“Главное разведывательное управление — это уникальная спецслужба, с помощью которой руководство страны может принимать выверенные, осознанные решения”.
Так высоко министр обороны Сергей Иванов охарактеризовал самое, пожалуй, засекреченное подразделение военного ведомства.
О том, кто и как готовит профессионалов-разведчиков — рыцарей войны, — говорить вообще не принято. Это тайна за семью печатями.
Но случается, что “печати” слетают. Например, когда “рыцари” вдруг становятся объектами разбирательств военной прокуратуры. И тогда, к разочарованию всех, вдруг оказывается, что и в суперсекретной структуре царит такой же бардак, как и в обычных армейских частях.
Не так давно в Тамбове закончился суд над спецназовцем ГРУ Романом Кунновым, который случайно расстрелял своего подчиненного.
Или все-таки не случайно?
17 марта 2004 г. солдаты из Тамбовской школы младших специалистов спецназа ГРУ отправились на полигон. Туда обычно ездили стрелять, но на сей раз поле было затоплено талой водой, и стрельб не предвиделось. Даже патронов никому не выдали. Солдатам предстояло заниматься тактической подготовкой на местности: налеты, отходы, нападение, оборона...
К ночи занятия закончились. Замученные мальчишки побрели в лес, где на сухой поляне у них был разбит походный лагерь. Там можно было разжечь костер, поесть и отдохнуть.
...Солдаты Саша Валов и Паша Зубов сидели рядом. Они подружились в первый же день службы. Ребята оказались земляками: оба москвичи, оба из Митина. Правда, Павел к тому времени отслужил уже полтора года и считался “дедом”, а Саша — всего лишь “духом”-первогодком, и потому поначалу он решил, что никакой дружбы между ними быть не может. “Запомни, — сказал тогда Павел, — “дух” — это не тот, кто начинает служить, а тот, кто духом слаб”. Сашка себя таким никогда не считал, и они стали друзьями. Теперь вот, сидя у костра, мечтали, чем займутся после службы.
Офицерская палатка от их лагеря стояла метрах в 500. Там тоже спать не ложились. Солдаты слышали, что вечером их командиры собирались отмечать какое-то событие. Даже гости к ним приехали — девушки-психологи. Обычно они приезжали в часть во время всевозможных опросов и проверок на совместимость. Что девушки собирались изучать на сей раз на полигоне, никого не интересовало: после трудного дня солдатам хотелось только спать.
От сытости и жаркого огня ребят совсем разморило. Около полуночи они начали укладываться. Чтоб не замерзнуть, мальчишки, как их учили, соорудили вокруг огня “экран” — заграждение из плащ-накидок. Теперь и костра не было видно, и тепло от углей шло прямо в палатку. Выставив боевое охранение, они улеглись ногами к теплу и уснули.
Но не прошло и часа, как ночную тишину разорвали звуки автоматных выстрелов. Никто тогда со сна не мог понять, что случилось. Солдаты уже потом сообразили, что командиры просто устроили им “ночные учения”. Как будто на лагерь напали вооруженные боевики...
Из материалов суда:
“Лейтенант Куннов прибыл на территорию учебного центра около 22 часов. По прибытию Новиков (и.о. командира 2-й роты) отдал ему распоряжение о проведении с личным составом ночных занятий. С его разрешения Куннов из ящика взял магазин, снаряженный боеприпасами, и около полуночи Куннов и Парыгин выдвинулись к месту расположения роты. Приблизившись к “дневке” (палатке. — Авт.) 1-го взвода, для усиления эффекта нападения Куннов и Новиков открыли стрельбу из автоматов в сторону палаток с военнослужащими.
Выстрелив первый патрон, который был холостым, Куннов перезарядил автомат и продолжил стрельбу, при этом заметил, что оружие стреляло автоматически. Стрельба длилась 6—7 секунд…”
Саша Валов проснулся от крика: “К бою!” Затрещали выстрелы. “Стреляют очередью — значит, патроны боевые”, — машинально определил он, хорошо запомнив, чему учил его взводный: “Очередью можно стрелять только боевыми. Для холостых патронов нужна специальная насадка на ствол. После каждого холостого выстрела передергивай затвор автомата, иначе патрон заклинит. Запомнил?” Да, Саша запомнил: автоматная очередь — это двенадцать боевых.
