Крепче за баранку держись, актер!

Молодые звезды — люди в основном неприятные. Гордятся пустяковыми ролями, как правило, в сериалах, отвечают на вопросы через губу, с простыми людьми знаться не хотят. Но Игорь Петренко — не из таких. Он вряд ли откажет в просьбе даже прохожему. Мы познакомились уже после того, как прогремела на всю страну “Звезда” Николая Лебедева, где Игорь сыграл лейтенанта Виктора Травкина, после фильма “Кармен” Александра Хвана, где его герой — влюбленный милиционер. Фильм Павла Чухрая “Водитель для Веры” открывает актера Игоря Петренко с другой стороны. Роль, которую доверил ему режиссер, много сложнее того, что он уже отыграл. И не ошибся: фильм получил главный приз “Кинотавра” — “Золотую розу”.

— Посмотреть на твои роли: везде ты играешь военных, в основном людей несложной психологической мотивации. Не надоело?

— Конечно, кому не хочется сыграть сложную психологическую роль! Но, к сожалению, от меня это не зависит. Я не могу сидеть и выбирать, я же не сам пишу сценарии, не сам снимаю кино, не на свои деньги.

— А роль у Павла Чухрая отличается от этого образа?

— Отличается. Несмотря на то что он человек прямолинейный и простой. Скажу честно, я так и не смог понять его до конца. Признаюсь, в большинстве случаев я полагался на режиссера больше, чем на себя как на артиста. Потому что, когда мне говорят, например, что на дворе 1962 год и “стучать” — это нормально, я просто не могу это уместить в голове! Я вырос совсем в других жизненных обстоятельствах.

— То есть твой персонаж — отрицательный?

— Нет. Он хороший парень. Армия — это все, что у него есть, и ему здесь очень хорошо, он чувствует себя как дома. Этот парень понимает, что сегодня он солдат, но завтра может стать генералом, что к этому и надо стремиться. А жизнь начинает мешать ему в осуществлении военной мечты. Его забирает к себе крымский генерал, и он становится водителем его дочери Веры. Но при этом ему дают приказ, чтобы он записывал все, что видит в этом доме, и передавал эти записи “куда следует”. Но если в начале фильма семья генерала для него чужая, он их не знает, для него главное — служить Родине, то когда у него завязываются отношения с Верой, он попадает в такую психологическую вилку. Он не может отказаться от Веры и одновременно вынужден доносить на ее отца.

— И что же для тебя было таким уж сложным?

— Не мог войти в роль.

— У тебя отец из военных — не пробовал консультироваться с ним?

— Нет. Здесь вообще сложно кого-то послушать. Одно дело — теория, а совсем другое — существовать в этих обстоятельствах. Например, мой герой спасает жизнь тому генералу, на которого доносит. И спасает, между прочим, рискуя своей жизнью. Он вообще-то нормальный молодой мужик, который, как мне кажется, в состоянии сказать “нет”, принять решение, отвечать за свои поступки. Но при этом в какой-то момент он становится беспомощным, не может противиться обстоятельствам.

— Я знаю, в фильме есть интимные сцены. Как они снимались?

— Я почти не помню деталей, поскольку это не ключевая сцена в фильме. Запомнилась только смешная фраза костюмера о том, что кончились трусы и снимать мы дальше не можем. По сценарию, в этом эпизоде рвутся трусы. Они были в одном экземпляре — как и все костюмы героев, они были настоящие, тех самых 1960-х годов, и после съемки их зашивали. Так вот, после пары дублей зашивать стало уже нечего.

— А у тебя есть своя машина?

— Есть. 190-й “Мерседес”. Хорошая старая машина. Не всегда, правда, получается следить за ней как подобает.

— Но так, как твой герой, ты вождением не болеешь?

— Нет, конечно. Его машина — это его хлеб, это его инструмент. Он большую часть жизни проводит за рулем. А для меня машина — это средство передвижения.

— А пробки?

— Для меня это удобно — когда в пробке стою, могу почитать сценарий или поучить роль, повторить текст. Поэтому я трепетно отношусь к своему транспорту. Хотя когда у меня угоняли первую машину, “Ниву”, и я видел это из окна своего дома, то никогда не мог бы предположить, что у меня будет такая реакция на это.

— У тебя угоняли машину?

— Да. Это было очень смешно и очень неожиданно. Я посмотрел на нее, улыбнулся, понял, что это произошло со мной, а не с кем-то другим, и спокойно набрал “02”. Спрашиваю: “Вам нужно звонить при угоне?”. Мне лениво ответили: “Ну нам. А что, у вас угнали?” — “Да вон, едет”. — “Что значит едет?!” — “Ну, я вижу ее!” Их это так обескуражило, что они резко сказали: “Ждите, вам перезвонят” — и повесили трубку. А я что? Сижу, жду — не бежать же за ней, я на 10-м этаже живу, пока спущусь — уже и след простынет. Минут через 10 мне перезванивают, просят прийти заявление написать. Пошел в отделение, говорю: “Машину у меня угнали”. — “Поднимайся в такой-то кабинет”. И первые слова, которые мне сказал милиционер в этом кабинете, были: “Ну, нет машины — нет и проблем”. Тогда я понял, что машину можно и не искать. А я только-только закончил институт, это была наша, можно сказать, семейная машина.

— Как ты свою форму поддерживаешь?

— А никак не поддерживаю.

— Никаких фитнесов, конного спорта, массажных кабинетов?

