Комсомолка, спортсменка, красавица. А еще и умница большая. Школу окончила на одни “пятерки”, институт — с красным дипломом. Она любит повторять: мы семья отличников. Имея в виду свою мудрую маму Аиду Николаевну, дочку Танечку — будущую балерину. Ну и себя, любимую, понятное дело. Популярная киноактриса, прима “Моссовета”, телеведущая, фигуристка даже. Наш пострел везде поспел? Как выяснилось, нет — 40-летие Ольга Кабо встречает не с одними “пятерками” в своей зачетной книжке.
— Оль, за прошедший год какую бы себе оценку поставили?
— Оценку? Нет, это же не школа, и дневников мы не заполняем, и родителям на подпись не даем. В театре было много интересных событий. Это работа с Юрием Ереминым в спектакле по пьесе Юкио Мисимы “Самое дорогое — бесплатно”. Такая философская притча: о любви, о ненависти, об измене. Очень глубокий спектакль, и у меня там неожиданная роль. В прошлом году был выпущен спектакль Андрея Житинкина “Ванна из лепестков роз”, я там танцую фламенко...
— За театр, не глядя, ставим вам “пятерку”. Что с кино?
— Было три работы. Совсем недавно показали фильм Оксаны Байрак “Вилла раздора, или Новый год в Акапулько”. В этом фильме я снялась в абсолютно неожиданной для себя характерной роли, сыграла раскаявшуюся мексиканскую грешницу. Потом снялась у Сергея Тарасова в психологической социальной драме о любви мужчины и женщины, которые были преданы друг другу всю жизнь, но им так и не суждено было быть вместе. А сейчас закончила съемки у Олега Фомина, это 8-серийный фильм, называется “Небо над Кандагаром”. В этой картине я проживаю целую жизнь: начиная с косичек-бантиков выпускного вечера и заканчивая строгим париком мамы взрослого 23-летнего сына.
— Какая оценка может быть за кино? Если целиком и полностью довольны — это “пятерка”.
— Нет, я недовольна. “Троечка”, наверное. Я жду ролей несколько другого качества и не хочу, чтобы меня ассоциировали только с образами голубых героинь.
— Есть, я знаю, одно объяснение, вроде бы лестное для вас, — слишком красивая для серьезных ролей.
— Грим делает чудеса, можно превратить меня и в страшилку. Я не возражаю и готова хоть бабушку сыграть, лишь бы была роль, характер, судьба. Вообще-то я очень даже философски отношусь к своему возрасту, я уже давно вступила в пору зрелости.
— Из вашей жизни романтика ушла?
— Она во мне существует, но как-то опосредованно, и когда я наедине с собой. Сейчас время такое, что, если скажу кому-нибудь, что люблю мечтать, а мое любимое занятие смотреть на луну и думать, как она прекрасна, или считать звезды, меня просто никто не поймет. Жизнь стала гораздо прозаичнее и в то же время стремительнее, что ли. И всех нас куда-то несет, и мы боимся чего-нибудь не успеть…
— В прошлом году вы попытались объять необъятное. Снимались в кино, играли в театре, вели телепередачу. Участвовали в ледовом шоу. Этим опытом довольны?
— Честно говоря, думала, что совсем по-другому будет. Но мои мечты об этом шоу оказались немножечко не соответствующими реальности. Через некоторое время у меня появилось состояние загнанной лошади и желание, чтобы ее скорее пристрелили. Похоже, что конкурентная борьба — это не мое амплуа.
— В театре тоже жесткая конкуренция, там тоже загнанных лошадей пристреливают.
— В театре я профессионал. И я отвечаю за все, что делаю. Там, на льду, я была котенком, которого бросили, и — выживет — не выживет. Тем не менее ни о чем не жалею. Единственное, мне не понравилось, как пресса отнеслась к моему пребыванию в проекте. Стали появляться какие-то безумные статьи, что я в инсульте и поэтому ушла с проекта. Я считаю, во-первых, это подло, во-вторых, это неправда. А в-третьих, это очень жестоко. Те люди, которые писали, не думали о моих близких, родных, друзьях.
— У вас обостренное чувство несправедливости?
— Я переживаю, да. И даже уходя из шоу, сказала такую сакраментальную фразу, что вообще, по жизни, я всегда привыкла быть первой и даже в этот раз не изменила себе — просто оказалась первой с конца.