...От двенадцати боевых в темноту взметнулись искры: пули попали в тлеющие угли костра. “В бою нельзя быть безоружным”, — вспомнил еще один урок Саша и потянулся за пулеметом, даже не сообразив, что тот не заряжен. Ноги почему-то не слушались: “Это от костра. Я, наверное, неправильно лежал”, — решил он и снова попытался привстать, подтянувшись на руках. Не вышло.
Вдруг Пашка схватился за плечо и удивленно прохрипел: “Меня, кажется, ранили...” Ребята бросились к нему — срывать одежду и бинтовать. Саша рванулся изо всех сил, пытаясь помочь другу, но земля крепко держала его. Кто-то крикнул: “Смотрите, Сашка тоже ранен!” Из его плеча сочилась бурая жидкость. “Похоже на кровь, — смутно догадался он, — тогда мне должно быть больно”. Но боли Саша почему-то не чувствовал.
Из материалов суда:
“Установлено, что Куннов видел военнослужащих, находящихся в районе палатки, и, стреляя боевыми патронами в их направлении, не желал, однако сознательно допускал такие последствия и, относясь к ним безразлично, продолжал стрелять, желая максимально приблизить обстановку к боевой...”
…Сашу подняли за руки, за ноги и потащили к машине. Взводный Куннов, сидя на заднем сиденье и придерживая Сашины ноги, бормотал: “Как ты, парень? Только не умирай! Больно тебе? На, выпей, легче будет”. Он протянул ему фляжку, сильно пахнущую спиртом. Саша поморщился и отказался.
“Ничего, — крикнул командир роты, — ты же мужик, держись, мы с тобой еще в Чечне повоюем!” Дверца захлопнулась, и машина рванула к городу.
Дальше Саша все помнил туманно. Слышал только, что везут его не в военный госпиталь, а в Тамбовскую областную больницу. То ли потому, что она ближе, то ли врачи там лучше. Потом были лампа, яркий свет и пустота...
“Ты — мужик. Мы с тобой еще в Чечне повоюем”, — эту фразу он часто слышал в учебке. Не каждому из солдат ее говорили, а ему — случалось.
В спецназ Саша Валов — выпускник московского ПТУ — напросился сам. Ему всегда хотелось чего-то настоящего, мужского. В военкомате на призывной медкомиссии определили: “Категория “А” — полностью здоров”. Еще бы! Занимался боксом, футболом, греблей. Приписали к ВДВ. Потом предложили в спецназ. Согласился сходу.
Ежедневные нагрузки выдерживал легко: 25 раз подъем на турнике, бег на 5 км, за раз до сотни отжиманий, брусья, рукопашный бой, воздушно-десантная подготовка… А еще 18-летнего Сашку учили делать взрывчатку, ставить мины, выживать в экстремальных условиях, обороняться, нападать... И главное — ненавидеть. Сильно ненавидеть врага. Фильмы показывали, в которых бандиты в Чечне издеваются над такими же, как он, пленными бойцами: отрубают пальцы, те молят о пощаде, а им перед камерой перерезают горло, и кровь хлещет рекой. Такое нельзя стерпеть — хочется мстить и драться...
К марту — за четыре месяца службы — он уже владел пулеметом, гранатометом, снайперской винтовкой, автоматом… Все по-взрослому, по-настоящему, как в сериалах про крутых мужиков в камуфляже. Теперь так же было и у него. До полной “крутизны” не хватало только настоящей войны. В части о ней много говорили. Командирская фраза: “Мы с тобой в Чечне повоюем...” — была высшей формой похвалы и доверия.
Правда, из всех офицеров части в Чечне бывал только комбат. Про него ходили легенды: настоящий мужик. А Сашин командир взвода, лейтенант Роман Куннов, и командир роты, старший лейтенант Новиков, пороху не нюхали: они сами были ненамного старше своих солдат. В учебку попали сразу после Рязанского училища ВДВ. Но, как писал Саша матери, “офицеры у нас — мужики отличные”.
...Саша очнулся на пятые сутки. Медсестра рассказала, что ночью люди в камуфляже привезли его в больницу. Требовалась срочная операция на позвоночнике. Опытного нейрохирурга здесь не оказалось, и его вызвали из воронежского госпиталя. Врач прилетел на самолете и сделал операцию. Пулю из легкого удалять не стал: двух операций Саша мог и не выдержать. С пулями, сказал врач, многие живут еще со Второй мировой.
