Оказывается, все люди, которым приходится иметь дело с правосудием, делятся на две неравноправные категории.
Одни — это те, кто за решеткой. Другие — их жертвы.
Хотя официальных подсчетов никто не ведет, каждый год преступники все-таки убивают от 5 до 8 свидетелей, которых бралась защищать милиция. Первый в России закон об охране свидетелей, принятый в конце 2004 года, до сих пор не работает. Может, поэтому не меньше четверти всех свидетелей и потерпевших отказываются от своих показаний?
Новое общественное движение “Сопротивление” (оно пока не получило регистрации, создана только инициативная группа из трех человек) решило уравнять в правах потерпевших и свидетелей с… подсудимыми. Нет, имеется в виду не право на бесплатный автозак-воронок, элегантные наручники и заботливое внимание конвоира. Но бандиты и мошенники, оказывается, защищены куда как лучше. Положением подсудимых озабочено огромное количество правозащитных организаций (их в стране около 2 тыс. — Авт.), да к тому же у них “нет проблем с прессой, адвокатами”. Впрочем, это как сказать — смотря какие подсудимые… Зато их жертвам приходится доказывать в судах, что они не заслужили своей тяжелой участи.
“Это наш первый подход к снаряду”, — по-спортивному пошутила член инициативной группы Ольга КОСТИНА , открывая круглый стол в пресс-центре “АиФ”. Она посетовала на то, что присяжные не имеют ни охраны, ни защиты, а потому тоже бесправны, правозащитники и адвокатские сообщества “неприкосновенны” для критики, а пресса во время судов что хочет, то и пишет.
Закон об охране свидетелей, принятый думцами в окончательном чтении в конце прошлого года, помог бы немного исправить ситуацию. Профессионалы уверяют, будто он получился вполне качественный — лучшие специалисты страны из прокуратур, ФСБ, МВД и других компетентных ведомств буквально “обсасывали” каждую гипотетическую ситуацию, какую только можно предугадать.
Одного только сделать нельзя — защищать свидетелей бесплатно.
В это-то все и упирается, считает Михаил ГРИШАНКОВ, заместитель Комитета Госдумы по безопасности . В марте 2005 года по распоряжению Михаила Фрадкова создана межведомственная рабочая группа, которой предстояло разработать государственную программу по их защите. Но программа до сих пор не утверждена. “Мы столкнулись с серьезным непониманием. Выполнение мер по защите свидетелей требует оплаты”. Например, в случае гибели защищаемого лица предлагается компенсация — 100 тыс. руб. Депутат считает, что этого мало — человек рискует головой, помогает государству, а за молчание может получить от преступников несколько миллионов.
В ответ на это другой участник круглого стола, профессор Сергей КАПИЦА предложил как вариант страховать жизни людей, которые находятся в рискованных ситуациях. Кстати, 100-тысячная компенсация на случай гибели — это стандартная сумма, в которую оценивает государство жизнь человека. Например, жертв Беслана или “Норд-Оста”.
По словам Николая ОВЧИННИКОВА, начальника Департамента МВД по борьбе с оргпреступностью и терроризмом , незаконное воздействие на свидетелей и потерпевших приводит к тому, что около 25% из них меняют свои показания в суде.
— А сколько людей вообще не дают показаний? Отказываются от показаний в ходе следствия? Сколько потерпевших боятся обращаться в милицию? Яркий пример — суд над Радуевым. Гособвинителем на нем был Генеральный прокурор, общественность следила во все глаза за процессом. Но все равно многие свидетели по делу побоялись явиться в зал заседаний.
В МВД с необходимостью защищать тех, кто помогает следствию, столкнулись еще до разработки закона. В прошлом году только центральный аппарат МВД (а у него все-таки другие функции) занимался обеспечением безопасности по 15 материалам. А взять разгромленную недавно в Казани “тагерьяновскую” группировку. Все время, пока шло расследование и суд, приходилось обеспечивать безопасность свидетелей. И это была партизанщина чистой воды.
Но, наверное, госпрограмму по защите свидетелей все-таки скоро примут. Осталось провести два согласования. Каких? Правильно, в Минфине и Минэкономразвития (читай: выбить деньги). И здесь нельзя переусердствовать, иначе можно не получить ничего. В 1994 году закон о защите свидетелей уже принимался Госдумой, но был возвращен на доработку, а затем вторую редакцию закона отклонил Совет Федерации. То же самое повторилось и в 1997 году.
