Не в деньгах счастье. И даже не в их количестве. Эту горькую истину родители опального олигарха Михаила Ходорковского познали сполна. Кресло всесильного магната, как по мановению волшебной палочки, обернулось тюремными нарами. Вот уже восемь месяцев тянется, пожалуй, самое громкое дело в постсоветской истории — дело Ходорковского.
Сегодня самому богатому и знаменитому узнику “Матросской тишины” исполняется 41 год. Дата не круглая. Но наверняка именно этот день рождения Михаил Борисович запомнит на всю жизнь — ему впервые приходится отмечать “праздник детства” в неволе. Накануне корреспондент “МК” встретился с его родителями. Сдержанный и немногословный Борис Моисеевич и эмоциональная Марина Филипповна рассказали о своем сыне.
АНЕКДОТ ДНЯ
Комиссия в тюрьме. Заходят в камеру к Ходорковскому:
— Здравствуйте. Мы инспектируем вашу тюрьму. Какие жалобы? Просьбы?.. Нет, вы сидите, сидите...
Пионерский лагерь строгого режима
— Дело вашего сына тянется восемь месяцев. Как думаете, когда наступит развязка?
Марина Филипповна: Все когда-то заканчивается. Даже столетние войны.
— Но верите в благополучный исход?
— Я не знаю... Я не знаю. Понимаете, побывав на этих судах, я увидела глухую стену.
Борис Моисеевич: На ваш вопрос может ответить только Устинов... Вернее, Колесников. Мы за него решить не можем.
— Лично на прием не ходили?
— К Колесникову?
— К обоим.
— А зачем? Думаете, что хорошее скажут?
— Может, хоть какая-то определенность?
— Не будьте вы столь наивны.
— Как часто видите сына?
М.Ф: Нам дают свидания два раза в неделю по часу. На всех. Всех — имею в виду и жену со старшей дочкой.
— Разговоры через решетку — о чем они?
Б.М: О чем могут разговаривать родители с сыном? О делах семейных. Спрашивает: “Как дети, как семья, как сами: живы ли еще?”
— А про себя что говорит? Как держится? Какие настроения, мысли?
М.Ф: Ой, он отшучивается. Спрашиваю: “Миш, ну как ты здесь?” “Хорошо, я прижился. Лет пятнадцать, — говорит, — уже не жил по такому графику: вставать и ложиться в одно время, ходить на прогулки. Красотища!” (Смеется.)
— Да, практически пионерский лагерь.
— Он и говорит: “Ты знаешь, здесь хоть наконец отоспался хорошенько”.
— Это все, конечно, было бы смешно, кабы не было столь грустно. Вы не боитесь, что у Михаила начнется депрессия?
— Вы знаете, нет, я так не думаю — он достаточно сильный человек. Ну если только они не придумают чего-нибудь такого, чего силы человеческие выдержать не в состоянии.
— Что вы имеете в виду?
— Ой... лучше не спрашивайте.
— У вас нет претензий к содержанию Михаила?
Б.М: Ничего не могу сказать. Я там не был, и мне ничего не показывали. А насчет того, как к нему там люди относятся, имею в виду обслуживающий персонал, то к ним у меня никаких претензий нет. Все нормально: очень вежливые, очень корректные, никаких хамских выходок. Нет, к “Матросской Тишине” претензий у меня нет. Знаю, с питанием там полный порядок. Он не гурман — ест все, что дают. А потом может и сам что-то купить — там буфет имеется. Мелочевку всякую, конечно, присылаем; все необходимые лекарства ему жена передает — у нее спрашивайте, я по этой части не спец.
— Михаил в курсе того, что происходит во внешнем мире?
— Конечно, у него же там телевизор есть. Вот насчет газет врать не буду, не знаю. Но дело в том, что последнее время он в основном детективы читает...
— Детективы?
— Ну конечно. Я не помню, сколько там было: 270 томов, что ли... (Смеется.)
— Ах, такие детективы имеете в виду?
— Ну а какие еще — конечно.
