Норкин — боец невидимого фронта. В России его не видят, но еще помнят. Помнят до такой степени, что телеакадемики включили его в тройку претендентов премии ТЭФИ в номинации “Лучший ведущий информпрограммы”. Его можно назвать слугой двух господ — Гусинского и Березовского, которым принадлежит телекомпания RTVI, где Норкин и трудится. Но сам Андрей чувствует себя абсолютно свободным человеком и в ус не дует.
— На RTVI работают такие люди из бывшего НТВ, как Кара-Мурза, Шендерович, вы, Воробьев, а теперь еще и Осокин. Кто следующий?
— Я не ставлю перед собой цель — собрать всех своих бывших коллег с НТВ. Меня интересуют лишь люди, которые добились профессионального успеха. Если они на рынке оказались свободными, я могу предложить им работать у нас.
— Какая перспектива сегодня у RTVI, чтобы того же Осокина видели в России?
— Я надеюсь, что появление Михаила Осокина привлечет к нам интерес. Потихонечку мы распространяемся на территории России, но хотелось бы побыстрее. Пока же нас показывают на родине нелегально, и это нас вполне устраивает. Мы точно так же работали с Украиной, и когда критическая масса накопилась, стало понятно, что нас действительно смотрят, тогда стали заключать договора и оформили все отношения. Надеюсь, что и с Россией получится точно так же.
— Можно сказать, что вы представляете сегодня на ТВ демократическую оппозицию, или это слишком высокий штиль для вас?
— Просто я более свободен в своей работе, чем мои коллеги. У меня даже нет самоцензуры. Все, что я считаю интересным из происходящего, у нас идет в эфир. В этом смысле мне, конечно, легче работать, чем многим коллегам на российском ТВ.
— Выходит — все, что ни делается, то к лучшему?
— Я сумел сохранить себя в профессии, продолжаю заниматься той работой, которую люблю. Да и, откровенно говоря, я больше ничего делать не умею и вряд ли смогу работать по своей первой специальности — слесарем.
— Хорошая специальность. Значит, у вас руки заточены откуда надо.
— Просто после окончания школы я, конечно же, не поступил в театральный институт, и мне надо было год чем-то заниматься, а не сидеть на шее у родителей. И я пошел в НИИ “Дар”, где мы проходили практику. Поэтому в военном билете у меня написано: “основная профессия — слесарь”.
— Может, вы сами себя убеждаете, что все хорошо, а на самом деле страдаете, что теперь вас не узнают на улице?
— Ни разу узнавание на улице не было для меня чем-то неприятным. Я ведь не артист и не из шоу-бизнеса. Подходят, спрашивают: “Вы Норкин?” Я говорю: “Да, Норкин”. А автографы почти никогда не берут. Зато когда был два года назад в Лондоне в отпуске, меня узнала группа американских русских евреев. Было приятно. Но жена говорит, что меня узнают очень часто.
— А в театральное вы почему поступали?
— Потому что с пятого класса я занимался художественной самодеятельностью. У нас при заводе “Салют” был замечательный цирковой коллектив. Я там был конферансье, а по-цирковому — шпрехшталмейстер. Еще в паре с моим младшим братом мы работали коверными клоунами. Я белым, а он — рыжим. Вот тогда я и научился не бояться микрофона и аудитории.
— А в цирковое училище почему не стали поступать?
— В цирковое нас с братом брали без конкурса. Но мы вместе туда по возрасту не попадали. После армии я еще раз пытался в театральный институт поступить, срезался и уже тогда оказался в “Лужниках”. Там объявили конкурс на должность диктора, и я его выиграл.
— Так это вы говорили: “Сначала выходят зрители верхнего яруса восточной трибуны, за ними…”?
— Абсолютно. Именно этим я и занимался до 1992 года. И матчи были хорошие, когда 100 тысяч на стадионе — это так заводит! Но через какое-то время жена меня заставила пойти на ведущего теленовостей.
— Вы так слушаетесь жену?
— Я не то что ее слушаюсь, но очень ценю ее мнение. Я просто очень уважаю ее как человека и ничего зазорного в этом не вижу. По жизни я достаточно ленивый человек, а жена меня продавила на ТВ.
— Андрей, зачем, имея двоих своих детей, вы усыновили еще двоих?
— Я не знаю, как это объяснить. Когда у нас уже было двое детей, мы не обсуждали вопрос, чтобы завести своего третьего. А вот об усыновлении ребенка иногда говорили. Это все подспудно назревало, и мы пришли к выводу: а что, собственно, нам мешает сделать это сейчас? Ничего. Ну мы и усыновили Артема. Все это прошло очень быстро, поэтому я не понимаю разговоров о том, что это сделать безумно сложно.
