27 января 1944 года после двухнедельных боев армии Ленинградского и Волховского фронтов сняли блокаду с города Ленинграда...
Ровно 57 лет спустя у деревни Черная Речка, в двадцати километрах от Ленинграда, я застрелил фашиста. Фашист был в зимней меховой шапке, белой куртке и круглых очках. Он удивленно посмотрел на меня и рухнул в снег. Я обрадовался и спрятался за упавшее дерево...
На выходные в лесу под Питером сто двадцать психически нормальных мужчин играли в “войнушку”. Женщины тоже были — две. Они изображали медсестер Красной Армии. Мероприятие именовалось военно-тактической игрой. И проводилось среди московских и питерских клубов военно-исторической реконструкции.
Мы едем на войну
На “войну” я ехал с “фашистами”. Всю ночь “фрицы” готовились. Пели марши, сочиняли воззвания к “советским крестьянам”, играли на губных гармошках. Здесь же мне рассказали о боевом пути 22-го полка 1-й пехотной дивизии Вермахта. Сформированная в 1935 году в Восточной Пруссии, она участвовала в кампаниях против Польши и Франции, наступала через Прибалтику на Ленинград, сражалась у Ладожского озера и на Волхове, понесла огромные потери на Украине весной 1944 года и была окончательно разгромлена советскими войсками под Кенигсбергом.
Московский клуб военно-исторической реконструкции “22-й пехотный полк” был создан пять лет назад. С тех пор он регулярно участвует в мероприятиях, посвященных памятным датам Великой Отечественной войны, изображая противника Красной Армии.
Ранним утром мы прибыли в район будущего сражения. “Фрицы” выгрузились. Вытащили на снег ранцы, котелки, каски, саперные лопатки, винтовочные подсумки, противогазные канистры, сухарные сумки и т.д. Вдоль дороги у машин толпились “бойцы”. “Англичане”, “американцы”, “финны”, “немцы” и... доблестные “красноармейцы”. Я тоже преобразился в соответствии с ролью военного корреспондента. Свежая простыня на бушлат. Авиационные сапоги. Офицерский ремень и зеленая фляжка. Еще у меня имелась настоящая офицерская планшетка времен Великой Отечественной. Голову вместо ушанки венчала буденовка. Перед отправкой на фронт ее мне связала жена. “Фрицы”, упаковавшись в амуницию, посуровели. Лица их огрубели, как и положено оккупантам.
Тем временем в “Красной Армии” раздавали холостые патроны. Наше воинство заметно отличалось от вражеского. Большинство начало “воевать” еще в поезде “Москва—Санкт-Петербург”. Отмечали годовщину победы под Ленинградом. К утру боевой дух спиртовым облаком висел над тихими елями. Даже вороны боялись подлетать к “красноармейцам”. Глаза защитников Отечества напоминали новогодний холодец. Зато “командир” у нас был настоящий. Внимательный и строгий. Самое ласковое выражение, которым он приветствовал “бойцов”, звучало так:
— Сраные снеговики!
Снеговики изобразили две шеренги. Сравнивать нас с “фашистами” было просто издевательством. “Бойцы” разобрали винтовки. “Фрицы” строем ушли на полигон. “Красноармейцам” из Питера выдали по сто граммов и один маринованный огурец на всех. “Комиссар” провел небольшой митинг.Наконец поляна опустела. Расставаясь, питерский “командир” советовал нашему вспомнить учебник по боевой тактике:
— Займи главенствующее положение! — говорил он.
— Земля будет гореть под ногами фашистских свиней, — пообещал “старшина”.
“Война” неожиданно началась...
Смерть фашистским оккупантам
Анализ обстановки не радовал. Часть “красноармейцев” сражалась с похмельем. Один из вояк потерял дар речи. Ему дали винтовку с одним патроном. Родина не могла рассчитывать на таких. Осмотревшись, я выбрал двух крепких “бойцов”. С ними мы и совершили “военный подвиг”...
Дорогу обступал хвойный лес. Мы шли, шли и увидели следы. Жеваный снег, тракторные подошвы ботинок...
— “Гансы”, — тихо молвил “сержант”.
