МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ Он не помнит, как нажимал на курок. Не помнит, сколько раз выстрелил. Не помнит, в кого стрелял. Он пришел в себя, когда уже вхолостую нажимал на спусковой крючок своей винтовки. Его взгляд, скользнув вдоль ствола, уперся вдруг в алое пятно. Нереально алое пятно на ослепительно белом снегу... Тогда он ни о чем не думал. Не мог. В сознании не укладывалось, что он — убийца, хладнокровно расстрелявший двух человек, по сути своих друзей. Примерно такое же чувство он уже испытывал. Давно. Когда служил в Афгане. Там ему, разведчику-снайперу, часто приходилось убивать людей. Убивать хладнокровно. Чтобы не убили его. Там, в Афгане, он понял, что к такому нельзя привыкнуть. И забыть такое невозможно... 5 февраля 1995 года. Этот день разделил жизнь Владимира Шевченко на две части: ДО и ПОСЛЕ. В жизни ДО было все: замечательные родители, красавица жена, дочка, сынишка, настоящие друзья, любимая работа... В жизни ПОСЛЕ — камера смертников, боль и нежелание жить... А еще кошмарная картина: ярко-алая кровь на ослепительно белом снегу... n n n В родном поселке Первомайский Читинской области семью Шевченко все хорошо знали. Глава семьи — инженер, мать — учительница английского языка, трое детей. Старший сын, Владимир, когда ему исполнилось 18 лет, попросился в десантные войска. Здоровье позволяло. Мать, провожая сына в армию, еще не знала, что тот уже давно мечтает попасть в Афганистан: он просто не мог оставаться в безопасной зоне, зная, что где-то гибнут его соотечественники. Из записей Владимира Шевченко (сделаны в камере смертников. — Авт.): "...Я проходил специальную подготовку для выполнения заданий правительства СССР в государствах, с которыми официально не были объявлены боевые действия. Единственная учебная часть в то время на территории СССР находилась в Ленинградском военном округе. Окончил ее на отлично по специальности "разведчик-минер частей специального назначения Воздушно-десантных войск". Сам написал рапорт с просьбой о выполнении воинского долга в Республике Афганистан (полевая почта 83506, граница с Пакистаном, город Асадабад, провинция Кунар). Дополнительно проходил стрелковую и горную подготовку в Белоруссии и Узбекистане. Участвовал в боевых действиях в качестве разведчика-снайпера... ...Нас было 240 человек. За год службы погибло 78. Были моменты, когда чудом оставался в живых...". Матери писал, что все в порядке. А сам каждый день жил бок о бок со смертью... "Были экстренные ситуации, когда на тебя смотрит ствол автомата и мгновения решают все: останешься ты в живых или нет. В таких случаях действуешь инстинктивно, молниеносно, не задумываясь. Нас готовили к отражению атак извне". В Афгане он прослужил ровно год. Это был очень тяжелый год. Кто был в зоне боевых действий и чувствовал на себе дыхание смерти, тот поймет. Владимир уцелел и вернулся домой. Но он был уже не тот. Исчезла юношеская веселость и беззаботность. В глазах появилась суровость и усталость зрелого мужчины. В 21 год. О том, что творилось в его душе и в каком состоянии была психика, знали только родители. — Только мне и отцу известно, как в течение трех лет после возвращения с войны проходили кошмарные бессонные ночи сына, — говорит мать Владимира, Лариса Никифоровна. — Всегда открытые глаза, а тело — пружина, которое в любую минуту могло куда угодно метнуться даже от гула самолета, от пролетающих птиц. Однажды с риском для себя бросился спасать щенка в бушующую реку... Но жизнь, к счастью, брала свое. Владимир возглавил в родном поселке Совет воинов-интернационалистов, женился на девушке, которую знал еще со школьной скамьи. Родились дочь и сын. В тяжелые времена, когда в глубинке почти перестали выплачивать зарплату, он занялся охотой. Купил, как положено, оружие, получил лицензию и стал сдавать мясо отстрелянной живности в заготовительные конторы. Только-только начал "оттаивать", как началась война в Чечне. — События декабря 1994 года и января 1995 года в Чечне опять перевернули Володину жизнь, — продолжает Лариса Никифоровна. — Его внимание и балагурство даже по отношению к любимой бабушке притупились. Он приходил домой, садился напротив телевизора, включал последние известия и молчал: следил за страшными событиями в Чечне. Изредка он говорил: "Зачем?", "При чем тут дети и мирные жители?", "Где политики?". Уходил молча, расстроенный. Он очень переживал это время. Все это было ДО. И вот 5 февраля 1995 года... n n n В тот день Владимир отправился на охоту со своим соседом Литовченко. Он был опытным охотником, и вдвоем им быстро удалось подстрелить изюбря (подвид благородного