Офицеры, которые привезли раненого, узнав, что жить он будет, уехали. Больше “отличных мужиков” Саша никогда не видел. Они даже не сообщили его родителям, что случилось с сыном.
Первые пять дней, пока он лежал один, к нему заходила лишь какая-то незнакомая женщина — тетя Поля. Саше все время хотелось пить и курить. Тетя Поля покупала ему воду и сигареты. А на шестые сутки раненого перевели в палату. У соседа он попросил мобильный телефон и позвонил домой. На следующий же день к нему из Москвы приехала мама.
— Саша лежал один, никому не нужный, — плачет, вспоминая, Лидия Николаевна Валова. — Руки-ноги вроде целы, на лице ни царапины. Казалось, вот проснется, встанет с кровати и шагнет мне навстречу... Но ни встать, ни шагнуть он не мог. Его тело ниже груди ничего не чувствовало. Пуля прошла через плечо, задела позвоночник и застряла в левом легком.
Из материалов суда:
“Согласно заключению судебно-медицинского эксперта, огнестрельное пулевое сочетанное слепое ранение спины, позвоночника и грудной клетки, проникающее в левую плевральную полость, является опасным и квалифицируется как тяжкий вред здоровью”.
Пару раз из части к раненому Саше в самоволку прибегали солдаты-сослуживцы. Официально их почему-то к нему не пускали. Ребята рассказали, что его другу Пашке повезло: пуля прошла навылет. В ту ночь он до утра сидел на полигоне, а потом его отвезли в госпиталь. О том, что с ним случилось, он не распространялся, не рассказал даже родителям: не хотел их волновать (поэтому его имя нам пришлось изменить). Сказали еще, что Павел, когда выздоровеет, собирается вернуться в часть — дослуживать.
— Саша тогда Паше позавидовал, — рассказывает Лидия Николаевна. — Думаете, из-за того, что тот легко отделался? Нет. Из-за того, что в часть вернется! Сказал: “Если б я смог встать, тоже вернулся бы”. Если бы...
Через несколько дней после операции военные решили отправить раненого из Тамбова в Воронежский военный госпиталь.
“А почему не в Москву, по месту жительства? — взбунтовалась мать. — Кто в Воронеже за ним будет ухаживать?! Ведь чтобы только его на бок повернуть, нужно два человека!..”
И Сашина родня стала хлопотать о его отправке в Москву. В воинской части усиленно сопротивлялись: “Госпиталь в Воронеже тоже принадлежит Московскому округу, и вашему сыну положено лечиться там”. Но родные считали, что им “положено” поставить Сашу на ноги, и подозревали, что в Воронеж парня отправляют просто потому, что кто-то не хочет выносить сор из избы: подальше от Москвы — поменьше разговоров. И основания предполагать такое были.
Например, для госпиталя Бурденко, куда, кстати, Сашу сразу же согласились принять, требовались его военный билет и выписка из истории болезни. Ее врачи не давали: им запретили военные, а по поводу Сашиного билета в части постоянно твердили, что командир роты уехал в Чечню и забрал его с собой. “Зачем? — недоумевала мать. — И почему, когда нужно спасать сына, командиры думают о каких-то ведомственных условностях?”
Изменить ситуацию помог лишь главный военный прокурор. После его звонка в местную прокуратуру сразу же нашлись все справки и документы. Мать за 20 тысяч рублей наняла реанимобиль и повезла сына в Москву, в Бурденко, где он опять угодил в реанимацию. Через месяц ему сделали вторую операцию — вынули пулю из легкого. Но ходить Саша по-прежнему не мог.
2 августа в Тамбове начался суд над командиром взвода лейтенантом Кунновым. Ни потерпевший, ни его мама на суд поехать не могли: кататься на реанимобиле из Москвы в Тамбов было слишком дорого. На заседаниях присутствовала Сашина тетя — Любовь Николаевна.
— В первый день, — рассказывает она, — мне было жалко подсудимого — молодого симпатичного лейтенанта. Он сидел в первом ряду, недалеко от меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Поначалу он вел себя довольно скромно, но потом становился все увереннее и почти ежедневно менял показания: то пуля отлетела рикошетом (но эксперты доказали, что это невозможно), то не знал, что автомат заряжен боевыми (хотя стрелял очередью — так холостыми не выстрелишь)... Стало понятно: он врет. Я перестала его жалеть.
