В дни празднования 25-летия разгрома немцев под Москвой я присутствовал на встрече журналистов с героями обороны столицы маршалами Рокоссовским. Еременко, генералом армии Горбатовым и другими полководцами. Они высказались за присуждение почетного звания столице. Но и тогда услышал высказанное вслух сомнение: «А как же паника…».
Коренные москвичи на всю жизнь запомнили панику, охватившую город, где вдруг без всякого предупреждения утром 16 октября закрылись проходные всех заводов и станции метро.
«Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, - по словам писателя, - поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе, хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история».
Об этой трагедии Наум Коржавин сочинил стихотворении «16 октября» Читал его до ареста друзьям.
Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день — едва ли
Им было до календаря.
Все переоценилось строго,
Закон звериный был как нож.
Искали хлеба на дорогу,
А книги ставили ни в грош.
Слова поэта подтверждает полученное мной письмо москвички, подписавшейся З. Борисова: «В Столешниковом переулке собралось много людей. Все продавали замечательные книги, антикварные вещи и драгоценности. Никто ничего не покупал даже за бесценок. А в «китайском» чайном магазине на Кировской улице давали конфеты, шоколад, печенье без карточек. Зашла я на почтамт, чтобы узнать, нельзя ли отправить посылку, но там никого не увидела. Уехала из Москвы на попутном грузовике по шоссе Энтузиастов, забитом народом».
Москва выглядела непохожей сама на себя. Одни стремились к центру, на главные улицы, тянулись к Кремлю: окраины казались покинутыми. Уголовники грабили магазины.
Другие шли к Владимирской дороге, то есть шоссе Энтузиастов и осаждали Ярославский вокзал, откуда шли на восток поезда.
Взорвали мачту радиостанции имени Коминтерна. На нелегальное положение перешел секретарь МГК партии Калашников, устроенный учителем сельской школы в Московской области под вымышленной фамилией… Комплектовались подпольные партийные центры, создавались явки, типографии, склады оружия, продовольствия на случай, если Москва будет сдана.
Причиной всему происходящему стало то, что 14 октября пал Калинин, прикрывавший путь врагу с северо-запада. Сражение началось на Бородинском поле, где второй раз в истории решалась судьба Москвы. Маршал Жуков вспоминал: «Особенно трудно сложилась обстановка 14 и 15 октября. Фашистам удалось вклиниться в глубину обороны дивизии. НАЗРЕВАЛА ОЧЕВИДНАЯ КАТАСТРОФА. (Выделено мной – Л. К.).
…. Штаб армии генерала Лелюшенко отбивался от прорвавшихся танков гранатами, один из танков дополз до окопа, где находился командарм, тяжело раненный в том бою. Именно на этом участке Западного фронта могла произойти катастрофа — прорыв танков, в результате чего они могли бы внезапно появиться под Москвой».
Вот почему появившийся рано утром 15 октября в Кремле Сталин срочно вызвал членов Политбюро и Государственного Комитета обороны. Член Политбюро, нарком Анастас Микоян, оставил такое свидетельство: «15 октября в 8 часов утра вдруг меня будит сотрудник охраны и сообщает, что Сталин просит в 9 часов зайти к нему...
Сталин внешне держался спокойно. Коротко изложил обстановку, сказал при этом, что до подхода наших войск немцы попытаются раньше подбросить свои резервы и фронт под Москвой может быть прорван. Он предложил срочно, сегодня же, эвакуировать правительство и важнейшие учреждения, видных политических и государственный деятелей, подготовить город на случай прорыва фронта противником и вторжения его в Москву.
Сталин приказал заминировать важнейшие машиностроительные заводы и другие предприятия, которые в случае занятия столицы могут быть использованы неприятелем для военных нужд и производства боеприпасов...
Кроме того, он приказал командующему войсками Московского военного округа генералу П. А. Артемьеву…подготовить план обороны столицы, имея в виду удержать если не весь город, то хотя бы большую часть до подхода главных резервов из Сибири и с Дальнего Востока. Это даст возможность организовать контрнаступление и изгнать немцев из-под Москвы.