Такелажник, бетонщик и хлеборез
М.Ф: Какой был Миша в детстве? (Видно, что на этот вопрос Марине Филипповне особенно приятно отвечать. — Д.М.) Мальчик как мальчик: рос, как и все, учился хорошо — никаких проблем. И очень самостоятельный был. В 8-м классе, помню, он нам заявил: “Больше в пионерский лагерь не поеду, работать пойду”. Я ему и так и эдак: “Миш, зачем, рано еще”. — “Нет, — говорит, — устрой меня на завод”. Я и подумала: может, действительно на пользу пойдет — мальчишка он здоровый, сильный. У них школа была со столярным уклоном — то есть на уроках труда они какие-то табуретки делали, скворечники. А у нас на заводе “Калибр” был футлярный цех, который футляры для приборов делал. Хороший цех, чистенький. Ну, думаю, четыре часа Миша поработает, потом мы вместе пойдем в столовую, пообедаем, потом он посидит в заводской библиотеке — почитает, ну а затем вместе пойдем домой. Но оказалось, устроить Мишу нельзя — паспорта ведь еще у него не было. Ну, думаю, нет так нет. И представляете, через несколько дней звонит мне на работу: “Мам, а я устроился”. — “Куда?” — спрашиваю. “В булочную — хлеб резать”. Помните, раньше в булочных хлеб резали: на половинки, на четвертушки. А в торговлю брали тогда и без паспорта. Вот он там летом и работал. Причем с таким энтузиазмом! В магазине заведующая была, приятная такая женщина, сама Плехановский окончила, так она мне рассказывала: им нужно было кого-то из сотрудников направить на повышение квалификации. Ну а в булочной, сами понимаете, в основном ведь пожилые работали... Так они его направили. Миша воспринял это страшно серьезно: две недели изучал хлебобулочное дело. Да и потом (у Марины Филипповны вырывается озорной смешок. — Д.М.) долгие годы знал: из чего делается каждый батон, чем один сорт отличается от другого...
— Когда начала проявляться его предпринимательская жилка?
— Вы знаете, наверное, в институте. Когда уже пошли кооперативы... Нет, неправильно говорю: когда начались стройотряды. Миша тогда окончил курсы такелажников, три месяца на бетонщика учился и в зимние каникулы ездил на участки — договаривался о месте работы, масштабе: что, как. То есть летом они приезжали туда уже на подготовленное место. Ну, соответственно, ребята и хорошо зарабатывали.
— Не помните, что сын купил на первые заработанные деньги?
— Помню. На первую получку — джинсы, а на вторую — приемник.
— А как же маме подарок?
— Ну маме — это всегда. (Расплывается в улыбке.)
— Что он вам дарил?
— Ну, например, очки очень красивые солнечные. Они у меня до сих пор где-то лежат, хотя уже очень старенькие. Потом цепочку... Не из драгоценного металла, но какую-то симпатичную — до сих пор ее ношу.
— В последние годы подарки были, наверное, куда солиднее?
— Вы знаете, честно говоря, я вообще не люблю подарки.
— Чего так?
— А зачем? Я и сама себе куплю то, что мне нужно... Нет, ну конечно, делал подарки: какой-то теплый свитер, оренбургский платок, какие-то тапки привез из Норвегии, он там в командировке был. Что-то всегда дарил.
— Марина Филипповна, не опасались за судьбу сына, когда он начал заниматься крупным бизнесом?
— Конечно, опасалась. Это рискованное дело, особенно у нас в стране. Мой жизненный опыт всегда мне подсказывал, что хорошо это не кончится. Как, знаете, во времена нэпа: сначала наступило изобилие, в Охотном ряду, мама мне рассказывала, даже в январе клубнику продавали. А потом всех этих коммерсантов расстреляли. О чем-то это говорит?
— Но вы предостерегали Михаила?
— Говорила, конечно, говорила. “Миша, помни историю, посмотри, чем дело обернулось”. Но он всегда повторял: “О чем ты говоришь, это все уже в прошлом”. Понимаете, он свято верил, что такого быть не может.
— А как отнеслись к тому, что в середине 90-х он вошел в большую политику?
— Знаете, я никак не могу понять: почему Миша пошел в политику. Он всегда повторял: “Мое дело — предпринимательство, промышленность. Я хороший менеджер, практически любую отрасль могу поднять. Я знаю: как надо сделать, что надо сделать. Вот это мое. А заниматься политикой мне не интересно”. Другое дело, что в нашей стране, будучи крупным предпринимателем, невозможно избежать политики — либо ты ею занимаешься, либо она занимается тобой.
— Большие деньги и безграничная власть сильно изменили Михаила?
— Нет, мне кажется, нет. Я не знаю, как на работе — наверное, там Миша вел себя не так, как дома. Говорят, он был строгим начальником. Но, мне кажется, в бизнесе особенно добрым быть и нельзя. А для домашних — нет, ничуть не изменился.
— Наверное, гордились своим сыном, который добился таких успехов?
