Галя долго смотрела на бумажку — извещение о получении тысячи рублей — и ничего не могла понять. Деньги пришли от человека, который чуть было не разорвал семью олимпийского чемпиона по спортивной гимнастике, многократного чемпиона мира Алексея Немова. Хорошо, что старший сын Немовых Женя не все помнит. А Алешка, младший, тогда в больнице детское сердце процарапал осколком взрослой жизни. Сегодня они все вместе. Мы разговариваем, когда Алешка в школе. Немов-старший только что закончил давать интервью. Возвращается из школы Женя, обнимает, здороваясь, папу, целует маму. Галя никого не выпроваживает, но, поняв, что что-то происходит, мужчины удаляются сами.
— Двадцать пятого мая у меня день рождения. У нас традиция в этот день собираться с самыми близкими друзьями в ресторане, — рассказывает Галина. — И сын был в прошлом году с нами, но — отпросился, уехал. Я его не хотела отпускать. Мы когда в ресторан приехали, я еще подумала: ест, как в последний раз. Это ужасно, но мысль была такая, и только потом я все это проанализировала. Никогда его таким не видела. Любовалась — красивый — и в то же время удивлялась: “Женька, ты что?”. А он только все Леше говорил: “Пап, я еще вот это хочу…” Мы его все-таки отпустили, думали, что он в квартиру уедет. А когда вернулись домой, поняли, что он рвался к девочке, за город.
…На следующий день мы были с Лешей на чемпионате России. После соревнований должна была приехать мама Алексея. Соревнования проходили в Лобне, а встречать ее надо было в Шереметьеве. Трагедия же случилась в районе озера Круглого… Мы были в двадцати минутах. Я начала набирать Женькин номер, когда мы ехали в Шереметьево, — потому что все рядом, как-то абсолютно естественно вспоминала его. Телефон не отвечал. Я занервничала.
— Разве не бывало никогда, что Женя не отвечает на звонки?
— Он может не слышать, когда сидит за компьютером. А тут — телефон просто заблокирован. Связи с сыном нет, объявляют, что мама прилетела. И сразу звонок от сестры: “Галь, позвони Андрею”. Андрей — это родной папа Жени. У сестры был очень сдержанный голос, я сразу поняла, что-то случилось. А за несколько минут до этого Леша говорит: “Давай кофе закажем…” И вот он берет этот кофе, поворачивается, тут же понимает, что случилось что-то страшное, и мысль, как сказал потом, только одна — не может быть с нами никакой беды, не должно быть! Я в этот момент уже набирала телефон Андрея. Готовить ни к чему он меня не стал, сказал два слова: “Сын разбился”.
Маму мы не встретили. Убегая из Шереметьева, столкнулись со знакомым с базы “Озеро Круглое”. Лешка дал ему денег, адрес, попросил встретить. Позвонил: “Мам, тебя встретят, отвезут, ничего объяснять сейчас не буду, неприятности с Женькой”. Она ничего не поняла: “Ну, спасибо тебе, сынок”, обиделась, потому что видела себя уже рядом с сыном, а тут — еще и не объясняют ничего.
— Но вы и сами еще ничего толком не знали?
— Нет, Женин папа сказал, что “скорая” везет их в Лобненскую больницу. Мы тоже помчались туда. Приехали раньше, чем “скорая помощь”. Ждали, наверное, минут пятнадцать. Потом я увидела “скорую”… Это была одна из самых старых, видимо, машин. Никакой аппаратуры. Скамейки. Зеленые двери открылись, мы увидели Андрея, который держал за руки двух подростков. Девочку и Женьку. Только тогда я поняла, что девочка — дочка моей одноклассницы. Мы детей растили вместе в детстве, потом отношения прервались — разъехались. И вот они встретились. Влюбились. Ехали на скутере на Круглое озеро. Парень со встречной полосы решил развернуться через двойную сплошную и не заметил за машинами скутер… Смотреть на детей было страшно. Все в крови. Женька пытался голову еще поднять — что-то такое клокочущее… Доктора крикнули: “Девочку вперед!” Марину отбросило и ударило об автобусную остановку… Я поняла только, что ситуация страшная, что вопрос идет о жизни и смерти. Завезли в какую-то комнату, дали нам ножницы, и мы разрезали шорты, майку. Когда сказали “снимайте носки” — я, сняв их с сына, надела на себя. Не знаю почему… У меня такое чувство было — не истерика, нет, я, наоборот, была очень собранна. И мысль — Женька, выходи из этого состояния, я тебе не позволю!