Сталин сказал, что правительство надо эвакуировать в Куйбышев, туда же направить иностранные посольства, а наркоматы — в другие города. Молотову и мне предложено срочно вызвать всех наркомов и объяснить им, что необходимо срочно, в течение суток, организовать эвакуацию всех наркоматов
Сталин предложил всем членам Политбюро и ГКО выехать сегодня же, «а я выеду завтра утром», — сказал он».
Слова Микояна подтверждает принятое в тот день строго секретное постановление ГКО «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Текст этого документа обнаружил в архиве профессор доктор исторических наук Георгий Куманев. Четверть века историк не мог его опубликовать. Присланный мне текст, с согласия ученого, я обнародовал, когда не стало цензуры, Главлита. В постановлении сказано:
«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия организует их охрану).
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем Председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позже, смотря по обстановке).
3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в г. Арзамас.
4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берии и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».
В ночь с 15 на 16 октября из Москвы под конвоем отправили заместителя наркома обороны, генерал-лейтенанта авиации Героя Советского Союза Рычагова, начальника управления ПВО генерал-полковника Героя Советского Союза Штерна, помощника начальника Генерального штаба дважды Героя Советского Союза Смушкевича , молодых, отважных, закаленных в боях...
Вслед им пошло предписание: срочно привести в исполнение, прекратив следствие и без всякого суда, приговор о ВМН (то есть о высшей мере наказания — расстреле – Л. К.) в отношении 25 заключенных, в их числе трех жен. Среди них оказалась летчица майор Мария Нестеренко, заместитель командира авиаполка, схваченная на летном поле только за то, что, «будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа».
Как выполнялось постановление Государственного Комитета обороны на предприятиях я узнал от бывшего начальника спецотдела метрополитена Степана Евдокимовича Теплова. Начальника метрополитена Новикова и его срочно вызвали в Наркомат путей сообщения.
— В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг — одним словом, паника. Нас принял нарком Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал направо и налево приказания. И вот от человека, чье имя носил тогда Московский метрополитен, от Кагановича, услышали Новиков и Теплов слова, которым не сразу поверили: «Метрополитен закрыть. Подготовить за три часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом».
Поезда приказывалось с людьми эвакуировать в Андижан. Что нельзя эвакуировать — сломать, уничтожить.
Насколько Теплов помнил, нарком сказал, что Москву могут захватить внезапно, поэтому эвакуацию нужно начать срочно.
Далее Теплов мне рассказал: «Я сочинил нечто вроде клятвы о неразглашении приказа, и все, кому он был объявлен, подписывались под этой клятвой.
Ночью шло минирование, его выполняли прибывшие пиротехники. Рубился кабель, в Москва-реку сбросили трансформаторы.
Я зашел домой, переоделся теплее на случай, если придется уходить из Москвы, Новиков показал мне билет на специальный поезд. Мне было приказано уезжать на машине начальника метрополитена.
Мы ждали у телефона звонка наркома. Наконец, он вечером 15 октября позвонил и спросил, что сделано во исполнение приказа. Когда Новиков доложил, то услышал в трубке, что приказ отменяется и нужно срочно возобновить движение, пустить хотя бы один поезд. Это было выполнить трудно, пиротехники сделали свое дело и ушли, не оставив нам плана, где заложена взрывчатка.
Но поезда пошли, только те, конечно, что не успели отправить из Москвы по железной дороге. В 18 часов 45 минут 16 октября двинулись поезда от «Сокольников» до «Парка культуры», промчались они мимо станции, «Кировской», где находился подземный кабинет Сталина…. На следующий день тронулись поезда по линии, что вела к «Соколу». Здесь задержка на сутки произошла потому, что в ночь на 16-е демонтировали эскалаторы, требовалось время, чтобы их снова собрать и пустить».