— Возможно, помешали чрезмерные аппетиты, — предположил Овчинников, — тогда на реализацию закона планировалось тратить по 220 млн. долл. в год. Сейчас суммы скромнее — всего 25 млн. долл. ежегодно.
Новый закон предусматривает такие меры, как личная охрана, помещение свидетеля в безопасное место, в исключительных случаях — изменение внешности или переселение. И похоже, милицию ждут сложности. Для личной охраны у нее нет специально подготовленных сотрудников — милиционеры все ж не телохранители. Да и не каждого свидетеля соблазнит такая “экзотика”: какой добропорядочный гражданин, имеющий хорошо оплачиваемую работу, у которого ребенок учится в нормальной школе, согласится, чтоб ему сменили биографию, дали новые документы и переселили в другой город? Разве что тюремный урка.
Скептически оценивают закон и адвокаты — опасаются, что непродуктивная опека может вести к лжесвидетельствам. К тому же раз даже деньги на агентов-информаторов в милиции тратятся не по назначению, то эти-то куда пойдут? Да и не особенно стремятся российские граждане сотрудничать с милицией. А ведь без свидетельских показаний “закрыть” нельзя ни Косого, ни Кривого, ни Седого — пусть все они трижды наперечет: “К делу слухи не пришьешь”.
Тележурналист Владимир СОЛОВЬЕВ , ожидая своей очереди выступить, времени даром не терял — оборачивал лицо в сторону видеокамер и демонстрировал широкую улыбку. Он считает, что защиту свидетелей нужно начинать с изменения отношения к… подсудимым:
— У нас странный подход к подсудимым. По политическим взглядам. Если подсудимые политически близкие для журналистов — то они правы. А если политически не близкие — то неправы. Пример — последние громкие уголовные дела, где никого не волновала доказательная база. Человек говорит: “Два плюс два равно пяти”. А вокруг говорят: “Ну конечно, пять, он же наш человек, он не может ошибиться”.
Проблема в том, что и адвокатура, и правозащитники занимаются бизнесом. Правозащитники абсолютно искренне выражают свое мнение. Не их вина, что время изменилось. Они по-прежнему борются с системой, не зная, что надо защищать конкретных людей. А большинство конкретных людей не очень сильно переживают из-за того, что, скажем, у Ходорковского в камере еще 13 человек, и — курят. А переживают, если родственник оказался в тюрьме, где в камере на 14 коек человек 60. А если, не дай Бог, он свидетель по делу, то к нему домой еще придут человек 80 и будут объяснять, чтобы он забрал заявление обратно…
Мы не любим своих сограждан. Поэтому считаю, что пресса должна прекратить демонизировать свидетелей. Такое ощущение, что если ты свидетель — то значит, тебе позвонил напрямую Сурков. Не меньше. И сказал, что ты должен выступить. А если присяжный, чтобы проголосовал должным образом, — то уж точно сам Путин...
Ярким примером “демонизации” телеведущий назвал ведущую круглого стола Ольгу Костину — главную свидетельницу обвинения по делу руководителя службы безопасности нефтяной компании ЮКОС Пичугина, осужденного Мосгорсудом к 20 годам лишения свободы. “Ее пытались убить, а все говорят: ну, раз пытались, значит, есть за что”.
Сказал — как отрезал. Дальше участвовать в работе круглого стола Соловьев не захотел и бочком протиснулся через кольцо камер к выходу. С ним спорила (уже заочно) другая телеперсона, приглашенная к круглому столу, — журналист, автор и ведущий программы “Человек и закон” Алексей ПИМАНОВ:
— Главная проблема — человек не верит, что его защитят. Что за деньги мент его не продаст, что следователь защитит, что честно будет судить этот судья и что это дело не будет повернуто так, как это нужно тем, у кого есть деньги. Все по Станиславскому: “Не верю!”. Мы сначала должны накормить милицию, судей. Из кого на сегодняшнюю зарплату набирают на работу в милицию? Этот кадровый состав недостоин там работать! Вон, недавно купили “Сибнефть”. Давайте договоримся: пусть деньги от “Сибнефти” потратят на милицию. И через несколько лет 50% милиционеров, которые станут получать 1—2 тыс. долл. зарплаты, не будут воровать.