— Врачи успели что-то сказать?
— Увезли детей в реанимацию, через минут десять вышел врач: девочки больше не было, зафиксировали время смерти.
О Жене ничего не говорили, двери были закрыты. С Круглого приехала моя близкая родственница. Она была в тапочках. Схватила попутку. Она медик, поэтому привезла все что могла из медикаментов. Мне развела какую-то баланду из успокоительных. Приступы истерики подкатывали и схлестывались с запретом — не смей, ты должна держаться. Пять с половиной часов мы ждали. Нам сказали, что едет доктор из Дмитрова. А его все не было. Тогда мы с Лешкой решили, что надо звонить — кому угодно. Леше трудно просить. Он не умеет. Но здесь начал набирать номера — мы теряли сына. Дозвонился хорошему знакомому Саше Брыксину, это человек слова и дела, он многим спортсменам помогал в какой-то критической ситуации. Саша сам приехал и прислал реанимацию. Еще один Лешкин товарищ — Булат Чигаев прислал машину от своей компании.
Приехали наши самые близкие друзья, семья Суворовых, Анжелика и Андрей. Женьку вывезли в институт Бурденко. Дня три я спала на табуреточке, следила за капельницей, дыханием. Женя получил открытые и закрытые переломы головы, мелкие косточки были все раздроблены.
У него было состояние оглушенности — и в памяти не был, и сознание не терял. Доктор сказал: расслабляться рано, дышит сам, но критический день — пятые сутки. Срочную операцию делать нельзя было, пока картина с головой полностью ясна не станет. Руки-ноги переломаны не были, хотя ран было много — когда летел, собрал все, просто кусок мяса.
— Откуда этот скутер вообще взялся?
— Купил папа. У нас никогда и разговора-то об этом не было, сколько трагедий на этих мотоциклах происходит, всем известно. Но Женя в это время жил у папы.
— Сын так решил или это была постоянная практика — то с вами, то с папой?
— Так получилось, что папа опять возник в нашей жизни. Когда мы с Лешей поженились, никогда Женьке не запрещали встречаться с родным отцом. Но — никакой инициативы со стороны Андрея и желания не было. К сыну он испытывал любовь на расстоянии. Я всегда очень переживала. И был момент, когда Леша уехал в командировку, я осталась с Женькой и Котафейчиком (так дома зовут Алешу) одна. А Женя приболел. Мы поехали в выходные в медцентр, а Женьке что-то становилось все хуже, у него была высокая температура, я поняла, что не смогу его просто даже дотащить. И позвонила Андрею. Сейчас простить себе не могу. После этого папа как-то активно внедрился в нашу жизнь. Убедил Женьку, что ему надо учиться в другой школе… А в какой-то момент сын сказал: “Мамуль, ты можешь меня поддержать? Разреши мне пожить у папы”.
— Сказать “нет” означало бы спровоцировать протест?
— Ребенку было пятнадцать лет, и я поняла, что запретить нельзя. И просится он к отцу. Леша изначально был против, но как-то все пришло к тому, что мы разрешили. Это был очень сложный период, потому что мы Женьку дома постоянно искали. Леша как-то сдерживал эмоции, а у меня было чувство, что отняли ребенка. Снились сны — захожу в детскую, оба сына спят, потом — раз, одного нет. Потихонечку мы ездили в школу, Женька же почувствовал новую жизнь — какие-то интересы у него стали неожиданные появляться: стрельба из ружья, например.
— Вы считаете, он почувствовал свободу…
— Там было все можно. Начались еще манипуляции — там все хорошие, а мы вот такие строгие и всегда чего-то требуем — учись, занимайся спортом. Ребенок ведь всегда уходит в сторону, где ему легче немножечко. Вот папа купил скутер. Я очень просила не делать этого, мне сказали, что и так воспитала парня как девчонку, готова приковать наручниками к батарее, чтоб сидел дома.
