В Театре сатиры готова почва для свежей интриги: успеют ли поссориться Михал Михалыч с Александром Анатольевичем? Битву гигантов спровоцировала готовящаяся премьера спектакля “Игра (Свадьба Кречинского)”. Козаков работает в качестве приглашенного режиссера, Ширвиндт руководит, естественно, как худрук Сатиры. Дата выпуска — 26 апреля.
В афишах спектакль заявлен как бенефис Спартака Мишулина. Как водится, подобными подарками артисты награждаются к юбилеям, и, таким образом, случившееся еще прошлой осенью 75-летие Мишулина растянулось почти на полгода. В “Игре” ему предложено сыграть Расплюева, “шестерку” Кречинского — возможно, роль спорную в качестве бенефисной, поскольку персонаж — пройдоха еще тот. Так или иначе, но сам Мишулин уверяет, что роль свою репетирует как самую обыкновенную и бенефисной ее не считает.
11 часов утра. При двух “хозяевах” сцены на ней — полная неразбериха. Может быть, отчасти из-за образа вертушки казино, в который сейчас “одеты” подмостки.
— Давайте сегодня хоть первый акт проползем до конца! — мрачно произносит Ширвиндт. — Ну где все? Марш на сцену, быстро! — срывается голос на крик. Козаков говорит, что Ширвиндта актеры боятся больше, чем его, а потому и слушаются скорее.
Два признанных мастера пытаются держать себя в руках перед артистами. Но обоюдная нервозность все равно нарастает — вместе с обратным отсчетом предпремьерных дней. День назад еще сырой спектакль впервые прогнали перед Ширвиндтом, и тот вознамерился довести его теперь до ума. Тем более что актерский состав худрук выбирал самолично, отчего теперь чувствует ответственность за каждого из актеров — как тянущих, так и не тянущих свои роли. В свою очередь, Козаков чувствует себя здесь на порядок менее уютно, чем в родной антрепризе, где главный всегда один — он сам.
— Вам нравится жанр мюзикла, в котором вы ставите? — спрашиваю я в перерыве у Михаила Козакова.
— Я бы назвал этот жанр, скорее, жесткой музыкальной комедией. Больше мне нравится непроходящая актуальность пьесы — к сожалению, вечно современен циник Кречинский, который ради денег готов на все без угрызений совести. Вседозволенность — то, что я ненавижу, но ставлю пьесу в форме развлечения, потому что не хочу погрузить публику во мрак.
Пока в оркестровой яме настраиваются музыканты, у их дирижера Анатолия Кремера, судя по появившемуся над головами сигаретному дыму, — перекур. То один, то другой артист напевают отрывок из либретто — “шерше ля фам”. Наконец из ямы раздается красивая неторопливая музыка. Вышедший из-за кулис Спартак Мишулин недоволен своими желтыми ботинками и просит поменять их на белые, но Ширвиндт не разрешает.
— Нежнее ее хватай, не так грубо, — советует из середины зала Козаков самому разбитному парню на сцене — Алексею Колгану. Тот примеривается, как его герою ухватиться за одну из аппетитных женских попок, и явно получает удовольствие от процесса репетиции.
— Играть пьяного — это зыбкая мечта всей мужской актерской части населения, — в это же время назидательно говорит Ширвиндт поддатому Тишке в лакейской ливрее. — Это кайф, это подарок судьбы. Раз тебе это выпало... — далее следует еще двухминутный монолог, после которого игра актера переходит от определения “алкаш” в разряд “очень смешной алкаш”.
По словам Козакова, основной момент в спектакле такого жанра — играть подлинно: по-настоящему волноваться, взаправду радоваться. Сам он задевать зал умеет и иногда сменяет актеров на сцене, чтобы показать им, как взвинтить себя до состояния запредельного. Смогут ли завести зал все участники Сухово-Кобылинской “Свадьбы” — главная забота режиссера каждую репетицию. Результат осталось ждать совсем недолго.
