Сукины деятели

Москва — единственный город в России, где запрещено убивать бездомных животных. Вместо этого их стерилизуют, возвращают в привычные места обитания или содержат в приютах — так написано в документах, и город тратит на это десятки миллионов рублей... Их калечат в ветеринарных клиниках и издеваются в приютах так, что лучше бы сразу усыпили. Столицу вновь заполонили бродячие псы — сделано все, чтобы программа стерилизации, провалилась, а из собак варили не только мыло, но и миллионы.

…Они подъезжают ночью, когда даже самые заядлые собачники уже моют своим любимцам лапы. Обычный “газик” — ни номеров, ни фирменных курток. За последний месяц, что длится в Москве хорошо спланированная травля бродячих собак, практически “под ноль” зачищена Марьина Роща, Лосиный Остров, Останкино, большинство станций метро, начались облавы в Южном округе. Псов вытаскивают из будок и коробок, тащат за ошейники и запихивают внутрь “воронка”, как сельдь в банку. Берут тех, кого легко взять, кто по пять—десять лет живет во дворах и с кем играет местная детвора. Берут уже простерилизованных: они доверчивее, и сами подходят к людям. Собачьи стаи, бегающие по помойкам, в облавы попадают редко. Да и, право слово, если всех поймать и стерилизовать, на ком же потом зарабатывать деньги?

Тех же, кого ловят, вскоре снова выпустят на волю — только не на прежнее место, а в чужом районе, еще лучше за МКАД, чтобы, не дай бог, не вернулись домой. А потом их снова поймают — и начинай сначала. Вот такая вот “мыльная опера”, только в отличие от сериалов обычно она без хеппи-энда.

Лабрадорша Дана уже давно не выходит на улицу. У нее больное сердце, одышка и еще целая куча болезней. Чистопородная англичанка, она когда-то потерялась и жила вместе с другими бездомными собаками возле гаражей. Их подкармливали, с ними играли, их никто не гонял, а они в ответ никого не задирали. Раз, и по всей Москве началась гуманная акция — стерилизация бродячих сучек. Дана вместе с другими девочками попала в машину к ловцам. Ее отвезли в ветеринарную клинику, работающую по городской программе, где и сделали операцию. Вскоре за ней приехала одна из опекунш — так официально называют людей, которые, не жалея ни денег, ни сил, а жалея только брошенных животных, заботятся о бродяжках. Кормят, строят им будки, расклеивают объявления на столбах и вывешивают их в Интернете: “найден пес, отдам в хорошие руки”.

После операции и десятидневной передержки опекуны вернули Дану на прежнее место. Но... Собака перестала есть, пить, бегать и вообще хоть на что-то реагировать. Псину отвезли к ветеринару. Померили температуру — за 40, зуд, жар, еле дышит. “Знаете, если бы вы не сказали, что она стерилизованная, я бы подумал, что у нее что-то с маткой”, — никак не мог определиться с диагнозом опытный собачий доктор. Дану всю просветили, показали другим специалистам, но те лишь разводили руками: она уже умирала, и никто не знал от чего. Наконец, уже под капельницей, лабрадоршу привезли в Ветеринарную академию им. Скрябина. “Где, говорите, стерилизовали? — доктор нажал на низ живота, и собака издала ужасный вой. — Срочно в операционную!” Посмотреть на то, что сотворили доктора с черной красавицей, водили потом всех студентов: ей “забыли” вырезать матку, перерезали кое-как яичники и занесли заразу, внутри у нее уже все почернело от гноя. Та, первая операция превратила Дану в инвалида и дала осложнение на все органы. Екатерина Волкова, подбирающая и выхаживающая собак уже не один десяток лет, подняла на ноги и красавицу лабрадоршу. Дана живет у нее в квартире, все естественные потребности справляет тут же: на улице от испуга у нее может случиться сердечный приступ.