оленя. — Авт.). Друзья уже собирались увезти свою добычу, как вдруг на опушке появилась милицейская "Нива". Машина остановилась рядом с тушей убитого животного. Из нее показались сотрудник ГАИ Забелин и охотовед Цыдендамбаев. Обоих Владимир хорошо знал. С Забелиным его несколько лет назад познакомил друг-"афганец", а с охотоведом он два года работал буквально бок о бок. С точностью установить, что за разговор состоялся тогда между земляками, наверное, уже невозможно — слишком много версий. Но закончился он более чем трагично. Сотрудник милиции Забелин попросил Литовченко предъявить путевку и разрешение на отстрел изюбря. Но документов у охотников при себе не оказалось: они находились в землянке, до которой надо было еще доехать. Забелин, заметно повышая тон разговора, приказал Литовченко сесть в милицейскую машину. Но тот демонстративно направился в другую сторону. Страсти накалялись. Милиционер со словами: "Я сейчас его убью" — раздраженно передернул затвор автомата и направил его в сторону удаляющегося охотника. В этот момент в спор вступил Владимир. — Ребята, прекратите, — попытался он уладить конфликт, возникший буквально на пустом месте. Забелин резко повернулся в сторону Владимира. Теперь готовый к бою автомат был нацелен точно на Шевченко... Если бы не этот автомат... "Афганец" среагировал мгновенно. Он как будто вдруг снова оказался там, на высотке в провинции Кунар. А перед ним, как ему тогда казалось, была смертельная угроза... "...Я видел только, что палец его правой руки лежал на спусковом крючке, предохранитель был снят. Направленный, готовый убить в долю секунды автомат я воспринял как прямую угрозу моей жизни. А с другой стороны в это время ко мне приближался охотовед, и казалось, что он вот-вот вытащит пистолет... Не помню, в кого и сколько произвел выстрелов. В себя пришел, когда вхолостую нажимал на спусковой крючок своей винтовки..." n n n — Что же теперь делать? — Владимир едва мог говорить. Он не узнавал собственный голос. — Ехать в милицию?.. — Да ты что? — изумился Литовченко. — Возьми себя в руки. У тебя же двое маленьких детей! Тебе что, сидеть хочется?! Как в тумане, охотники погрузили тела убиенных в милицейскую "Ниву", облили машину бензином и подожгли. "...Я считаю себя виновным в том, что после того, как прозвучали трагические выстрелы, не сделал правильный выбор, был в нерешительности и послушал совета Литовченко, которого считал своим вторым отцом, к которому прислушивался и многому у него учился. Я был шокирован происшедшим. Не знал, как поступить..." Шевченко арестовали, что называется, по горячим следам. С этого момента для него началось ПОСЛЕ. n n n На всех допросах и следственных экспериментах он вел себя достойно. Не прятал глаз, как мелкий воришка, и не бравировал, как бывалый уголовник. Он честно рассказал, как все получилось, нисколько не умаляя своей вины. Во время следственного эксперимента в деталях показал свои действия. Хотя он так и не смог восстановить в памяти, как нажал на спусковой крючок, куда и сколько раз стрелял. Следователи восприняли это как "желание уйти от уголовной ответственности". Поэтому с особым усердием поливали дерьмом убийцу милиционера. В материалах дела нет ни слова о том, что Владимир служил в спецвойсках и имеет боевые награды. Нет анализа его психического состояния. Нет вообще никаких сведений о том, что он за человек. Есть только голый факт: убийство двух лиц, связанное с выполнением ими служебной деятельности, совершенное с особой жестокостью. В результате — безжалостный приговор: СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. Дали по максимуму. Хотя статья, помимо исключительной меры наказания, предусматривала еще и разные сроки лишения свободы — от 8 до 15 лет. Кстати, когда Владимиру назначили судмедэкспертизу, врачи просто растерялись. Оказалось, что обследовать таких "нестандартных" убийц у нас просто не умеют. Каким образом увязать психологию профессионального снайпера и преступника? Судмедэкспертам это оказалось не под силу. Они ограничились обычным тестированием, в котором не было ни слова о войне. Врачи не попытались даже из профессионального интереса задуматься над тем, как человек, живший год под пулями и сам стрелявший в людей, воспринимает по прошествии многих лет нацеленное на него оружие. n n n Во время судебного заседания в Читинском областном суде в адрес Ларисы Никифоровны, матери Владимира, прозвучал упрек: почему, мол, не отвела его после возвращения из Афганистана к психиатру — ведь он там был профессиональным убийцей? А почему, собственно, лечить Владимира должна была мать? Это не ее забота! Ведь