Знаете, до аварии мне казалось, что мы чего-то копошились, к чему-то стремились, рвались, все время в движении были, все время что-то нужно, а тут — рухнуло все, и понимаешь, что ничего не нужно. Только жизнь и здоровье детей.
Два месяца мы с Женькой прожили в институте. Столько раз по Тверской проезжали это место, а не задумывались, сколько там крика, стонов, боли. Слух обострился, я слышала все. Доктор говорил: “Леша, увози ее из больницы, на день, на часы, так нельзя”. Пережили две операции. Спасали Женьку не только врачи, вся семья, все близкие. Нужен был клей биологический, оказалось, что в нашу страну прекратили его поставку. А при доставке этого клея из-за границы важны часы и соблюдение правил. Петя Цанава, наш близкий друг, достал этот клей по бешеной какой-то цене, привез его прямо в контейнере. Женьку прооперировали. …Сан Саныч Потапов, доктор, нейрохирург, — когда мне сказали, кто будет оперировать, я почувствовала силы. Когда человек в любой профессии достигает вершин, а у него чувство человечности не потерялось — это бесценный человек.
— После больницы Женя вернулся домой?
— Вопрос этот даже не обсуждался. Хотя были истерики с той стороны, но для меня это было уже невозможно. Трижды за это время мы переживали возрождение. После первой недели, потом после каждой операции. Когда сын начинал есть с ложечки, с окровавленной накруткой на голове, это ведь каждый раз становилось счастьем.
— А младший сын Алеша знал, что произошло с братом?
— Да, мы рассказывали, без подробностей, которые могли его травмировать, но рассказывали. Он очень переживал: Женечка, миленький… Когда уже можно стало, он пришел в больницу. Не выдержал, отвернулся и плакал. Женька тогда ничего не помнил, он и сейчас многое в памяти еще хранит. Не мог вспомнить, когда я родилась, его попросили назвать братьев — он всех двоюродных перечислил, а Алешеньку — не назвал. Алешка до сих пор ему вспоминает… Но младший очень старается. Он понял, что произошло, и по-своему Женьку бережет. Когда сын вернулся из больницы, он был очень эмоциональный, нас предупреждали об этом, смена настроения частая. И пытался как-то досаждать маленькому. И мы с Лешей объясняли: ты, Алеша, пойми, что брат не специально это делает, просто сейчас Жене нужно дать время, чтобы он пришел в себя. Алешка плакал, доходило до слез: “Мамочка, чего он? Я бы Женьку стукнул в ответ. Но я же не могу!”
— Вы все стали чуть-чуть…
— Другими. И поняли то, что могли бы понять и не такой ценой: все остальное — не проблема. И еще поняли — знаменитый, не знаменитый, все одинаково страдают, и все должны сражаться все равно за себя сами. Одна мама, с которой мы познакомились в больнице, боялась возвращаться домой, говорила: я уже столько должна! Там люди лежат, их родные продают автомобили, меняют большие квартиры на меньшие, при этом им помогают все родственники.
Мне говорят иногда: Галь, как ты хорошо выглядишь, не то что год назад. Чужое горе быстро забывается. Я столбенею: люди, о чем вы говорите, я думала, руки на себя вообще наложу… Дмитровский суд приговорил водителя к 2 годам со свободным поселением и присудил выплатить по 300 тысяч рублей компенсации обоим детям. Он подал апелляцию, дело передали в другой суд. Знаю, что сегодня с этого человека вообще сняли обвинения. Нам не пришло ни уведомления, ничего. Вот — на днях получили перевод от водителя на тысячу рублей. Я его выбросила. Мы это пережили. Я точно знаю — нельзя детей бросать в ту жизнь, к которой они не готовы. И надо их очень беречь. Иногда даже против их воли. Когда сегодня из окна машины мы с Лешей видим, как едут пацаны на скутерах и без шлемов, хочется затормозить и сказать — давай-ка к маме, побереги ее и себя…