— Это сильный удар по самолюбию?
— Да нет, что вы, я же не собиралась выступать на Олимпийских играх. Конечно, было бы приятнее, если бы я продержалась дольше.
— Так что мы поставим вам за ледовое шоу?
— Ой, десять баллов! Точно совершенно! А потом, я была самой высокой участницей на проекте. Вы знаете, что балерины, гимнасты, фигуристы — они все маленькие, компактные, партнеры их должны легко поднимать. А у меня, я же понимаю, такие длинные ноги, что пока я их собирала, уже музыка проходила. Вы же видите, я отношусь к этому с юмором.
— Но есть и не очень веселая тема. Если газеты не врали, на шоу вы сломали ребро.
— Да, причем это не результат падения. Просто, когда мы репетировали поддержки, мой партнер очень крепко меня держал и нажатием руки сломал мне ребро. Все программы, которые мы делали, я каталась с переломом. Врачи думали, что это межреберная невралгия, давали мне какие-то обезболивающие, никто меня не послал сделать снимок. И последние танцы было уже просто невозможно танцевать, очень было больно.
— 10 баллов, нет вопросов. Но поехали дальше. Телевидение. Ваша программа закончилась. Это хорошо или плохо?
— Плохо. Я полюбила эту программу. Она была очень проникновенная, очень честная. Настоящая. Встречая сейчас людей, где-то в глубинке, в других городах, я слышу очень много хороших отзывов. И люди, не зная, что программа закончилась, приносят мне свои письма. Это дорогого стоит.
— Вам, человеку в общем-то ранимому, впечатлительному, не сложно было ее вести? Там же такой поток негатива.
— Так, может быть, поэтому меня и пригласили, что я пропускала все эти истории через себя. И это исповедальная, конечно, программа, людям надо было довериться человеку, который бы их выслушал и понял. Видимо, я располагала людей к тому, чтобы они откровенные вещи говорили.
— Тогда я вас спрошу: что у вас с личной жизнью? Что вы мне ответите?
— Но я не участница шоу и не пишу письма на программу “Ключевой момент”...
— Нет-нет, расскажите мне о своем молодом человеке, какие у вас сложности с ним? Исповедуйтесь, пожалуйста.
— Я, во-первых, не буду исповедоваться, во-вторых, не буду рассказывать. А в-третьих, мне на самом деле не о чем рассказывать. И даже если б было, я бы ни в коем случае не призналась. Моя личная жизнь — это тот островок, где я могу быть самой собой, и это никого не касается, кроме меня.
— Но у нас как обычно говорят: откровенность за откровенность. Как же вызывать людей на откровенность, самой не раскрываясь до конца?
— Но это было их решение, они в этом нуждались. А я не нуждаюсь ни в чьей помощи, и мне не нужен ничей совет. А если он мне понадобится, я спрошу у самых близких людей.
— У мамы? Она ваш самый близкий человек?
— Да. Вся наша с ней жизнь, если я не дома, — это постоянные телефонные разговоры. То есть мне кажется, что я о ней, она обо мне — мы друг о друге знаем все, вплоть до вздоха.
— Маме вы можете рассказать все?
— Не всегда. Мне кажется, с каждым годом все сложнее открыться. Даже маме. Открыть свое сердце, душу перед мужчиной... С каждым годом ты становишься более осторожным. Потому что дорожишь теми эмоциями, теми событиями, которые происходят. А потом, сейчас все по-другому, мне кажется. Чувства — с большой буквы — обесценены. И в искусстве, и в жизни. Нет таких фильмов, как “Мужчина и женщина”, нет таких спектаклей, как “Человеческий голос” по Жану Кокто. И в жизни мы мельчаем, наши надежды, наши мечты — они измельченные какие-то. Мы все спешим куда-то, мчимся, несемся. И эта спешка, она и в сердца наши проникает. Вот я просматриваю прессу: на обложке они счастливы. А через три месяца... Те же лица, но уже с другими. И тоже счастливы…
— Такова жизнь. Естественное ее течение.