— Понимаете, чувство гордости — это совсем не то. Какая там, к черту, гордость. По-моему, все эти годы я просто тряслась от страха, вот и все. Всегда ему говорила: “Господи, ну хоть бы ты был самым обыкновенным инженером на заводе”. Знаете, что он мне отвечал: “Просто инженером я бы не был, я стал бы директором завода”.
Килограмм золота на завтрак
— Помните тот день, когда все произошло?
М.Ф: Конечно, помню. Мне сейчас кажется, что это был какой-то туман, очнулась от которого я совсем не сразу. Знаете, иные подружки мне говорят: “Тебе хорошо, ты о копейке не думаешь”. Я отвечаю: “Да, о копейке я не думаю. Но когда вы просыпаетесь, что в первую очередь делаете? Идете умываться. А я просыпаюсь в семь утра и сразу включаю радио”.
— Об аресте тоже по радио узнали?
— Нет, мне родственница позвонила. Она встала раньше меня.
— Как восприняли?
— Я же говорю: как туман.
Б.М: Точно так же, как восприняли бы и вы, если бы ваш сын, не дай бог, оказался за решеткой. И если бы вы, не только как отец, как, знаете, бывает: “Мой сын убийца?! Нет, да вы что!” — но просто как трезвомыслящий человек оценили бы, что он действительно не виноват.
— После всего случившегося не ощущаете на себе косых взглядов?
М.Ф: Могу вам привести такой пример. Мы живем за городом, в Одинцовском районе. Как-то я поехала на местный рынок. И одна женщина, из тех, что там торгует, узнала меня. “Вы знаете, — говорит, — мы так за вас все переживаем. Потому что прекрасно понимаем: если задавят большой бизнес, потом возьмутся за малый”. И смешно сказать: что-то я там покупала, а мне говорят: “Нет-нет, мы вам скидку сделаем”. Это я вам говорю про отношение людей. Нет, ни от кого плохого слова не слышала.
— Как держится семья Михаила: его жена, дети?
— Инна, Мишина жена, очень сильно переживает. И болеет, и в обмороки падает на нервной почве. Настя, старшая девочка, естественно, вся как ежик стала. Боится страшно: что кто-то ее что-то спросит, кто-то что-то скажет...
— Как Настя общается со своими сверстниками? Ведь дети бывают очень злыми.
— Вы знаете, у них в школе нормальный директор, поэтому вроде все спокойно. Единственное, девочка очень испугалась, когда в школу приезжали некие люди и просили директора привести Настю к ним. Трудно понять, что это было, мы до сих пор строим самые разные предположения. Но, слава богу, все обошлось — директор ее не отдал...
— А как маленькие: близнецы Глеб и Илюша?
— Ну им всего по пять лет — конечно, они еще ничего не понимают.
— Но наверняка спрашивают: “Где папа?”. Что вы им отвечаете? Может, легенду придумали?
Б.М: Какие легенды?! Детям, считаю, нужно говорить только правду. Вот у нас сейчас в лицее 120 детишек (Борис Моисеевич уже 10 лет является директором лицея-интерната “Подмосковный”. — Д.М.) — они могут обвинить меня в чем угодно, но только не в том, что я им когда-либо соврал. Поверьте, такого не было никогда. Мы и своего так воспитывали — ложь в нашей семье воспрещалась категорически: говорить можешь только правду, или не говори ничего.
— А как быть с тем, что вашего сына помимо всего прочего обвиняют в хищении путем мошенничества и укрывательстве от уплаты налогов? По сути, тот же обман.
— Понимаете, сам я заводчанин, и в этих налогах и прочей трухе, честно говоря, ничего не понимаю. Знаю только одно: если бы мой сын когда-нибудь пошел против закона, у нас бы с ним состоялась очень серьезная беседа. Наоборот, Михаил открылся, сделал открытую компанию, чтобы ни у кого даже сомнения не возникало, что он может кого-то обмануть. Не верю, понимаете, не ве-рю! Он не так воспитан. Свой карман набивать — да у нас это не принято! Знаете, ко мне часто из регионов люди приезжали, спрашивал их: ребята, как там зарплата, как там пятое-десятое? И ни один человек не сказал: “Вот, понимаешь, сынок твой сам разбогател, карманы набил, а мы...” Посмотрите как-нибудь, как живет Мишина семья. Что он со своим состоянием, про которое пишут, не мог себе построить дворец, как строят многие другие? Или, может, вы хотите на мой дворец посмотреть — так приезжайте.