— Мы поехали с Даной в клинику “Обзорзоо”, где ее стерилизовали, — рассказывает Екатерина Григорьевна. — Спрашиваю врача: “Помните такую?” — “Конечно!” Я показываю ей диагноз, историю болезни. Та сразу — круглые глаза: “Я этой собаки не знаю!” Пару дней назад в районе Алтуфьево мы подобрали другую собаку, стерилизованную и выброшенную. Она оказалась… беременной! Отвезли к доктору — тот в ужасе, операция сделана кое-как, у сучки перитонит, еле-еле выходили…

Фармаколог Людмила Свиридова живет в Выхине, там же и находит брошенных животных. За два с половиной года, что в Москве проходит стерилизация, она за свои кровные прооперировала 160 собак. Правда, сначала, как и все, пыталась это сделать по программе, отдавая дворовых псов в “уполномоченные” клиники.

— Первых своих подопечных я отвезла в “Шерри”, где до последнего времени стерилизовали весь юг Москвы, — говорит Людмила Александровна. — Первая собака погибла через месяц после операции. “Совпадение”, — подумала я. Потом мы отвезли туда нашу Машку — она жила у Бирюлево-пассажирской, была главарем стаи, мелкая, но хорошенькая. Вернули ее назад, а вскоре у нее началась течка, кобели проходу не дают, а у самой Машки — опухоль. Оказалось, ей оставили один яичник и половину матки. Спецоперация по отлову собак на Перовском рынке, кстати, уже до этого стерилизованных, закончилась и вовсе печально. Ни одна собака назад не вернулась — их после повторной операции якобы развезли по приютам. Но ни в одном приюте мы не нашли даже их следов.

И таких историй по Москве — сотни, если не тысячи.

Ежегодно, по официальным данным, на Птичке и в зоомагазинах продается около миллиона домашних животных. Часть из них — изначально больные, и они быстро умрут. Часть — метисы, выдаваемые за элитных псов, которых потом выкинут на улицу. Рынок огромен, и контролировать его сложно. Каждый год пять-шесть тысяч собак теряются: майские грозы, новогодние взрывы петард, течные суки — и все, у кобеля снесло крышу, и на каких семи холмах его потом искать, даже представить сложно. Сколько бесхозных псов ходит по Москве, толком никто не знает. Данные биологов и практикующих ветеринаров отличаются в разы.

— В середине 90-х на биофаке МГУ проводилось серьезное исследование, и на тот момент бродячих собак в Москве было 30—35 тысяч, — говорит зоолог-эколог Алексей Верещагин. — Тогда же было доказано, что убивать их не просто жестоко, но и абсолютно бессмысленно: в течение года стая, выбитая на 80 процентов, восстанавливается заново. Есть только один способ — это стерилизация, причем до 70 процентов сук сразу. Собак в городе больше не стало — те же максимум тысяч 35, хотя исследований и должного контроля над животными больше не было.

По данным президента Российской ветеринарной ассоциации Александра Ткачева, бездомных псин в городе как минимум в два раза больше.

— Все забыли, что кроме стерилизации специалистами был предложен целый комплекс мер — это и создание приютов в каждом округе, и строительство большого общегородского зоокомплекса с ветстанцией, передержкой и приютом на тысячу собак, и создание информационного центра. И ничего не сделано, — говорит известная зоозащитница Юлия Шведова. — Сколько бы московское правительство ни давало указаний найти место под тот же зоокомплекс, места для собак нигде нет.

Сначала под зоокомплекс выделили кусок земли за ВВЦ, на месте бывшего скотомогильника. Но тут же быстренько подсуетилась известная строительная фирма, и там теперь растут элитные дома. Снова вроде бы договорились — и снова облом: вместо приюта появился развлекательный центр.

В итоге — на всю Москву лишь один муниципальный приют, в Кускове. Остальные частные — от жутких, где 600 собак держат на шести сотках, до отличных, на тысячу псов, как у Дарьи Тараскиной. Но приютов все равно не хватает, тем более что некоторые из них на грани закрытия: не оформлена должным образом земля.

