По причине наложения на один день сразу нескольких программ просмотр «Весны священной» Новосибирского театра оперы и балета, выдвинутой на маску по трем номинациям (лучший балет, лучшая работа хореографа — Патрика де Бана, и лучшая женская роль — Анна Одинцова) обозревателю «МК» пришлось отложить до лучших времен. Неприятный казус приключился на «Маске» и с другой программой этой труппы. Как выяснилось, балет «Пульчинелла», сочиненный Игорем Стравинским на основе музыки Перголези по заказу Дягилева, на конкурсе уже видели примерно 7 лет назад. Оставив ту же неудачную хореографию Кирилла Симонова (у Дягилева балет в содружестве со Стравинским создавали Леонид Мясин и Пабло Пикассо), немного подновив оформление и сделав спектакль более массовым, в исполнении тех же артистов «Пульчинеллу» привезли в Москву снова. Только теперь не в качестве неудачного довеска к конкурсной программе, как было в прошлый раз, а уже в качестве полноправного участника конкурса, выдвинутого сразу в трех номинациях: «лучший спектакль» (!!!), «лучшая работа дирижера» — Айнарса Рубикиса, и «лучшая мужская роль» — Максим Гришенков. Что называется, не мытьем, так катаньем! К замечательному театру, разумеется, никаких претензий в этой ситуации быть не может, и недоуменные взоры следует, конечно, направить в сторону экспертного совета «Золотой маски». К сожалению, не порадовал Новосибирский театр и своей «Пахитой». Причем не спас положение и выступивший с театром в качестве приглашенного премьера Сергей Полунин. В пару ему дали крайне неудобную партнершу — массивную и монументальную Наталью Ершову, завалившую свои вариации. Зато героем вечера можно назвать Ивана Кузнецова, с совершенным блеском исполнившего с Ольгой Гришенковой и Анной Одинцовой легендарное па-де-труа из этого балета (когда-то это была коронная партия Вацлава Нижинского).
Между тем на шедшем в это же время «Контексте» назревал скандал, который, слава богу, все же не случился. Выступившая в программе «Актуальные зарубежные спектакли» компания из Лос-Анджелеса «L.A. Dance Projekt» мгновенно вызвала интерес тем обстоятельством, что возглавляет ее Бенжамин Мильпье — муж голливудской дивы Натали Портман, хореограф и исполнитель одной из главных ролей в фильме «Черный лебедь», а со следующего сезона (то есть с осени этого года) еще и руководитель балета Парижской национальной оперы. Выбор работ, какие он с собой привез, наглядно продемонстрировал вкусы будущего балетного начальника, а заодно и те возможные политические тенденции и приоритеты, которые ожидают Гранд-опера в самое ближайшее время.
На «Золотой маске» работы этого хореографа тоже уже показывались. В частности, не вызвавший большого энтузиазма балет «Without» («Без слов») в исполнении артистов Мариинского театра. На этот раз хореограф прыгнул выше головы, и его одноактовка «Reflections» («Отражения»; нам показали лишь первую часть триптиха) смотрелась более привлекательно. Танцовщики его небольшой труппы (всего 8 человек) выступали под фортепьяно (музыка Дэвида Ланга) на ярко-красном фоне, по которому белым были выписаны гигантскими буквами значимые для смысла балета слова «stay», «go» («остаться», «уйти»), которые вместе с другими словами, нарисованными уже непосредственно на сцене, означали что-то вроде «останься и подумай о себе, обо мне» или «уйди и подумай о себе и обо мне». Молодые люди, одетые в серые джинсы и майки, и девушки в легких платьях образуют разнополые и однополые дуэты, танцуют соло или все вместе, встречаются, расстаются, образовываются новые пары. Впрочем, никакой эротики, даже намека на нее… Главная режиссерская задача этого балета — быть, что называется, на разогреве у идущего после антракта балета абсолютного классика американской хореографии Мерса Каннингема. Быть таким ярким пятном на фоне далее разыгрываемого мрачного действа. И тут-то и мог бы вспыхнуть скандал, запланированный самой хореографией, да не судьба.