Алексей ЗАХАРОВ — руководитель центра экстренной психологии, сотрудник Московского психолого-педагогического университета — рассказал о психологической незащищенности жертв.
— В Беслане, чтобы тебя признали потерпевшим, людям нужно было пройти через комиссию, в которую в основном входили следователи прокуратуры. Вызвали ребенка, который еле вырвался из школы. Следователь предложил ему фото. Для опознания. Представляете, какие это фото? Ребенок взглянул — и упал без сознания.
Увы, не ведется статистики количества самоубийств по причине психического насилия среди людей, которые участвовали в процессах. Но они есть. Рядом с правоохранителями должны идти правозащитники, психологи, журналисты.
Впрочем, и приглашенные к обсуждению профессионалы, и общественники-“любители” сошлись на том, что лучшая защита для потерпевшего — это оперативная работа: “Преступника нейтрализовать надо!”.
Ольга КОСТИНА: “В суде нам казалось, что судили — нас”
Регламент работы круглого стола не предполагал, что журналисты будут задавать вопросы его участникам. Корреспондент “МК” взяла интервью у члена инициативной группы “Сопротивления” Ольги КОСТИНОЙ. Директор специальных программ “Бюро общественных связей “Союз” на собственной шкуре испытала, каково быть потерпевшей.
— Что вас заставило заняться общественной деятельностью — личные мотивы?
— Лет пять лет назад я и сама бы этому сильно изумилась. Я же не правозащитник, а журналист, политконсультант.
— Журналистом начинали в “Студенческом меридиане”, а политконсультантом были у Ходорковского?
— Да. Но в конце ноября 1998 года произошло печальное событие — взрыв в моем доме. Слава богу, физически никто не пострадал, разнесло подъезд прилично — с 1-го по 4-й этаж, вылетели стекла, были нарушены перекрытия. Арестовали исполнителей довольно быстро, в апреле следующего года. Из их показаний я с ужасом узнала, что заказ был не просто на взрыв, а на физическое воздействие. Они потому не стали это делать, что их очень сильно запутали заказчики: то говорили, будто я — челночница, то какие-то документы из банка украла. Потом исполнители вдруг выяснили, что я — советник Лужкова. И побоялись втягиваться в политику. И когда мне в суде говорили: “Он убил, изнасиловал столько народу, а вас почему пожалел?” — мне было очень странно. Не пожалел. А просто не договорились по деньгам, и еще он почуял опасность.
После этого шесть лет я находилась в перманентном общении то с милицией, то с прокуратурой, то с заказчиками из СБ “ЮКОС”.
— Было давление, угрозы?
— Со мной имел две беседы предполагаемый заказчик: убеждал, что в его руках моя судьба, карьера. Но самое страшное давление началось, когда арестовали Пичугина. Наша олигархия свела пиар-профессию — как и журналистику — к размещению текстов за деньги. Давила пресса беспардонно — так, в одной газете на первой полосе я прочитала, что я — психически больная…
— Ольга, пресса назвала вас главной свидетельницей обвинения по делу ЮКОСа. Потерпевшая — тяжелая роль?
— Ощущение, что ты — назойливая муха, вот выжила, теперь придется с тобой ковыряться… Мне казалось, что все мои показания через несколько дней оказывались в руках заказчиков. Со мной опять проводились беседы… А в суде у нас, потерпевших, создалось ощущение, что судят нас. Судопроизводство с участием присяжных в том виде, в каком оно существует сейчас, — это фарс, издевательство. Судья отпускает их после заседания в два часа дня и напутствует: “Не читайте газеты, не смотрите телевизор…”. И это реально? Некоторые записные правозащитники назвали меня “псевдоправозащитницей, клонированной Кремлем”. Да, я осмелилась высказаться против человека, который им платит.
— Кому — правозащитникам?
— Да. В защиту Пичугина вышло 180 публикаций, в том числе с обращениями разных общественных организаций. И кошек он любит, и со священником дружит… А у нас, потерпевших, ни единой возможности выйти на СМИ не было.
Я мечтала о процессе скорей позабыть. Но будет новый суд над Пичугиным, по другим эпизодам. И я поняла, что свидетелем по ЮКОСу останусь еще надолго — значит, надо не идти против реальности, а обратить свой печальный опыт на общую пользу.
