С чего это, думаете, мы с Владиславом Александровичем Третьяком про дни рождения заговорили? Так ведь повод-то какой: завтра лучшему хоккейному голкиперу в истории человечества исполняется аккурат 50 лет! Смешно, конечно, предполагать, что Третьяк нуждается в представлениях. И все же не откажем себе в удовольствии еще раз вспомнить все его титулы и из сотни медалей и специальных призов выделить самые-самые: тринадцатикратный чемпион СССР, десятикратный чемпион мира, девятикратный чемпион Европы, трехкратный олимпийский чемпион, обладатель Кубка Канады плюс его портрет в Зале хокейной славы, а это навечно. Пролистать вместе с ним — страничка за страничкой — книгу его жизни. Детектив, кстати, тот еще...
Третьяк — не только гениальный вратарь. Но и прекрасный рассказчик. Вот мы и решили в канун юбилея, мобилизовав заодно и собственные архивы, вспомнить вместе с ним о...
Вообще мы с братом были избавлены от мелочной родительской опеки. — Правда, при этом мы обязаны были не просто выполнять поручения отца и матери, а делать все на “отлично”. Папа, Александр Дмитриевич, был особенно суров. Став взрослее, я понял, что именно его строгость подготовила меня к будущей работе с Тарасовым, чья требовательность не знала границ. Это отец — он служил в военной авиации — научил меня копать и пропалывать грядки, таскать воду, заготавливать дрова, слесарничать... Помню, когда хоккей уже транслировали по ТВ и мама усаживалась в кресло у экрана, отец вывешивал в комнате дорожный знак: “Подача звуковых сигналов — запрещена”.
Третьяк: “В детскую школу ЦСКА проходил набор хоккеистов. Что тут творилось! Кажется, все московские мальчишки решили в этот день стать хоккеистами. Экзаменовали нас строго, но особой выдумкой испытания не отличались — катание на скорость, вперед спиной, поворот... Из всех претендентов четверых, в том числе и меня, попросили отойти в сторону. Я был убежден, что мы и есть неудачники. Оказалось, наоборот: нас приняли. Счастью моему не было предела. Я не спал всю ночь и уже видел себя в воротах!”
Ерфилов: “1963 год. Я тогда работал в хоккейной школе ЦСКА. Приходит мой коллега Тазов: “Ходит в школу худой длинный парень, хочет стать вратарем. Мальчишка — личность! Кроме отменной реакции, игрового мышления умеет самозабвенно, до одури, тренироваться. Упражнения выполняет с удовольствием. Со льда его приходится выгонять”. Через год он уже играл за команду ребят на два года старше. Совсем еще мальчишка, но вот до чего догадался: сыграл несколько матчей в нападении, как мне потом рассказал, для того, чтобы понять психологию нападающего”.
Есть и вторая версия того, как Третьяк стал вратарем. Даже не версия — легенда. Поговаривают, было так: играл он себе в нападении, но настоящая форма ЦСКА так и оставалась мечтой. Ему говорили — на всех не хватает. В это время в команде не было вратаря: никто не хотел в “рамку”. Тут-то он и решился. Ради формы...
— Два года назад, Анатолий Владимирович, — отвечаю, — я рекомендовал Лутченко. Но вы на тренерском совете натолкали мне по максимуму: в десятку защитников, мол, не попадает и вообще кого это я предлагаю?! Сегодня Лутченко — один из ведущих, так что вам рекомендовать... И все же осмелюсь — проверьте Третьяка.
“А что в нем особенного?” — интересуется. Перечисляю: трудолюбие, талант, преданность делу, характер, творчество, умение читать игру, предвидеть действия соперника. Бог дал ему все, чтобы стать классным вратарем. Мохнатые брови Тарасова сошлись на переносице: “Такой оценки я от тебя никогда не слышал. Пусть мальчик приходит на занятия мастеров”.