— В обход пошли, — добавил второй “боец”.
— Они думают, что мы идиоты.
— Мы их неприятно удивим.
Лес мгновенно изменился. Мы шли крадучись. Словно лисы на курятник.
Через сто метров тропинка раздвоилась.
— Ты почему без оружия? — прошептал “сержант”.
— Мне не доверили винтовку, — сказал я.
— Пойдешь вперед. Далеко ли ведут следы. Мы тебя прикроем.
В лучших традициях живых мишеней я двинулся по тропинке. Но она убегала очень далеко. “Сержант” свистнул, чтобы я возвращался.
— Они рассредотачиваются, — сказал второй “боец”, — выходят к нам в тыл...
— В надежде на красноармейское расшиздяйство... — прокомментировал “сержант”. И глаза его недобро сверкнули.
Лес поредел. Мы обогнули старые военные траншеи и вышли на открытое поле. Справа виднелась заснеженная высота. Вокруг — ни души. Только загадочные следы. Мы легли на снег и поползли. “Сержант” предложил зажевать мою черную буденовку. Чтобы нас не было видно. Однако высота молчала. И мы незамеченными доползли до реденького лесочка у ее подножия.
Высота была пуста. Но с нее “сержант” увидел “неприятеля”. Белые фигурки, пригнувшись, бежали через поле и замирали у опушки. У каждого на рукаве алела повязка — отличительный знак.
— Ну, пресса, — значительно хрипнул усталый “сержант”, — щас мочканем “фрица”.
— Теперь бы принять для храбрости, — предложил второй “боец”.
— Есть принять! — радостно откликнулся я. — Мне не доверили винтовку, зато у меня самогон во фляжке!
Разыгралась классическая сцена. Под эхо стрелявшего в лесу миномета “бойцы-красноармейцы” разлили горячительное. В одну алюминиевую кружку. Закусили снегом и поползли вниз. На “фашиста”...
Чем дольше мы ползли, тем явственней слышался голос нашего “командира”. Мы его не видели. Наши оборонялись в ельнике. Между раскатами “командир” взывал к “немцам”:
— Не видать вам конца советских героев! Будьте вы прокляты, фашистские “...лядоящеры”!!!
Должен вам признаться, это редкое по силе ощущение... Десять метров за спиной у неприятеля. Слышно, как он дышит. Как поправляет каску в тишине. Напряженно глядит перед собой. И не чует “фашистский зверь” своего “конца”...
— Ты когда-нибудь стрелял из винтовки? — шепчет “сержант”.
— Нет...
— Это твой звездный час. Когда я брошу гранату — стреляй!
Он поднялся во весь рост, зажег взрывпакет и крикнул:
— Повернись, фашистская сволочь!
Весь минометный расчет обернулся. Пакет хлопнул. Я обнял винтовку и нажал на курок, благополучно закрыв оба глаза...
Особенности ношения формы
“Война” так же неожиданно оборвалась, как и началась.
Последнюю атаку наши “командиры” провели в духе лучших триллеров о войне. “Красноармейцев” построили в цепи. “Комиссар” достал револьвер и, крикнув “За Родину, за Сталина!”, побежал “умирать” на немецкий пулемет. “Красноармейцы” бросились за ним. “Немцы” воодушевились. Послышалось отвратительное: “Ахтунг, ахтунг!”, после чего пулемет заговорил. “Наши” картинно попадали.
А потом все братались. Стреляли в воздух. Фотографировались у пушки.
Обидно за “наших”. “Немцы” были лучше организованы. Они в дороге тоже пропустили по глубокой рюмке шнапса. Но форма Вермахта сотворила чудо. Она дисциплинировала. Наши пустили все на самотек. Как в игре, так и в жизни.
За победу в войне Советский Союз заплатил 27 миллионов жизней. Фашистская Германия за поражение — 6 миллионов.
На обратном пути мы вытаскивали из грязи утонувшую “Ниву”. Здесь впервые за день собралась вся “Красная Армия”. Человек тридцать—сорок выволакивали ее из топи на руках. Нас способна объединить только беда.
“Немцы” шли мимо и не помогли. Они не хотели грязнить куртки.