Что случилось на крупнейшем московском автозаводе «ЗИС» рассказал мне заместителя директора Кармазин: «После первой смены завод прекратил работу, и в ночь на 16 октября начался срочный демонтаж оборудования. Люди работали, не выходя с завода. Ежедневно отправлялось 500 вагонов с оборудованием... В ночь на 16 октября было принято решение об организации производства вооружения для фронта на базе оставшихся на заводе цехов».
Записал я еще одно воспоминание - секретаря парткома завода «Серп и молот» Туртанова: «Возвратились мы на завод, привезли с собой взрывчатку, смотрим на наши мартены и прокатные станы, а у самих на сердце камень. Пришел я к тому месту, которое указано в инструкции для закладки взрывчатки и вижу: ко мне идет старый наш вальцовщик. Лицо все в морщинах, глаза красные, слезятся, видно, не выходил целые сутки из цеха. И смотрит мне этими глазами в самую душу.
Слушай, — говорит вальцовщик, — ты только не торопись с этим, до самого крайнего срока жди. Поторопишься — не поправишь. А ведь мы не отдадим Москву. За каждую улицу, за каждый дом постоим, навалимся на них — и захлебнутся.
Он ушел, а я подумал: как же это получается? Считали, что в секрете осталась наша тяжелая миссия, а народ-то знает. Откуда?»
В 2 часа ночи 16 октября закрылись подъездные пути к железнодорожному тупику за Крестьянской заставой. Военные взяли под контроль окружение тупик среди множество железнодорожных путей, которые шли от Курского вокзала.
Там под охраной стоял специальный поезд, предназначенный для отправки в Куйбышев Верховного Главнокомандующего. Немцы знали о нем. Днем 16 октября на тупик германские самолеты сбросили авиабомбы и обстреляли состав из пулеметов. Две пули попали в вагон, ранив проводника выбитыми оконными стеклами. Однако Сталин там не появлялся никогда.
Сотрудник для поручений Кагановича Н. Суслов, вернувшись из тупика в Кремль, увидел выходящего из кабинета Сталина наркома путей сообщения и услышал на высокой ноте его новое поручение: «Сталин сейчас дал мне нагоняй, уберите спецпоезд».
По словам охранника С. Соловова: «Я уже кое-что перевез из вещей с дачи в вагон спецпоезда. Сталин увидел мои хлопоты, спросил: «Что за перевозка?» Я ответил: «Товарищ Сталин, готовимся к эвакуации в Куйбышев». Сталин: «Никакой эвакуации, остаемся здесь до победы».
С утра 16 октября 1941 года командование НКВД приказало установить автоматчиков для охраны четырех самолетов Ставки Верховного Главнокомандования на Центральном аэродроме имени Фрунзе, в том числе у самолета «Дуглас» Сталина. И на этом аэродроме он никогда не появлялся.
Что произошло в тот день утром в Кремле, вспоминал нарком авиационной промышленности Шахурин: «Кремль выглядел безлюдным. Передняя квартиры Сталина открыта. Вошел, вешалка была пуста. Разделся и прошел по коридору в столовую. Одновременно из спальни появился Сталин. Поздоровался, закурил и начал молча ходить по комнате.
В этот момент в комнату вошли Молотов, Щербаков, Косыгин и другие. Сталин поздоровался, продолжая ходить взад-вперед. Все стояли. Сесть он никому не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:
— Как дела в Москве?
Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали.
Не выдержав, я сказал:
— Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом рабочие возмущены тем, что не всем выдали деньги, им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.
Сталин спросил у Молотова:
— А Зверев где?
Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком.
Сталин приказал:
— Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.
Я продолжал:
— Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.
Сталин обернулся к Щербакову:
— Почему?
И, не дождавшись ответа, начал ходить.
Потом сказал:
— Ну, это ничего. Я думал, будет хуже.
И, обратившись к Щербакову, решил:
— Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину надо сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена.
Помолчав еще немного, Сталин поднял руку:
— Ну, все.
И мы разошлись, каждый по своим делам»
Утром16 октября произошло событие, не попавшее в газеты и на радио.