Не задалось на «Контексте» с самого начала (программу на протяжении всего фестиваля преследовали сбои). Объявили о замене балета Уильяма Форсайта — другого балетного классика и хореографического революционера, что должен был сопутствовать Мильпье и Каннингему. Но тематическая «актуальность» от этого нисколько не пострадала, и замена вечер не испортила, поскольку показанный «Morgan’s last chug» довольно известного израильского хореографа Эммануэля Гата был и в меру актуален и также в меру провокативен. Идущий под "Французскую сюиту" Баха и "Похоронный марш из музыки на похороны королевы Марии" Пёрселла, а также под аудиозапись фрагментов абсурдистской пьесы Самюэля Беккета «Последняя лента Крэппа» двадцатиминутный балет, название которого можно перевести как «Последнее пыхтение Моргана», был построен на контрастах: кашляющее бормотание умирающего беккетовского старика (на аудиозаписи радиоспектакля гениальное исполнение Джима Нортона) и пышущие здоровьем спортивные тела танцовщиков.
Но главным событием вечера, несомненно, стал балет, Мерса Каннингема. Коллектив, основанный легендарным первопроходцем в хореографии, был в России всего один раз за всю почти полувековую историю ее существования — на Чеховском фестивале в 2011 году. Тогда под эгидой российско-американской президентской комиссии Медведева–Обамы они привозили знаменитый каннингемовкий балет «Тропический лес», оформленный Энди Уорхолом. Труппы более не существует, после смерти великого хореографа в возрасте 90 лет по его завещанию она была распущена, но балеты Каннингема, естественно, живут и вот теперь были представлены и на «Маске» не менее легендарным балетом классика «Winterbranch» («Зимняя ветвь»).
Революцию, произведенную Каннингемом в балете, нередко уподобляют той, которую Пикассо и кубисты произвели в живописи. «Случайность» — одна из главных идей в его творчестве, возведенная в культ. С помощью игрального кубика, монет или специальной таблицы им выбирались движения, их порядок и место на сцене. А когда появился компьютер, он стал первым моделировать на виртуальных телах танцовщиков невероятные комбинации, перенося их потом на сцену. Репетиции у Каннингема проходили без музыки, поскольку полная независимость танца от музыки постулировалась постоянным вдохновителем и любовником Каннингема — родоначальником минимализма в музыке Джоном Кейджем.
В балете «Winterbranch» в музыке другого композитора — Ле Монте Янга, тоже присутствовал минимализм, да ещё какой! Пьеса, на которую поставлен балет, называется «Два звука» — первые 13 минут гробовая тишина, когда слышно только дыхание танцовщиков, затем светопреставление: примерно 10 минут непрекращающегося скрежета и рыка раздражительным образом действующего на нервную систему. Еще бы — это звук пепельницы, царапающей стекло, и деревянного бруска, трущегося о китайский гонг! Вдобавок ко всему поучаствовал в эпохальном спектакле и Роберт Раушенберг — другая культовая фигура концептуального искусства. Он погрузил сцену в кромешную тьму. Свет тут также, видимо, появляется по принципу случайности, далеко не всегда и в выборочные моменты. Сцену лишь тускло освещал какой-то подвешенный фонарь. В довершение ко всему лица под глазами артистов были разукрашены черными полосами, а одеты были танцовщики в черные костюмы, делающие их во мраке почти невидимыми. Движения тоже не слишком разнообразные… Руки у танцовщиков раскинуты крестом, они выходят на сцену, а затем уходят с неё… Впечатление фильма ужасов усиливается: тела плашмя падают на пол, и их со сцены выволакивают уже другие танцовщики… В результате зритель начинает испытывать дискомфорт и напряжение, которых московские любители танца не выдержали. В момент гудения и скрежета (по сцене проезжало еще какое-то допотопное «чудо техники», мигающее красными и синими огоньками) начался массовый исход. Покидали зал зрители интеллигентно и организованно. Спокойно выходили группами, не слишком мешая погруженным в зрелище оставшимся энтузиастам. К третьему акту, впрочем, многие вернулись в зал, скоротав оставшееся до него время в буфете. Между тем до конца посмотреть этот балет было бы не вредно именно российским зрителям, потому как появился на свет спектакль в 1964 году и явился откликом на волну насилия, прокатившуюся в то время по миру. Но Каннингем оказался слишком радикален для московской публики и полвека спустя.