— Вы знаете, у меня дочь подрастает, и мне не хочется, чтобы это течение касалось моего ребенка. Таня очень ранимый человек. И так к ней повышенное внимание, она слишком рано вошла в эту взрослую жизнь, в мою жизнь. Сейчас она с Интернетом на “ты”. И слишком много знает обо мне такого, чего, наверное, ей еще знать рано. Поэтому пусть она проживает свою детскую жизнь. И когда в моей жизни появится достойный человек, она первая мне скажет: да или нет.
— Это сейчас вы говорите. А когда-то совершенно точно знали ответ на вопрос: где находится нофелет? Помните?
— Да. Вы знаете, такая смешная история с этим “нофелетом”. Я попала на съемочную площадку случайно. Шла по Тверской и увидела, что снимается кино: оцепление, народ, зеваки — ну как всегда. И встретилась глазами с Александром Панкратовым-Черным. Мы с ним были знакомы, он подлетел ко мне: “У нас артистка не пришла! Срочно! Кабо — в кадр!” Ну и я в чем была, в том и снялась. Вы знаете, маленький эпизод, но такой трогательный. “А я сама с Урала, я здесь ничего не знаю”, — ответила моя героиня, на этом все закончилось. Но почему-то многие зрители помнят меня по этому маленькому эпизоду.
— А сейчас с вами знакомятся на улице?
— М-м, было бы интересно даже. Особенно если б еще спросили: “А как вас зовут?”
— Это ведь та романтика, которая, как вы говорите, уходит. Выйдите же из машины!
— Раньше, мне кажется, люди знакомились на улице — и после этих знакомств мимолетных создавали семьи, жили счастливо и умирали в один день. Сейчас каждый сам в себе. Нравы, может быть, стали проще, но человеческие эмоции забыты. Я не представляю, чтобы кто-то мог ко мне подойти и познакомиться. Это, может, мне уже пора знакомиться с кем-то. Потому что — ну что со мной знакомиться? Меня, мне кажется, даже побаиваются как-то.
— Почему — у вас такая шикарная улыбка?
— Но все знают, что я — это я.
— То есть без шансов. Но возвращаясь к нашей зачетной книжке, за личную жизнь какую бы себе оценку поставили?
— Да я бы даже ее не оценивала. Я бы поставила прочерк.
— “Неуд”, что ли? Смотрите, останетесь на переэкзаменовку.
— Да-да, я готова! Можно же на второй год остаться. И ничего страшного, потому что на следующий будешь еще лучше все знать.
— Но дома, уверен, вы в отличницах ходите. Даже не знаю, сколько баллов вам ставить.
— Ну, дом — это то, чем я живу. Остров спокойствия и счастья абсолютного, доверия. Я рвусь домой, я скучаю без дома. Несмотря на то что бушует дочь и мы постоянно в каких-то эмоциональных отношениях с ней…
— А что у нас на тему дочки-матери?
— Моя природная эмоциональность и ее природная сила — у нас все время противоречия. То есть я не могу быть строгой, а она не может быть послушной. И в этом противоречии наше с ней общение. Знаете, сейчас есть такая категория детей — индиго. Вот она такая. С ней невозможно бороться, ее невозможно направить, она может не прислушиваться, может вить веревки из всех домочадцев. Но то, что она личность, это безусловно.
— Умная слишком?
— Слишком сильная. Духовно сильная, по-человечески, личностно сильная... Вы знаете, очень много отрицательных эмоций, которые накапливаются, я выплескиваю на сцене, в кино — там, где можно плакать и страдать. И устами своих героинь, слезами своих героинь рассказываю и о себе тоже. И мне становится легче. После спектакля я испытываю катарсис, прихожу домой очищенная. А после душа-то я вообще абсолютно счастлива! Но... Из-за кого я рыдаю, так это из-за дочери. И я не справляюсь с ней. Это я понимаю, уже подписалась в собственной несостоятельности.
— Это очень серьезные слова.
— Серьезные. Но я не опускаю руки. И мы с ней очень близки. Вот такое противоречие. У нас очень много общего, у нас одни интересы, мы безумно друг друга любим, постоянно признаемся друг другу в любви. Но, знаете, плюс на плюс дает минус… В семье культ моей личности, везде висят мои портреты. А сейчас уже много портретов Таниных, у нее призов больше, чем у меня, она за “Дюймовочку”, где снялась в главной роли, получила огромное количество грамот, премий. Нет, это не конкуренция, не борьба — просто она хочет соответствовать, хочет быть взрослой. Таня считает, что я слишком много ей запрещаю, слишком часто говорю “нет”. И она борется. Поздно ложится спать, очень хочет со мной где-то появляться, хочет жить жизнью взрослого человека.