— В среднем нормальный приют на сотню собак, в зависимости от щедрости спонсоров, обходится от одной до трех тысяч долларов в месяц, — рассказывает Елена Кочура, пытавшаяся получить под приют землю в управе “Войковская”. — Только мы начали обустраивать выданные 15 соток, как накрылись спонсоры. К нам подошел армянин, попросил три сотки под мойку машин, а сам обещал финансировать приют. Потом мы спонсоров снова нашли, но только земля наша уже “ушла” тому самому армянину, которому до собак — как до неба.

Другая Елена, попросившая не называть свою фамилию, устроила приют у мужа на стройке. И тоже неофициально. Собаки у нее чистые, ухоженные, все привиты и простерилизованы. Их пока не гонят: муж регулярно “отстегивает” кому надо. Что будет с псами, когда объект будет сдан, они стараются не думать: сделать все по закону даже с их деньгами и возможностями им не под силу. На заводе ЖБИ, что на Мосфильмовской улице, много лет мирно жила стая собак. Был там, правда, один кобель, который всю воду мутил. Собственно, для таких, как он, и придуманы приюты: изолировать его от остальных — и дело с концом. Как-то он выхватил у работницы, кажется, кусок колбасы, та подняла крик, а через несколько дней арендаторы недолго думая вызвали ловцов. Это было ночью. “Воронок” без номеров, люди в куртках без опознавательных знаков. Сначала в собак стреляли, а потом тех, кто не умер, давили колесами. Той же ночью от кровавой драмы не осталось и следа…

Убийство собак обошлось недорого — 2 тысячи рэ за голову, такова средняя такса по Москве. На изуродованной, но живой псине можно заработать больше.

Если специалисты не могут определиться с количеством бездомных собак, то с теми, кого стерилизовали, и вовсе засада. Ирина Шувалова столкнулась с этой системой случайно. На автобазе расплодились собаки. Хозяева сменились, и в один прекрасный день на них подали заявку в ДЭЗ, а там вызвали ловцов.

— Три сучки, один кобель и девять щенят, им по полтора месяца было, их забрали за один раз, хотя везде записано, что больше восьми животных увозить нельзя. Это были еще цветочки, — рассказывает Ира. — Так случилось, что у нас на работе в те же дни тоже пропала собака Лада, которую я кормила, и я отправилась по приютам. В одном из них, с надписью “улица Совхозная, 2”, сидела наша, автобазовская. “А где остальные четырнадцать?” — осмотрев все клетки, спросила я. “Только одна была”, — невозмутимо ответили мне.

Ира стала разбираться. Кто увез, куда, затребовала отчет за число отлова. Там с улицы Совхозной, 2, значилось 15 сучек, и все они к тому моменту — даже полуторамесячные щенки (а стерилизуют начиная с 7 месяцев. — Е.М.) — были уже прооперированы!

— Куда вы их дели? — не сдавалась она. И так всех достала, что ей назвали улицу, где их якобы выпустили. Она поехала туда, разговаривала со всезнающими бабушками, расклеивала объявления — собак никто не видел, потому что их там никогда не было.

За каждую стерилизацию плюс десять дней передержки город платит две с половиной тысячи рублей. Плюс 60 рублей в день на питание собаки, а держать ее можно в приюте полгода. На бумаге, естественно.

Об истинных же масштабах воровства можно узнать, лишь устроившись на работу в приют или в ГУП СОДЖ — службу охраны диких животных, госзаказчику программы от московского правительства.

Впрочем, Вера Ивановна Лебедева и не думала никого разоблачать. Всю жизнь помогала бедолагам, спасала их от ловцов, выхаживала после садистов-врачей. А тут пошла работать в единственный на всю Москву муниципальный приют “Зоорассвет” в Кускове.

