Тысячи людей спасали страну и мир от последствий чернобыльской катастрофы, не думая ни о каких льготах. Пожарные, военные, медики, строители считали, что выполняют свой гражданский долг. Расплачивались самым дорогим — здоровьем.
Здоровье, конечно, не вернешь никакими льготами. Но ликвидаторы, что живут сегодня на Украине, по крайней мере уважаемые люди. А вот если ты перебрался в Россию...
— Да черт с ними, с деньгами, — обреченно вздыхает Лидия Горькова. — Мне и муж, и дети говорят: не унижайся ты перед чиновниками, прокормим! Я и не пойду больше никуда, но выходит, что в Москве меня сочли проходимкой и обманщицей — вот что покоя не дает!
Лидия Ульяновна — жена военного, а значит, кочевала вместе с ним. Черный 1986-й застал ее в симферопольской поликлинике УВД, где она работала фельдшером-лаборантом. На ликвидацию последствий аварии в Чернобыль попала в составе сводного отряда пожарных и милиции. В герои не рвалась, но и отказаться ехать в зону совесть не позволила:
— Сказали, что нужен опытный специалист, который способен не только забрать кровь, сделать грамотный анализ, но и разобраться, что из этого следует... А у нас одна лаборантка вот-вот разродится, у другой — двое маленьких детей. Вот я и согласилась: все-таки и опыт большой, и в 57 лет как-то приличней ехать в мужском коллективе (кроме меня в отряде женщин не было).
Медпункт оборудовали в крошечной комнатке при пожарной части, которая располагалась на самой окраине Чернобыля. До АЭС — рукой подать (так называемая зона №1). Кровь на анализ Горькова брала перед отправкой ребят на смену и после работ: следила за изменением ее состава. У многих падал уровень лейкоцитов, зато тромбоцитов насчитывалось “через край” (значит, кровь непомерно загустела) — и это было опасно. Для профилактики фельдшер ежедневно варила ведро особого отвара из сбора трав, за которым ее время от времени на БТРе возили на специальный пункт. Каждому члену отряда, отправлявшемуся на задание, Лидия Ульяновна вручала витамины и бутылочку своего отвара. “А покрепче ничего нет?..” — шутили пожарные. Профилактика помогала не всегда: были случаи, когда ребят приходилось отправлять из зоны досрочно, хотя приехали в основном молодые здоровяки...
— Самое жуткое — мертвый город Припять, — вспоминает Горькова. — А к обстановке в медпункте привыкла быстро — даже к “спальне” своей за занавеской в общей комнате. Оглядываться-то по сторонам некогда было. Работы никакой не чуралась: и первую медпомощь оказывала, а нужно — так и посуду вымою, и полы надраю. Только к вечеру ноги в башмаках со свинцовыми подошвами сильно уставали. Моего размера, конечно, не нашлось, а эти здоровущие да тяжеленные попробуй потаскай!
В Чернобыле и Новый год встретили. Ребята елку притащили, какие-то игрушки из бумаги нарезали. Артисты концерт дали. Через 35 дней командировка кончилась — нас сменил отряд, кажется, из Черновцов. Перед нашим отъездом приехали дозиметристы. Спрашиваю: “Ну и что там мой прибор (выдали нам такие индивидуальные дозиметры) показывает?” — “А ничего, — отвечают, — не показывает, потому что он у вас не работает!”
Мы ходили в одежде, которую выдали в Чернобыле: бушлат, штаны стеганые — все, вплоть до нижнего белья, часто меняли. А мое “гражданское” пальто все время провисело в спальне на гвоздике. Дозиметристы его обмерили и забрали: нельзя, мол, такое “фонящее” вывозить. Пришлось мне ехать домой в казенном бушлате...
Справки об уровне радиации заполняли как бог на душу положит — ну кто же знал, что они нам всерьез понадобятся! “Какой там фон у телефонистов — 2,8 рентгена?.. Значит, так и вам напишем”. А ведь у меня по 20—30 ребят за день через руки проходило — и каждый на себе радиацию тащит, — сама ездила в штаб, на АЭС... Но радиацию ведь не видно. Да и что мы тогда о ней знали, кроме школьного курса физики?!
“Просвещение” началось уже на четвертый день после возвращения в Симферополь, когда Горькова вышла на работу. Она только и успела рассказать коллегам о командировке. Вроде бы чувствовала себя хорошо, но вдруг, сидя над микроскопом, потеряла сознание...
“Нарушение головного кровообращения” — первый ее больничный диагноз. А потом больницы пошли чередой — не реже двух раз за год. Добавилась дисплазия щитовидной железы, началось кризовое течение гипертонии — и пошло-поехало... В 1994 году Горьковой дали II группу инвалидности — причем записали, что это следствие пребывания в чернобыльской зоне. На Украине понимали, что это такое... Те из ликвидаторов, кто выжил, поголовно страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями, мучаются от последствий лучевой болезни, у многих ампутированы конечности...
— Через шесть лет мы с мужем вернулись в Москву, — голос Лидии Ульяновны снова дрожит. — Инвалидность мне подтвердили, но связана ли она с Чернобылем — должна была решать Всероссийская экспертная комиссия, куда я направила все необходимые документы. Комиссия их рассматривала (или собиралась) аж восемь месяцев. А потом мне заявили: все болезни ваши — возрастные, в РФ критерии собственные, вот если бы у вас было онкозаболевание, тогда дело другое. А так — пардон, но вы не чернобылец!..
Конечно, теперь, когда Лидии Ульяновне 74 года и она перенесла инсульт, все можно списать на возраст. Государству от этого прямая экономия. И пусть льготники добрались со своими жалобами аж до Страсбургского суда по правам человека, и Конституционный суд их поддержал, — на каждое судебное решение у наших чиновников всегда найдется свое “ноу-хау”.
Вот, например, как управились они с москвичом Вадимом Бакшеевым. Конечно, объявить “лжечернобыльцем” человека, награжденного орденом Мужества как раз за ликвидацию аварии на ЧАЭС, трудновато. Тем более что на спецсборы в Чернобыль в ноябре 1986 г. призывала его не какая-то Украина, а райвоенкомат Москвы. И Бакшеев в своей воинской части 18977 исполнял обязанности командира роты радиационной разведки: за 97 суток — 59 выездов непосредственно в зону аварийного 4-го блока.
Вадим Вадимович уже почти семь лет на инвалидности, причем последние пять — на нерабочей II группе со 100-процентной потерей трудоспособности. Ну что с таким поделаешь?.. Но в экспертном районном бюро “Марьинский парк”, где инвалид проходил очередную медико-социальную экспертизу, решили не сдаваться. Думали месяц. И надумали: перевели Бакшеева на III группу без указания процентов потери трудоспособности и ограничений в работе. Казалось бы, живи да радуйся — вон как здоровье поправилось!.. Но Бакшеев никакого улучшения не заметил. Стал приставать с вопросами к председателю комиссии: мол, расскажите хоть, какие именно врачи и какими лекарствами меня так замечательно вылечили? И что за “ноу-хау” использовали эксперты, сумевшие точно определить группу без определения трудоспособности?..
Чудные эти ветераны! Это же просто новая форма сохранения госказны: с чернобыльцев по нитке, государству — на выполнение социальных программ. Надо же ему, бедному, как-то продержаться, пока они все... выздоровеют окончательно.