это не она отправляла его на войну, не она дала ему в руки оружие, не она отдавала приказы убивать и не она на протяжении года внушала ему, что он — смертник. Нет, не мать, а государство должно было позаботиться о психике Владимира и душевном состоянии еще сотни тысяч таких же Владимиров, Андреев, Сергеев и Саш, вернувшихся из зон боевых действий. Неважно, из Афганистана, Чечни или Дагестана. Государство должно заботиться о том, чтобы уцелевшие участники войн, возвратившись на "гражданку", продолжали нормально жить, а не зарабатывать деньги криминалом, объединяясь в преступные группировки, потому что лучшего применения себе в мирной жизни они уже не находят. Кстати, у нас пока еще никто не задумывался над тем, какой процент в общей массе преступников сейчас составляют парни, побывавшие в горячих точках. По обрывочным данным, в бандитских группировках таковых, как правило, пятая часть. Они умеют стрелять и, что самое главное, убивать. Они озлоблены на "лиц кавказской национальности", поэтому в криминальных разборках им нет цены. Приплюсуйте еще таких, как Владимир, у которых просто в какой-то жизненно важный момент сработал "афганский синдром"... В США, например, уже давно подсчитали, что ветераны вьетнамской войны (т.е. люди с больной психикой) вносят весьма существенный процент в общий уровень преступности страны. И для государства оказалось дешевле заниматься здоровьем бывших бойцов, нежели подсчитывать убытки от их преступлений. Поэтому-то министерство по делам ветеранов США вплотную занялось этой проблемой. В Америке работает около двухсот клиник, где участникам вьетнамской войны оказывается психотерапевтическая помощь. Как считают эксперты Пентагона, такая забота о ветеранах сохраняет на случай мобилизации большой контингент высококвалифицированных специалистов, готовых служить в вооруженных силах. n n n — Не знаю, сможете ли вы когда-нибудь меня простить. Поверьте, я не хотел их убивать. Пожалуйста, поверьте! Эта боль за то, что я совершил, будет мучить меня до конца моих дней. И это, наверное, самое ужасное наказание для меня... Так начал свое последнее слово на суде Владимир Шевченко, обращаясь к родственникам убитых им людей. Потом он еще пытался что-то объяснить судьям, но его слова служителям Фемиды были неинтересны. Они лишь ждали, когда он закончит, и торопились вынести приговор. Смертный приговор. Позже, в камере смертников, Владимир все никак не мог понять, почему на суде его открыто называли бандитом, награждали страшными эпитетами — типа "маньяк-убийца", который "в Афгане убивал всех подряд и здесь продолжает", — признали, что он совершил убийство умышленно, да еще с особой жестокостью? А самое главное — показания единственного свидетеля происшествия Литовченко. Почему он беззастенчиво врал во время следствия и на суде, полностью исказив ход событий и выставив его действительно невменяемым головорезом? "...Я не стремлюсь уйти от ответственности, признаю свою вину и готов к любому наказанию. Но наказание должно быть справедливым. Меня приговорили к смерти. Но почему? ...Больнее от того, что не было у меня совершенно никакого умысла на причинение смерти знакомым мне людям. Вдвойне больнее, что Литовченко, которого я считал вторым отцом, врет и не находит в себе сил признаться, что же произошло на самом деле тогда в лесу..." Он пытался обжаловать приговор и просил еще раз разобраться во всем Генпрокуратуру, Верховный суд, Минюст и т.д. Наивный человек! Ну кому в нашем государстве есть дело до какого-то уголовника? Ну кто будет с этим разбираться и ковыряться в психике убийцы?.. Ты был нужен в Афгане, а здесь тебя просто "кинули"! "Иногда сейчас прихожу в отчаяние от того, что произошло в моей судьбе, и от того, что мне не верят. Мне не хочется жить. Может, эта вся моя писанина просто бесполезна, не знаю. Вокруг словно стена железобетонная. Но надежды не теряю все равно. А быть равнодушным к судьбе — значит умереть духовно. И не смогу никогда смириться с тем, что произошло... Скоро День ВДВ! Буду вспоминать ребят. Ничего, еще повоюем! А над Кунаром — горы высокие... Каменный нас окружает мешок. А над Кунаром — такое жестокое Жгучее солнце, пыль да песок..." P.S. Думаю, что тема, затронутая в этом материале, волнует сейчас не только непосредственных героев публикации. Ваши мнения я жду по адресу: 123848, ГСП, Москва, Д-22, улица 1905 года, дом 7. "Московский комсомолец", Гридневой М. P.P.S. Комиссия по помилованию при Президенте РФ заменила Владимиру Шевченко смертную казнь на 25 лет лишения свободы. Это все равно что пожизненное заключение. В сути дела так никто и не разобрался...