— Животных все привозили и привозили, а девать их было некуда, — вспоминает Вера Ивановна. — Помню, как у нас оказались щенки добермана, все больные. Их просто кинули в одну кучу и даже не стали лечить. Если привозили агрессивных собак, то у них был только один путь — на тот свет. Но больше всего меня поразило, когда я увидела, сколько на наш приют выделяется денег. Только на 2003 год дали 12 миллионов рублей с целевым назначением на питание, лечение и проведение ремонтно-строительных работ. Никакого ремонта не было. Животных не лечили. И даже на еду не тратили — собак кормили подарочным сухим кормом одной американской фирмы. Вскоре ГУП СОДЖ снова выиграл тендер на продолжение своей деятельности, и тут же наш гендиректор Бехер купил себе новый джип.

Вера Ивановна начала писать в прокуратуру, милицию и вообще куда только могла. После чего ее тут же уволили.

— Мы таких посетителей раньше не видели: обычно все просят за себя, а тут — за собак, — удивились заявлению Лебедевой в столичном управлении по экономической безопасности Москвы. После чего главное управление государственного финансового контроля г. Москвы провело комплексную проверку ГУП СОДЖ.

Из результатов проверки:

Бюджетные средства в сумме почти четыре с половиной миллиона рублей расходовались неэффективно, городской заказ по учету и регистрации животных не выполнен, комплекс мероприятий не проведен. Договора с подрядчиком осуществлялись без конкурса, а если он и был, то формальный и не соответствовал никаким требованиям. Больше миллиона рублей ушли на содержание отловленных животных, которым не требовалась стерилизация. Еще 800 тысяч — на содержание вовсе не бесхозных, а хозяйских псов, которых держали в “приближенных” питомниках. Таких, как “Гор и Ко”, “Белый клык” и “Ласковый зверь”. Впрочем, такое случалось и раньше — например, приюта “Байкал”, принадлежащего обществу слепых, и вовсе в природе не существовало, хотя на его счета перевели полмиллиона рублей.

На эти деньги бездомных животных должны были нормально оперировать, зашивать их нормальными, а не швейными нитками, которые гнили у них в животах, лечить тех, кому можно было помочь, а не кидать их подыхать в одну большую клетку…

Документы эти вместе с заявлениями Лебедевой перелетают из прокуратуры в прокуратуру — уголовного дела как не было, так и нет. Ну не видит никто в этих фактах состава преступления. Впрочем, так же бойко отшвыриваются и заявления о жестоком обращении с животными. Печально знаменитая статья 245 УК практически не работает. Садист, чуть ли не среди бела дня стреляющий по псам, а потом выкалывающий им глаза, отделается лишь штрафом. И то — если все же удастся возбудить дело.

А раз никто ничего не видит, то не стоит останавливаться на достигнутом. Никто и не останавливается.

— Сколько раз я сталкивалась: собак нет, а по бумагам — пожалуйста, — говорит Вера Тимошенко, только уволившаяся из СОДЖа. — А потом и вовсе наглеть стали: все сотрудники в отпуске, ни одного ловца, а по документам стерилизация идет полным ходом. Как только я стала об этом говорить, мне тут же намекнули, что не стоит им мешать воровать…

Глухой забор, скромная табличка на входе “Ветеринарная клиника”, небольшой дворик, и снова — забор. За ним то лай, то скулеж, то, будто по команде, мертвая тишина. Приют на улице Искры, что появился в северо-восточном округе около года назад, пользуется среди любителей животных нехорошей славой.

“Туда никого не пускают, войти можно лишь с разрешения префекта и его зама, — говорят зоозащитники. — Сколько там собак, как их содержат, сколько дней или месяцев и что с ними происходит потом, никому не известно. Их туда свозят со всего округа, и сколько бы мы потом ни искали наших псов — никаких концов...”.

— До того как нас перестали туда пускать, я работала в этом приюте волонтером, — вспоминает Татьяна Войскова. — При мне завезли партию собак — все в тяжелейшем состоянии, раненые, больные, обезвоженные, голодные. Ухаживали за ними просто кошмарно, бедолаг забивали в клетки не считая. У меня от ужаса волосы дыбом вставали. Куда мы только не писали — и Путину, и Фрадкову, наивные, конечно. Кого смогли, подняли на ноги, но многие погибли. А потом, когда нас, волонтеров, перестали пускать в приют, погибли и остальные — те, кого мы выходили.

