Опять-таки: и да, и нет. Профессия в самом широком смысле и том ракурсе, что могу дать любому специалисту дельный качественный совет. Наставить на путь истинный. Но одновременно — бескорыстно служу интересам державы...
— В чем они, по-вашему, заключаются? — захотел узнать я.
Он не то чтобы оторопел, но поперхнулся, и челюсть у него слегка отвисла:
— В самом деле не понимаете?
— Нет.
Находясь в замешательстве и явно осуждая мое неведение и преступную недалекость, он покачал головой:
— Сразу не выразишь, не передашь. Это надо чувствовать… Всем сердцем.
— А все же?
— Жизнь слагается из многих компонентов… То есть составляющих. Не люблю заимствований из иностранных языков, — пояснил он. — Все эти «компоненты» и «электораты» режут слух. Среди составляющих имеются второстепенные, но попадаются и главные. Второстепенное — это быт, мелочевка: ну там зарплата, горячее водоснабжение, отопление, уборка улиц и нежилых помещений. Другой уровень — зовущие к победам и свершениям великие задачи и цели, стоящие перед народом и каждым отдельным представителем...
— Космос, престиж на мировой арене, Олимпиада, — подсказал я.
— Именно! Ведь это ясно. Но люди почему-то не хотят или стесняются высоко мыслить и руководствоваться превосходными категориями. Это беда и ошибка. Надо их научить, расколдовать, избавить от заскорузлости, помочь узреть перспективу. Меня всегда поражало: почему большинство предпочитает грязнуть в пошлых миазмах и не стремится вырваться на просторы неохватного…
Мне стало еще любопытнее.
— Давайте пофантазируем, — предложил я. — Рассмотрим судьбу вымышленного человека, настроенного на великое, готового стартовать запредельно, но не имеющего под своими претензиями фундамента. Вот он родился, и, если роды прошли успешно, что не всегда случается в наших роддомах, но, допустим, обошлось без осложнений, и захотел есть, а его отец нигде не работает, потому что работы нет… А его мать получает скудное пособие…
— Мы успешно боремся с безработицей, — скороговоркой вставил он.
— Но гены и убеждения его крепки. Он вырос, не захворав рахитом и не став доходягой, не сбился с прямой дороги и пошел в школу. Мечты были грандиозны. Он хотел овладеть знаниями по химии, физике, литературе, астрономии… А ему в его заштатном городишке сказали: будет с тебя и уроков физкультуры.
— Не передергивайте! Физическая культура, спорт — крайне важная область совершенствования личности, — затараторил он.
— Разумеется. Продолжить образование в столичном вузе не смог, потому что, хотя его отцу и удалось устроиться на работу, но репетиторов сыну он нанять не осилил. Да и денег на билет до столицы не наскребли.
— Не перебарщивайте! — еще раз одернул меня он.
— И вот переполненный благородными стремлениями юноша угодил в армию. Там его мозг окончательно спрямили. Хотя даже в армии он видел наглядные позитивные примеры и делал выводы о том, как следует жить. Он читал газеты и был в курсе биографии министра обороны и его сподвижников. Почерпнул: многогранного руководителя военного ведомства интересуют не только земельные наделы и охотничьи угодья, но и полотна великих мастеров живописи….
— Сильная личность всегда добьется своего, — непонятно о ком — моем герое или министре, сказал он.
— Не все рождаются сильными, — парировал я. — Некоторым нужна помощь, чтобы окрепнуть.
— Пусть не слушает досужие сплетни, не поддается злословию, читает не «желтую прессу», а тома «ЖЗЛ» и жития святых, — не без оттенка превосходства надо мной заявил профессионал во всех мыслимых областях.
— Вы и в религии тоже мастак и сделались умным и могучим, читая позитивные фолианты? — констатировал я. — Или были еще какие-то подпорки? Вы, право, настолько увлекли меня, что я готов сочинить о вас том в серию «ЖЗЛ». Если не затруднит, расскажите вкратце свою биографию.
Он зарделся и покашлял в кулачок.