«По Ленинградскому шоссе (по-видимому, то был авиадесант) мчалась прямо к Москве ничем не сдерживаемая колонна мотопехоты. Конечно, то была не такая страшная, длиной в 25 километров, бронированная колонна из танков и бронемашин, прорвавшая Западный фронт в начале октября на дальних подступах. Но шальной фашистский отряд приблизился к Москве настолько, насколько не удавалось больше никому.
Навстречу колонне немцев устремился отряд танков БТ-7. Они мчались по улице Горького, Тверской, Ленинградскому проспекту, Ленинградскому шоссе и столкнулись с мотопехотой в ту минуту, когда пулеметчики на мотоциклах въезжали на Горбатый Химкинский мост, переброшенный через канал. Танков за ними не оказалось. Всех захватчиков уничтожили в коротком бою. Он произошел в 15 километрах от Кремля...»
Об этом факте, который кажется многим неправдоподобным и опровергается, мне сообщили бывшие участники боя, ветераны дивизии имени Дзержинского. Это люди, не склонные к выдумкам. Их танки дежурили постоянно у Покровских казарм на Покровском бульваре и по сигналу тревоги не раз выполняли экстренные задания, уничтожая прорвавшие к городу вражеские группы.
Москва успокоилась 17 сентября после выступления по радио секретаря ЦК, МК и МГК Щербакова, и председатель исполкома Моссовета. Василий Прохорович Пронин. Вот что он рассказывал автору этих строк:
- Предполагалось, что немцы окружат Москву и начнут налеты, начнется уничтожение города, поэтому началась массовая эвакуация. За 15 дней удалось вывезти миллион человек, эвакуировать 500 заводов и фабрик.
В середине октября у нас не было достаточно войск, положение сложилось очень серьезное, но Москву сдавать мы не собирались.
- Эвакуировался ли Московский Совет?
- Нет, московские организации не уезжали, аппарат исполкома Моссовета работал. Мы предполагали вывезти сотрудников-женщин, но они отказались.
Но нашлись такие люди, кто побежал. Так, сбежали в тот день Фрумкин и Пасечный, один руководил отделом искусств, другой — местной промышленностью. Их поймали под Владимиром и судили, отправили в штрафные роты. Полная уверенность, что Москву отстоим, появилась только когда подошли резервы, несколько армий.
Приступив к массовой эвакуации, Московский городской комитет партии и Московский Совет недостаточно разъяснили ее необходимость населению…На некоторых предприятиях часть рабочих противилась выезду на восток. Нам приходилось не раз выступать на фабриках и заводах, разъяснять рабочим, почему нужна эвакуация.
Так случилось на Ленинградском проспекте, на 2-м часовом заводе, куда я поспешил, чтобы разрядить обстановку. Приехал на завод. Двор заполнен возбужденными рабочими. Выяснилось, что они не знали о том, что эвакуация производится по решению правительства. Рабочие предполагали, что руководители завода самовольно вывозят оборудование.
Были и другие руководители. Они бежали из Москвы в служебных легковых машинах, вывозили свои вещи и продукты. Ехать им не давали. Как записал в дневнике очевидец; «Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривая их по земле».
По справке НКВД: «Из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Бегство сопровождалось крупным хищением материальных ценностей и разбазариванием имущества. Угнаны сотни легковых и грузовых автомобилей». .
Стараясь выбраться из тины,
Шли в полированной красе
Осатаневшие машины
По всем незападным шоссе.
Заведующий организационно-инструкторским отделом МГК партии Сергей Наголкин представил Щербакову записку: «О фактах уничтожения партийных билетов 16–17 октября 1941 года в Москве»: «Выявлен 1551 случай уничтожения партдокументов в следствие трусости в связи с приближением фронта».
18 октября фашистские войска захватили Можайск — последний город перед Москвой на Западном направлении. Усилились налеты, они стали проходить и ночью, и днем. Члены Военного совета обратились просьбой разрешить переместить штаб Московского военного округа в Горький, ввести в городе осадное положение. Это решение состоялось на следующий день.