На следующий день на улицу Искры привезли новую партию барбосов…

На Татьяну Павлову, начальника отдела городской фауны, в прямом смысле слова повесили всех собак. Большинство зоозащитников именно ее обвиняют в провале программы стерилизации. Самое мягкое из всех — не справилась. Сама же Павлова кивает на префектуры:

— То, как ведут себя префекты в отношении бездомных животных и создания приютов, иначе как саботажем не назовешь. Смешно сказать, только в двух округах у нас есть специалисты по фауне, и там более-менее все нормально. Но дальше — глухая стена, которую не пробить ни на каком уровне. Я почти на сто процентов уверена, что на Искре собак убивают. Но поскольку приют альтернативный и содержится на средства префектуры, а не города, даже я туда попасть не могу.

…Субботнее утро, крепкий мороз, мы ломимся в закрытую дверь, зная, что нас там не ждут и вряд ли пустят. Полгода прошло с тех пор, как пропала Лада, а Ира Шувалова все не отчаивается. Искала где только можно, и вот — последняя надежда: вдруг?..

— У нас собака потерялась, метис овчарки, — частим мы, едва распахивается калитка.

— Давно уже? Какая? — слегка добреет вышедший к нам мужчина. Протягиваем фотку. Она маленькая, но разглядеть все же можно. Цепкий взгляд, и тут же: “Такой точно не было!” — “Ну пожалуйста, пустите нас посмотреть!” Смотритель качает головой: “Не положено”. Мы все равно не уходим, Ирка уже чуть ли не плачет. “Хорошо, — наконец соглашается он, — ищите вашу подружку”.

Они выскакивают сразу, как только мы ступаем на территорию приюта, и бросаются к решеткам, как на амбразуру. Рев стоит такой, что, кажется, нас сейчас разорвут на части. 140 псов, живущих в двух десятках вольеров, рвутся на волю и визжат, словно базарные бабки в битве за богатого клиента, который может уйти, так ничего и не купив. “Так-то они спокойные, но перед чужими во всей красе — вдруг кто-нибудь вам понравится, и вы заберете его с собой”, — поясняет Андрей, наш провожатый. Только что была уборка, и в клетках довольно-таки чисто. Хотя нет элементарной соломы, собаки мерзнут и жмутся друг к дружке. Нет воды — ее принесли позже, в ведрах. Никаких табличек с кличками и датами поступления.

Андрей заходит в вольеры и выгоняет из будок тех, кто прячется от собачьего холода за хлипкими деревяшками с огромными дырами. Крупные, средние, черные, “блондинки”. Но больше всего самого “ходового” “дворцового” окраса — рыжих.

Потеряшки, брошенки, чьи-то до сих пор любимые и горько оплакиваемые, хлебнув горя, они все стали на одно лицо, точнее мордочку. Лучше не смотреть им в глаза — тогда точно не сможешь уйти. Ходим уже полчаса. Все бесполезно, Лады среди них нет.

— Мы здесь с женой почти три месяца работаем, поверьте, вашей не было, — говорит Сергей. — Вряд ли вы ее найдете, все-таки большой срок, погибла, наверное... Возьмите другую — здесь есть две девочки, такие хорошенькие, ласковые, молоденькие, стерилизованные. Давайте я их вам покажу, уж больно жалко… Давно они уже тут маются, скоро полгода… Эх, бедолаги!..

— И что, если полгода? Что с ними потом будет?

— Увезут их на Юннатов… (на улице Юннатов всегда была самая известная московская живодерня, там в ООО “Витус +” и сейчас по лицензии усыпляют животных. — Е.М.)

— И — в расход?