— Это было бы недурно… Том в «ЖЗЛ». Хотя и нескромно. А впрочем… Скромность — путь в безвестность. Родился я в простой семье. Учился в обычной школе. Правда, школы тогда были другие. Получил высшее образование.
— Бесплатное?
Он отвел глаза.
— Разумеется. Но нынешнее платное мало чем отличается… Можно было пойти на производство. Я предпочел лекторскую карьеру. К этому всегда была склонность.
— Язык у вас и верно хорошо подвешен. Родители? Дети? Жена? — продолжал настаивать я.
— Родители были молодцы. Болели мало. Потому что была другая экология. Конечно, при современном медобслуживании они не протянули бы так долго. Дети… — он помялся. — Такое бывает: не унаследовали моей жизнестойкости и целеустремленности. Учиться не захотели, на работу не пошли. Закваска получилась не та. Но я не унываю.
Я сочувственно вздохнул:
— Чем они все же зарабатывают?
— Один — в районном штабе по выдворению мигрантов. Другой отбывает срок. Небольшой. Можно сказать — смехотворный. Прогорел на создании фирм-однодневок. Это нормально. Мальчик ищет себя. Ленин и Сталин тоже обретали опыт в тюрьме.
— Поразительно, — восхитился я, — что помогает вам при такой ситуации верить в лучшее? И звать к этому лучшему других?
— Доброта и широта, — с оттенком сердечности в голосе ответил он. — Нет ничего проще, чем впасть в хандру. То, дескать, плохо, это не годится. А надо уметь быть не близоруким, а дальнозорким. Видеть светлую даль, а не мусор у себя под окнами.
— Но мусор все равно придется убирать. Или правильнее перешагивать через помойные кучи на пути к завтрашнему ликованию?
Он задумался. И, с прищуром на меня глядя, процедил:
— Вот на вас галстук китайского производства. И ботинки явно не наши, не отечественные. Наши так ладно не скроят. И вопросы ваши с подковырками. С издевкой. И взгляды болезненные, нездоровые. А лучше бы надели кафтан, как Малюта Скуратов, чтобы сразу стала видна национальная и нравственная принадлежность, взяли бы в руки транспарант, на котором ясно обозначили приоритеты. Нет, непременно хотите злобствовать и сеять сомнения, это вам больше по душе. Не таким людям, как вы, создавать тома для «ЖЗЛ». Обойдусь без ваших восхвалений!
И он зашагал по музейному паркету, чеканя шаг и выкрикивая на ходу:
— Тут нужны не разложенческие скульптуры буржуазного Родена, а яйца, к сожалению, не захотевшего взять славянскую фамилию Фаберже. Тут повесить не натюрморт, а парочку инакомыслящих. Да и десяток приверженцев раскачивания устоев не мешает вздернуть. Тут…
Я в полной мере осознал: есть еще в нашем обществе несгибаемые борцы за идеалы. Но, увы, не всем дано за ними угнаться.
Выйдя на улицу, я увидел: мой знакомец командует бригадой рабочих, они закончили ремонт в одном из залов музея и грузили строительный мусор в контейнер — ссыпали куски арматуры и известку, приволокли металлическую бочку, в ней пошумливали остатки влаги.
— Беда, если содержимое выльется, — говорил один из них. — Почву пропитает и отравит.
Мой знакомец не колебался.
— Валяй, грузи, — требовал он. — Машину пора отправлять. Иначе за простой придется доплачивать.
— Но ведь если прольется, беда будет, — горевал рабочий.
— Тебя колышет? Тебе, что ль, на голову прольется? — негодовал патриот.
Некоторое время я стоял, слушая их перепалку, и уже хотел вмешаться, но еще один трудяга спросил:
— А как же интересы родины? И каждая драгоценная пядь ее земли?
Патриот смерил его презрительным взглядом:
— Случись любая неувязка, неполадка, накладка, вы и рады. Лишь бы прицепиться, лишь бы бросить тень на плетень. Лишь бы придраться и устроить митинг из-за пустяка.
Повернувшись к бригаде спиной, он скомандовал:
— Грузи бочку и отъезжай!