Подсудимый Куннов чувствовал себя очень уверенно оттого, что не был арестован и во время суда сидел не в клетке. Он твердил, что вину признает — действительно перепутал холостые патроны с боевыми, — но все, мол, случилось по неопытности. Его командир, ротный, дескать, приказал ему, он взял боеприпасы и пошел стрелять, а потому не виноват, так как действовал по приказу. Ротный же отвечал, что его подчиненный и сам офицер профессиональный, а значит, должен был видеть, чем заряжал автомат.
Выяснилось, что в ту ночь зрение подвело не только лейтенанта Куннова. Офицеры, оказывается, заметили, что на его оружии нет насадки для холостых патронов, но почему-то об этом ему никто не сказал. И не остановил. А сержант-контрактник вспомнил, что, когда они собирались на полигон, он видел, что патроны в ящике были насыпаны вперемешку: боевые вместе с холостыми. Об этом он доложил ротному — лейтенанту Новикову, но тот не придал этому значения, ведь стрелять на тех учениях никто не собирался. Зачем вообще тогда патроны взяли с собой, никто из офицеров так и не вспомнил. Выходило, что виноват во всем один лейтенант Куннов. Остальные все — “отличные мужики”.
За Куннова на суде дрался только замкомандира по воспитательной работе подполковник Летанин. Его главным аргументом была Чечня. Чтобы завтра спасти жизнь солдата на войне, объяснял он, сегодня ему необходимо создать условия, максимально приближенные к бою. Правда, Летанин так и не сумел ответить на вопрос суда: “Какой же это бой, если мальчишкам даже не дали патронов, чтобы отстреливаться?” Но замполит не сдавался — на последнее заседание он принес ходатайство от военнослужащих части. Те просили вместо наказания отправить Куннова в Чечню. Судья не согласился.
Приговор был неожиданным для всех. Большинство сидящих в зале думали, что военный суд пожалеет лейтенанта и он получит условный срок. Но во время чтения приговора судья вдруг предложил Куннову пройти за решетку и только после этого продолжил: “...три года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима…”
Растерянный 25-летний парень впервые смотрел на своих сослуживцев через прутья решетки. В зале для него больше не было ни одного родного лица. Не было даже жены. Она сидела дома с трехмесячной дочкой, которая родилась через день после трагедии на полигоне. А судья все читал: “...лишить Куннова воинского звания “лейтенант”...” Потом конвоиры надели ему наручники и увели.
Из приговора суда:
“Гражданский иск потерпевшего Валова А.М. в счет компенсации морального вреда удовлетворить частично... Взыскать с в/ч 54607 в пользу Валова А.М. 500000 рублей”.
Этих денег, несмотря на решение суда, Саша до сих пор так и не получил.
— Мам, он был моим командиром, я не хочу, чтоб его сажали, — говорит Саша, сидя на кресле-каталке у больничного окна. — Я чувствую себя виноватым, что его маленькая дочка останется без отца.
Наверное, Саша был бы плохим спецназовцем. Он так и не научился ненавидеть того, кто в него стреляет...
Из кассационной жалобы осужденного Куннова:
“Ни следствие, ни суд не привели доказательств моей виновности в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью потерпевшего Валова А.М. В данном случае мое осуждение по п. “В” ч. 2 ст. 111 и лишение воинского звания “лейтенант” считаю ошибочным”.
Скоро эту жалобу будет рассматривать суд.
Дочери лейтенанта Куннова — уже почти семь месяцев. Она скоро начнет ходить. Сможет ли когда-нибудь ходить Саша, врачи пока не знают. Говорят, нужно заниматься. Он занимается: проходит курс восстановительного лечения в подмосковной больнице в Крюкове (военные врачи ему ничем помочь больше не могут). Каждый день пребывания в этой больнице стоит около 2 тысяч рублей. Саша там пока лечится бесплатно — помогли в Министерстве здравоохранения, но скоро, видимо, платить все же придется. Для него это почти неподъемная сумма: в семье работает одна мама, отец болен, старшая сестра — студентка.
...Когда Саша научился сидеть и ему понадобилось кресло-каталка, Любовь Николаевна — его тетя — обратилась за помощью в воинскую часть. Она спросила: не смогут ли там чем-то помочь? Ей ответили, что в Минобороны на такие расходы финансирование не предусмотрено. Как, впрочем, и на выплату всевозможных “моральных ущербов”.