— Нет! Раздадут в хорошие руки, — врет нам Андрей и отводит взгляд. — Ну посмотрите девочек, я вас прошу…

Мы снова идем вдоль вольеров. “Вон та, рыженькая, вы только посмотрите, какая красотка!” Мордочка беленькая, интеллигентная, сама золотистая, с роскошным лисьим хвостом, она прыгала выше всех и в полете просовывала свой длинный нос между решеток. Вторую выгоняют из будки — черненькая, гладкошерстная, тоже очень симпатичная, на лапе — белые пятнышки, как брызги шампанского. Смотрит затравленно, боится подойти.

— Я буду Ладушку искать, я знаю женщину, она свою пуделиху, всю больную и облысевшую, через два года нашла, — не сдается Ирка. — Выходила ее, она потом еще три года прожила.

И они вдвоем смотрят на меня: “Может, ты, Лиз?” С самого краю пустуют два вольера — туда за несколько дней до “раздачи в хорошие руки” вскоре переведут и рыженькую, и черненькую. Их перестанут кормить, перестанут давать воду. Когда-то давно, когда в этот приют еще пускали зоозащитников, представительницы одного из благотворительных фондов примчались сюда спасать собак — на Искре 57 псам уже пять дней не давали ни еды, ни воды. Вероятно, тотальная голодовка облегчает переход собачьим душам из мира этого в мир иной.

“А что в этом такого, чего жестокого? Они уже отработанный материал”, — сказала им здешний ветеринар.

— Лиска наша очень игривая и ласковая…

— Лиска? Тезка? — не верю ушам. С самой первой секунды, как только на меня уставились почти три сотни несчастных карих глаз, я поняла, что просто так отсюда не уйду.

У меня нет с собой документов, и собаку мне отдают под честное слово, что на днях их привезу.

Через два дня снова приезжаю на улицу Искры. Оформляем договор, в котором кроме моих паспортных данных заполняется лишь одна графа — собака. Прошу показать мне Лискину карточку — когда поступила, в какой клинике стерилизовали и делали прививки, где поймали, а вдруг ее кто-нибудь до сих пор ищет? Увы, никаких документов на мою Лиску в приюте нет — впрочем, похоже, на остальных собак тоже, хотя по существующему регламенту они должны быть обязательно. “На Юннатов лучше знают, они все и оформят”, — объясняет Андрей…

На Юннатов действительно знают, кого и как правильно оформить. Как следует из официального письма в ГУП “ЭКОТЕХПРОМ”, где перерабатывают погибших животных, в этом году с улицы Юннатов на утилизацию поступит ориентировочно 60 тысяч тонн т.н. биологических отходов, отловленных на территории Москвы и оплачиваемых из бюджетных средств.

А между тем ведь существует толстый Регламент, в котором собачья жизнь расписана от “а” до “я”: и что стерилизованных сучек нужно возвращать на прежнее место, чтобы его не заняли другие “пожиратели помоек”, например крысы или бешеные лисы, и так уже вплотную подобравшиеся к столице. И что агрессивных псов нужно изолировать от стаи — помещать в приюты, а не убивать. А остальных — снова возвращать. И как правильно стерилизовать, и заводить карточки с фотками, и помечать, где собака живет... Написано. Но не сделано.

Моя Лиска и Чернышка, до сих пор остающаяся в приюте, пропавшая Ладка и сердечница Дана. Тысячи бездомных московских собак, жмущихся к людям и забивающихся в мороз на ночь в метро, где их берут чуть ли не голыми руками, — они просто легкая добыча, чья жизнь и смерть без всякого контроля и, главное, смысла щедро оплачивается из городского бюджета.

Куда проще пальнуть в нее шприцом с дитилином. Ну задохнется через несколько минут в полном сознании — и нет проблемы. Или отдать в душегубку.

Дай лапу, Джим! Да ладно, не бойся. Ничего личного, всего лишь бизнес.

…Джеймс Хэрриот, всю жизнь спасавший животных, написал в своих “Воспоминаниях сельского ветеринара”: “Если душа — это способность любить, хранить верность, чувствовать благодарность, то у животных больше шансов попасть в рай, чем у многих и многих людей”.