М.Ф: Поймите, я не то чтобы хвалю своего сына, я в общем-то достаточно объективный человек. Чего в нашей семье не было никогда — так это жажды наживы, жажды денег. Просто, понимаете, его интересовало дело, ему хотелось что-то сделать. Помню, когда сын еще был студентом, спрашивала его: “Миш, ну зачем тебе нужен этот стройотряд?”. Так он отвечал: “А если не я, то кто? А если так каждый будет рассуждать: я поеду отдыхать, пусть другой работает? И что получится?”. Вот так он всегда считал: “если не я, то кто”. Или однажды приходит из института, обиженный такой: “Я хотел стать донором, а у меня не взяли кровь!” — “Ну Миша, — успокаиваю его, — тебе же еще нет 18, по закону нельзя”. — “Ну я же здоровый, я сильный, я большой! Почему у меня не взяли кровь?!” И так всегда — он старался быть только на первом рубеже. Не в смысле, чтобы деньги получить. Он как-то сказал: “Когда много работаешь, деньги как-то сами по себе появляются. Но пользоваться этими деньгами, поверь мне, нереально. Вот говорят, у меня 15 миллиардов. Но они же не у меня, они же в деле работают. Я беру себе зарплату столько, сколько нужно моей семье. Для самой обыкновенной нормальной жизни”. Что, он пользуется этими деньгами? Он в отпуске-то уже не был сколько лет. Семью не видит, детей не видит. Одевается так, как все люди его возраста. У жены его, вот клянусь вам, ни одной шубы нет. И в ушах у нее те же сережки, что на каждой продавщице. Инна, жена его, рассказывала: звонит ей как-то подружка, спрашивает: “Что делаешь?”. Отвечает: “Гречневую кашу варю” — “А вы что, — удивляется, — гречневую кашу едите?” — “Нет, — отвечает сноха, — мы каждый день по килограмму золота съедаем”. Вот так. Утром на завтрак Миша обычно ест геркулесовую кашу. Но это еще и из-за гастрита. Приезжает с работы — йогурты, кефиры. У нас внуки в детский сад пошли, так говорят: “Как хорошо в детском саду кормят”. Воспитательница удивилась: “Я думала, эти дети ничего и есть-то не станут”. Понимаете, вот из-за чего обидно.
— В чем же истинная причина того, что Михаил Ходорковский за решеткой?
— Знаете, если я отвечу, что думаю на самом деле, буду сидеть в соседней камере. Потому что в нашей стране таких людей, как Миша, увы, не любят.
— Люди вообще не любят непохожих на себя, выскочек.
— Вот-вот. А если они еще и успешны, то вдвойне. Вот мы живем сейчас на даче. Есть у нас водитель. Но этот человек, ко всему прочему, еще и ферму содержит: работает как лошадь, и вся его семья тоже. Так его уже три раза поджигали. Это все из той же оперы. Только водителя нашего не любит сосед, а Мишу не любит... ну вы сами понимаете кто.
— Как считаете, ваш сын допустил ошибку, что в свое время не уехал из страны — под стать Березовскому?
— Я так не считаю. Это не ошибка, это позиция жизненная. Понимаете, уехать отсюда он смог бы только в том случае, если бы что-то угрожало его семье. А сам по себе — нет. Знаете, я ведь спрашивала его о такой возможности, но он всегда мне отвечал: “А почему я должен отсюда уезжать? Это моя земля, мои деды в этой земле лежат, они ее защищали. Так почему?”. Поймите меня правильно: наверное, как мать, где-то в глубине души я была бы довольна, если бы сын уехал. Но кроме того, что я мать, я ведь еще и гражданин страны. А вот как гражданин страны я с сыном абсолютно согласна.
Что ж, видимо, прав был Сенека: личные убеждения нужно не только отстаивать, но и отсиживать.
МИХАИЛУ БОРИСОВИЧУ ХОДОРКОВСКОМУ
Уважаемый Михаил Борисович!
За те годы, что Вы руководили нефтяной компанией ЮКОС, удалось почти невозможное.
Из убыточного конгломерата нефтедобывающих и нефтеперерабатывающих предприятий был создан индустриальный гигант, способный успешно конкурировать с крупнейшими международными корпорациями.
Вы вернули сотрудникам компании уверенность в завтрашнем дне и веру в возможность получать справедливую оплату за свой труд.
Однако самым важным достижением стал коллектив НК ЮКОС. Вам удалось собрать вместе людей, главными ценностями для которых всегда были и остаются профессионализм, преданность своему делу, честность и порядочность.
От имени стотысячного коллектива сотрудников НК ЮКОС желаем Вам здоровья, твердости духа, веры в себя и в торжество справедливости.