Третьяк: “Началась новая жизнь. Как я старался, бросался за самыми безнадежными шайбами, буквально истязал себя... Тарасов поставил перед собой и мною цель — сделать Третьяка лучшим вратарем. “Лучшим в стране?” — спросил я. “Лучшим в мире — и запомни это навсегда”. Сейчас мне не верится, что я мог выдерживать те колоссальные нагрузки, которые обрушились на мои еще неокрепшие плечи. Три тренировки в день, какие-то невероятные, придуманные специально для меня упражнения. Ребята говорили: “Ну, Владик, не своей смертью ты умрешь. Тебя эти тренировки доконают”. Мне приходилось играть за юношескую, молодежную и взрослые команды. За каждую пропущенную шайбу — наказание: все уходили домой, а я делал по 100 кувырков через голову. И ни одним меньше — Тарасов мне доверял. А еще мне он чаще других говорил: “Не слушай похвал. Когда тебя хвалят, тебя обкрадывают, а если я тебе делаю замечание — значит, ты мне нужен”.
В 1968 году на молодежном чемпионате мира в Гармиш-Партенкирхене сборная СССР стала чемпионом мира, а я был признан лучшим вратарем. Во Дворце спорта окликает тренер. Хочет поздравить, подумал я. Но Тарасов есть Тарасов: “А вы, молодой человек, почему не на льду?”
Однажды, будучи в хорошем расположении духа, он завел со мной такой разговор: “Ты думаешь, играть в хоккей сложно?” — “Конечно, — уверенно заявил я. — Особенно если играть хорошо”. — “Ошибаешься, — прервал меня Тарасов. — Запомни: играть легко, тренироваться тяжко. Сможешь 1350 часов в году пахать? Так, чтобы тебя тошнило от нагрузок? Вот тогда добьешься цели!”
Никогда мне не забыть уроков Тарасова. Теперь, по прошествии многих лет, я четко понимаю, что он учил нас не только хоккею, но прежде всего жизни. Ну, например: идет тренировка. Тарасов обращается к Харламову: “Скажи мне, пожалуйста, шайба у тебя, кто является хозяином положения?” — “Ну как же? — уверенно отвечает Валерий. — Я и есть хозяин”. — “Неправильно, — торжествует Тарасов. — В этот момент ты слуга партнеров и играешь прежде всего на своих товарищей. Ты их обслуживаешь”.
Например, через четыре дня после свадьбы он улетел на первую встречу со сборной НХЛ, это была моя первая разлука с ним в качестве жены. Наверное, поэтому и врезалась в память особенно. Потом таких разлук были сотни. Мой отец — полковник Евгений Анатольевич Митяков, авиационный штурман. Мама умела его ждать спокойно, не выдавала тоску, печаль. Вот это умение ждать наверняка передалось мне. А ведь это характера требует. К разлукам с самым близким и родным человеком привыкнуть нельзя.
15 лет я встречала Новый год одна. Бывало, и всплакнешь: одолевала тоска, одиночество, ведь лучшие годы жизни проходили порознь. Сколько мы пропустили художественных выставок, театральных спектаклей, концертов, встреч с друзьями... Без Владика никуда не ходила: так и развлечения мне не в радость. Зато когда он возвращался из поездок, в доме наступал праздник. Дети — Дима и Ирочка — его обожают. Владик — человек сугубо домашний, прекрасный отец. У него исключительно развито чувство самообладания. Случались у сборной и ЦСКА поражения, но чтобы на близких сорваться — никогда...
Меня удивляет, когда спрашивают: а если бы у Третьяка не было всемирной известности, так же ждала бы я его? Я люблю человека, а не вратаря. Он мой муж и отец моих детей. Раньше, когда он уезжал, я писала ему письма. Однажды написала: “Ты всегда будешь играть хорошо, потому что за твоими воротами стоим мы — Ирочка, Дима и я. Ты не допустишь, чтобы шайба попала в нас”.
Знаю, что ребята очень ценили дружбу с ним, его суждения. Но самым близким, родным для него человеком был Харламов, с которым они вместе начали путь в хоккее. И Валерий с ним был совсем иным, не таким, как обычно. Владик гибель Валерия переживал очень тяжело. Он потерял не просто друга. Он потерял, повторюсь, родного человека...
Вот уже 16 лет, как Владик закончил играть в ЦСКА и сборной — и жизнь семьи круто изменилась. Несмотря на частые отъезды, Владик теперь принадлежит семье. Это именно то, о чем всю жизнь мечтали дети и я”.