— И вы не собирали бумажки, не стояли в очередях, не давали взяток, не доказывали, что вы не верблюд?
— Если верить нашей статистике, то российские граждане не горят желанием усыновить детей. А те, кто это хочет сделать, сами начинают выдвигать массу требований. Ведь не опекунский совет придумал анкету по поводу цвета глаз, формы носа и пола ребенка. Когда ты ждешь своего родного ребенка, когда жена его вынашивает, никто не знает, какая у него будет форма носа. И никто не знает, с какими болезнями ребенок родится или не родится вообще. По-всякому же бывает. Поэтому мы от всех претензий отказались и спросили: “Есть сейчас ребенок в Ивантеевке?” Нам говорят: “Есть, хотите посмотреть?” “Хотим”. Поехали, посмотрели и забрали его. У нас было понимание, что если мальчик чем-то болен, значит, мы его будем лечить. И не важно, вынашивала его моя жена или мы его забирали из палаты отказников роддома.
— А потом у Артема родился братик?
— Это уникальная история. Нам рассказали о Лешке, когда ему уже было полтора месяца и его уже хотели увозить в дом ребенка. Ну мы его и забрали. Он родился семимесячным, и у него были проблемы со здоровьем. Мы долго его вытаскивали.
— То есть Лешу родила та же самая мама и опять оставила его в роддоме? Вы не боитесь, что она образумится и начнет требовать детей назад?
— Всякое может быть. Но насколько я понимаю, она уже не имеет на это права. Конечно, это будет создавать моральный дискомфорт для детей, но наша задача им все объяснить. Мы же не скрываем, что они усыновленные. Мы решили, что если вдруг что-то произойдет, то пусть дети это узнают от нас, а не от посторонних людей. Пока Темка, которому скоро 4 года, на наши разговоры не реагирует.
— Из всей вашей бурной биографии мы еще ничего не сказали про армию. Кем вы там были?
— Блатным. Это очень смешная история. Служил я с 86-го по 88-й. Не знаю, насколько я внес вклад в защиту Родины, хотя первые полгода в артиллерийской учебке нас, конечно, чему-то учили. После этого меня должны были там же и оставить. Но меня поймал комбат, когда я перерисовывал своему замкомвзвода дембельский альбом в то время, когда все ушли на трудовой праздник. И вот в наказание меня решили отправить в войска. Так я попал в Закавказский военный округ в Кутаиси. Там оказался единственным москвичом во всем полку. В то время уходил на дембель штабной писарь. Вышел замначальника штаба и спрашивает меня: “Ты откуда?” — “Из Москвы”. — “А ты пером писать умеешь?” Я говорю: “Никогда не пробовал”. “Значит, будешь пробовать”, — отвечает. Ну и у нас была такая компания блатных: я — штабной писарь, почтальон, киномеханик, свинарь — кроме меня все хохлы. Про нас секретарь комсомольской организации говорил: “Вы все такие блатные, некого на ...й послать”. Занятное было время. Я от этих двух лет удовольствие получил. А после там беспредел начался: армяне против азербайджанцев и все такое. Люди с топорами спали.
— Так вы по жизни и остались белым клоуном?
— Белый клоун — это такой человек скрытный, рефлексирующий, он должен нести себя. Хотя я играл и Пьеро. Выходил в белом колпаке, костюме с длинными рукавами, получал свои 33 подзатыльника. Но я все-таки в жизни не белый клоун.
— Для вас имеет значение репутация?
— Конечно. Говорят, что Кох в свое время сказал: “Репутация, маза фака, типа, кому она нужна?” Но тот же Кох потом сказал, что единственным порядочным человеком на НТВ оказался Норкин. Мол, как он уперся рогом после разгона НТВ, уйдя к Гусинскому, так и делает новости, как считает нужным. Мне было очень неожиданно слышать от него такое.
— С Гусинским часто общаетесь?
— Да, достаточно часто. Езжу к нему в Израиль. До Америки пока еще не добрался, хотя очень хочется. Ну и по телефону, конечно. Первая фраза Гусинского, когда с ним встречаешься или созваниваешься: “Ну, что происходит? Какие слухи, сплетни?” Ему там, конечно, не хватает информации. Но он абсолютно не вмешивается в то, что мы здесь делаем. Хотя это никому не докажешь.
— Гусинский хотел бы вернуться в Россию?
— Да, конечно, но он об этом никогда не говорит, потому что это больное. Он не старается влиять на российскую политику, просто занимается бизнесом. В этом его отличие от Березовского.
— Гусинский зарплатой не обижает?
— Я своей зарплатой доволен. Но вообще Владимир Александрович журналистов не любит, говорит, что они кадавры, которым сколько ни дай — все будет мало. И он прав.