«В сырой промозглый вечер 19 октября идем вместе с А.С. Щербаковым по темному и пустынному Кремлю, - рассказал Пронин. - Нас пригласили на заседание Государственного Комитета Обороны. Входим в кабинет. Начинаем заседание. Без лишних слов Сталин подходит к столу и говорит: - Положение на фронте всем известно. БУДЕМ ЛИ ЗАЩИЩАТЬ МОСКВУ?» (выделено мною. — Л.К.). Наступило тягостное молчание. Помолчав немного, он обратился с этим вопросом к каждому члену ГКО и к нам. (Позже мы узнали, что Сталин о защите столицы предварительно советовался с командованием Западного фронта.) Получив от всех утвердительный ответ, Сталин продиктовал известное постановление о введении осадного положения в Москве и прилегающих к ней районах.
Казалось, что лавина злая
Сметет Москву и мир затем.
И заграница, замирая,
Молилась на Московский Кремль.
Там,
но открытый всем, однако,
Встал воплотивший трезвый век
Суровый жесткий человек,
Не понимавший Пастернака
(Ошибался поэт , «суровый жесткий человек» хорошо и давно знал Пастернака, в середине 20-х годов пригласивший в Кремль его, Маяковского и Есенина, трех великих поэтом, и предложивший им переводить грузинских поэтов, чем Борис Леонидович охотно занимался…)
Продиктованное в тот вечер Сталиным постановление (вариант, написанный Г. М. Маленковым, он забраковал) памятно многим пожилым москвичам. Оно начиналось архаичным официальным русским словом, вышедшим к тому времени из употребления, — «сим». Это слово проникло в душу каждого русского человека, возбуждало чувство, пересиливающее тревожные настроения, вызванные поспешной эвакуацией и прочими решительными мерами
«Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100—120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу Жукову».
После принятия постановления Верховный Главнокомандующий сразу же стал вызывать по телефону командующих военными округами восточных районов и отдал приказ о направлении на защиту Москвы дополнительных дивизий. Он называл многие дивизии по памяти, иногда заглядывал в записную книжку.
Это свидетельство убеждает, что окончательное решение о судьбе Москвы приняли к вечеру 19 октября. До этого обсуждались и другие, которые вызвали шок у населения.
Сама постановка вопроса: «Будем ли защищать Москву?» — говорит о многом, как и поименное голосование.
Нарушителей порядка требовалось отдавать под суд трибунала, а всех «провокаторов, шпионов и агентов врага» — расстреливать на месте. В распоряжение вновь назначенного коменданта передавались три дивизии НКВД и внутренних войск, в их числе имени Дзержинского, семь других воинских частей, прежде подчинявшихся разным ведомствам, и флотский экипаж.
По радио постановление ГКО передавалось не раз, его напечатали газеты, листовки с текстом белели на стенах домов, афишных тумбах, заборах... Кризис преодолевался, город восстанавливал дыхание, налаживал новый ритм жизни. В те самые тревожные дни середины октября в Москве удалось сформировать четыре стрелковые дивизии. Они занимали новую линию обороны..
…В день 14 октября, когда пала Тверь, на Дальнем Востоке в строжайшей тайне от Японии, ждавшей падения столицы СССР, чтобы напасть на Советский Союз, началась посадка в железнодорожные эшелоны войск Дальневосточного и Забайкальского военных округов.
С курьерской скоростью грузовые поезда мчались к Западному фронту. За 10-11 дней ему на помощь прибыли 12 стрелковых, 5 танковых и одна моторизованная дивизии. А это свыше 120 тысячи солдат и офицеров, почти 2200 орудий и минометов, более 2200 легких танков, 12 тысяч. автомашин и полторы тысячи тракторов и тягачей.
В историю Отечественной войны дальневосточники вошли с именем «сибирских дивизий» Спустя несколько дней после их прибытия, 5 декабря 1941 гола началось долгожданное контрнаступление Красной Армии и разгром немецких войск под Москвой.