— Дело в том, что российский артист не может себе этого позволить.

— Неужели твои гонорары не позволяют даже просто ходить в спортзал?

— Я сейчас живу от кино до кино, и в этих перерывах возникает такое количество бытовых проблем, набирается такое количество долгов, что когда я получаю зарплату, то она вся разлетается. Тем более мне повезло — родители наградили меня удивительной комплекцией, мне сложнее поправиться, нежели похудеть. Например, для картины “Водитель для Веры” мне пришлось поправляться килограммов на 10, мне оплатили тренера, и на протяжении двух месяцев я каждый день ходил в спортзал и там погибал.

— Наращивал мышечную массу?

— Мне нужно было не столько стать человеком атлетического склада, сколько просто здоровым парнем, сержантом, который служит в кремлевском полку и является генеральским водителем. В народе таких называют “телок”. Из этого и все вытекающие последствия в виде 10 кг лишнего веса. А так, чтобы самому ходить заниматься, не для картины, — я об этом на самом деле мечтаю. Каждый день думаю, что надо купить клубную карту, надо ходить. И, кстати, вот сейчас опять запускается одна картина, и на ней я тоже должен “поздороветь”. Это на самом деле проблема: в той картине, где я собираюсь сниматься, я должен быть одной комплекции, а в той, которую заканчиваю, — другой.

— Придется худеть?

— Да, но пока — нельзя. Был такой эпизод: остановилась картина Чухрая, и неизвестно было, когда она возобновится. А в это время мне поступило предложение поработать на другой картине. Для нее нужно было сильно похудеть.

— Диета?

— Наоборот, как только я понимаю, что мне нужно худеть, я слезаю со всяких диет, начинаю есть как попало, что попало и когда попало — и сразу худею до неузнаваемости. И в этот перерыв я резко скинул несколько килограммов. А тут мне звонят и говорят, что картина Чухрая опять возобновляется. И я понимаю, что пролетаю с той картиной, и опять начал резко набирать вес.

— Очень вредная практика, между прочим.

— Да, я знаю. Но пока молодой, наверное, меньше думаешь о том, как это повредит тебе в дальнейшем.

— Ты привык играть простых парней. А в жизни приходится простачком прикидываться?

— А мне и прикидываться не надо. Я в жизни — очень простой, сентиментальный, искренний человек. А жизнь — такая сложная штука! (Смеется.)

— Актер — профессия не созидательная, и многие начинают заниматься еще и ручным трудом. Как у тебя с этим?

— Конечно, нехватка какого-то физического действия в жизни присутствует. Мне вообще интересно что-то делать своими руками. Сейчас из-за того, что у меня появилось свое жилье, я сильно озабочен его обустройством. Например, в данный момент вынашиваю план, как смастерить стол. Хочу сделать его своими руками, даже ездил на строительный рынок, выбирал материалы. Я вообще очень люблю что-то такое делать. Когда бывает время и настроение, вырезаю что-нибудь из дерева.

— Скворечники, как в школе?

— Нет. (Смеется.) Но иногда какую-нибудь фигульку нет-нет да и вырежу. У меня отец — человек с “золотыми” руками. Он и рисует, и фотографирует, и режет по дереву, в состоянии все абсолютно самостоятельно отремонтировать. И нам с сестрой это передалось — она, кстати, тоже очень талантливый человек: и шьет, и рисует, и даже горшки какие-то лепит. Я все это тоже люблю, но так как времени ни на что не хватает, то все свои творческие способности погружаю в быт.

— В одном интервью я прочел, что в детстве ты коллекционировал спичечные коробки. Увлечение не прошло?

— Знаешь, с возрастом появилось столько проблем, что тут бывает не до спичечных коробков. Но если я увижу особенно ценный экземпляр, то постараюсь приложить все усилия, чтобы его заполучить.

— Сколько штук в коллекции?

— Не знаю, мне интересны коробки, а не их количество. Например, мне привезли коробок из Праги, очень маленький, со спичками длиной 5 мм. Или Наталья Алексеевна Петрова, мой педагог по актерскому мастерству, которая знает о моем пристрастии, каждый раз из Японии привозит мне несколько интересных экземпляров. Раньше, в детстве, были календарики с объемным изображением — помнишь?

— Еще бы!

— И вот она привезла мне такой же коробок, только с репродукцией картины Ренуара. Или еще был забавный случай. Я поехал на фестиваль в Югославию, мы с переводчиком шли по улице и вдруг увидели на витрине коробок — белый, узкий, на нем черный крест, а внутри — белые спички. Мы зашли в здание — это оказалась мини-типография — и просто попросили отдать мне этот коробок. А хозяева ни в какую. Я попробовал купить — не продается. И в результате долгих переговоров нам как-то удалось их уговорить. Потом, став обладателем этого коробка, я спросил, кто его заказывал. Оказалось — похоронное бюро. И тогда я понял, что мне нужно как минимум еще пять таких коробков. Мы нашли эту печальную контору и, наверное, вызвали немалое удивление ее работников. Я был, пожалуй, первым человеком, кто пришел в похоронное бюро за спичечным коробком. Там мне рассказали, что какой-то безумный каменщик заказал себе десяток таких коробков для внутреннего пользования. Так я стал обладателем, пожалуй, самого уникального экземпляра.

— Забавное увлечение. Говорят, все коллекционеры — немного маньяки. Согласен?

— Пожалуй, да.