— Ну, обычная история. Из-за чего же слезы?
— Слезы из-за того, что она сильней меня. Потому что я не выдерживаю, потому что не могу с ней спокойно общаться. Потому что не получается у меня заставить ее сделать то, чего она делать не хочет. Она родилась такой, ее такой никто не воспитывал. Я гораздо мягче, со мной можно договориться. А она... Какая-то уникальная, что ли...
— У вас же мама жесткий человек. Работала на ЦТ, была грозой всего советского телевидения. Даже она бессильна?
— Но это же не трагедия, это жизнь. Когда мы с Таней вдвоем, у нас все хорошо, когда мама с Таней вдвоем, у них тоже все прекрасно. Как только мы собираемся всей семьей, для Тани это дополнительные зрители, и такое впечатление, что ее подменяют. Она сама говорит мне: я не знаю, что со мной происходит, я не могу быть хорошей. Понимаете, мою дочь невозможно заставить, убедить или упросить, она делает только то, что ей интересно. Приходит домой, переодевается в длинные юбки, шали какие-то, накидки, включает музыку и танцует, танцует, танцует. Такие домашние концерты — ее любимое времяпровождение. Она рисует билеты, расставляет стулья, делает коктейли-напитки, мы садимся в зрительный зал. А она танцует. И главное — ее душа преображается, глаза горят.
— Вы сейчас сами в театре танцуете. Дочь критикует?
— О! Еще как! Теперь мне уже стыдно плохо танцевать, потому что она все видит. “Мам, тут у тебя спина не так, а тут рука не в третьей позиции”. Или: “А почему ты так оделась? Тебе лучше в этом цвете. Мам, почему ты все время в брюках?” Я думаю: боже мой, боже мой… Раньше меня направляла мама, и она была моим главным критиком, советчиком. А сейчас, я понимаю, что новый критик и советчик подрастает.
— В итоге, какую оценку мы ставим за дом?
— За дом! За дом можно ставить на всю оставшуюся жизнь одни только “пятерки” с плюсом. Но знаете... Я очень люблю уезжать на гастроли. Несмотря на то что это связано с постоянными перелетами, переездами, усталостью физической. Но мне ужасно нравятся вот эти несколько часов одиночества в гостинице. Когда я знаю, что мне некуда спешить. Когда у меня нет никаких обязательств перед домашними. В эти несколько часов я могу полежать, подумать, посмотреть фильм, почитать книгу. Вообще побыть сама с собой. И вот такие остановки для меня очень важны. Это такое многоточие, которое помогает мне собраться с мыслями, выдохнуть вот эту гиперответственность собственную. И с удовольствием сыграть вечерний спектакль…
P.S. На этом можно было бы и поставить точку. Но когда я выключил диктофон и собирался попрощаться, Ольга вдруг остановила меня взмахом руки: “Включите, я вам еще кое-что скажу”.
— Знаете, в моей жизни было несколько случаев, о которых приятно вспоминать всю жизнь. Например, в 1989-м мне было присвоено звание “Мисс кинофестиваль”. На этом кинофестивале победил Федерико Феллини за фильм “Интервью”, я вручала ему приз. А после этого, на приеме, Феллини увидел меня, узнал, поцеловал мне руку и сказал: “Хо-хо, белла синьорита!”... Через несколько лет я снималась с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским, который дал мне путевку в творческую жизнь и пожелал мне светлого пути в искусстве... Потом встретилась на сцене с Олегом Борисовым, в спектакле “Маскарад” он репетировал Арбенина — к сожалению, не успел сыграть. Я получила от него первое боевое крещение на театральном поприще... А несколько лет назад, может быть, лет десять, я была на Уимблдонском турнире с друзьями. И там познакомилась с Джеком Николсоном. Он сделал комплимент, что я очень красивая женщина… Знаете, я вспоминаю о таких вспышках своей жизни. После них вера в себя появляется, укрепляется и живет. Но таких событий так мало в жизни бывает… Жду, жду. Вот сейчас должно что-то произойти. Обязательно!