Прежде мне никогда не хотелось расставаться с хоккеем. Я чувствовал себя достаточно сильным, чтобы играть надежно. Однако силы не беспредельны. Мастерство осталось, и реакция не стала менее острой, а вот нервы поизносились. По ночам долго не мог заснуть, все труднее давался настрой на каждый матч. Ведь все годы я играл с максимальной отдачей. Послаблений ни в играх, ни в тренировках никогда не допускал. Играл 15 лет без замен — и всегда первым вратарем...
Нет, вообще-то я собирался уйти годом раньше, но уж очень хотелось вернуть стране долг за поражение в олимпийском Лейк-Плэсиде от сборной США в 1980 году. После этого сборная СССР трижды становилась чемпионом мира, выиграла Кубок Канады. Но Олимпиада в Сараеве стала для нас особенно важной: или мы вернем нашему хоккею олимпийское золото, потерянное четыре года назад, или...
Помню, перед финалом с чехами тренер Тихонов отозвал меня в сторону: “Боюсь перенастроить ребят. Собери команду, поговори по душам без высоких слов”. Да я сам вижу, что ребята волнуются... “Для меня эта Олимпиада четвертая и, наверное, последняя, а волнуюсь так же, как перед финалом первой, — признался я им. — Но сегодня наш день, поверьте мне, предчувствия меня не обманывают”.
Выиграли. Закончилось награждение — и уже в автобусе вскакивает Фетисов: “Ура! Победа!” И завели “День Победы”. Пели от души — такое не забывается, у меня и сейчас, как вспомню, мороз по коже...”
“Считаю это своим долгом, — безо всякого пафоса признается Третьяк. — Хоккей мне много дал, и я мечтаю тем самым отплатить игре за те радости, которые она мне доставила.
А с “Чикаго” у меня отношения вот как построены: смотрю по календарю, когда у них пять-шесть матчей подряд дома, — и приезжаю. По такой же схеме и с фарм-клубом работаю... Случается и форс-мажор. Года два назад звонят и говорят: “Ждем завтра же в Тампе!” Вообще-то я раньше для “Чикаго” своего рода талисманом был. Как только приезжал — начинали выигрывать. Вот только в последнее время что-то никакие счастливые приметы не помогают...
Кого из вратарей обменять или на игру поставить — это решаю не я. Все глобальные вопросы — в ведении генерального менеджера. А текущие — в компетенции тренера. Он меня спрашивает, например, кто из голкиперов сейчас выглядит предпочтительнее, — я отвечаю. Или, бывает, делегируют меня просмотреть какого-нибудь способного вратаря — составляю рапорт. И все...”
Эдди — он потрясающе трудолюбивый. Все мои упражнения выполнял, как говорится, от и до. Даже кувыркался на льду. И не спрашивал: “Зачем это?” А вот был у нас в свое время Женя Белошейкин — талант огромный! Но стоило мне только отвернуться в сторону — как он уже дурака валяет. Жаль, не получилось из него великого вратаря...
А у Белфора даже сам Доминик Гашек в свое время дублером был! Потом, кстати, чех как-то обмолвился, будто бы я с ним мало занимался, игнорировал его. Честно скажу: даже обидно стало. Я ведь, поверьте, ко всем одинаково относился и отношусь. На льду. Другое дело — по жизни, да, с Эдди больше общался. Может, поэтому Гашек и ревновал?..
В конце концов, решал, кого ставить на игру, не я, а Майк Кинэн. И давал он ведь чеху шансы, а тот, скажем, за три игры 12 шайб пропускал. Он, между прочим, и в фарм-клубе тогда не выделялся... Чего ему не хватало? Думаю, опыта и уверенности в себе. Гашек ведь даже в Германию хотел уехать, да Кинэн его не отпустил!”
“А Женя ведь чуть было в “Чикаго” не оказался, — откровенничает Третьяк. — Поехал я его, помнится, в “фарме” просматривать, так Женю на следующий же день в основной состав “Сан-Хосе” забрали! Вот так: посодействовал, можно сказать, карьере... Жалко, что в российскую сборную его привлечь сложно — уже за Казахстан заигран. В последнее время почему-то так получается: все лучшие вратари — оттуда. Набоков, Тарасов, Еремеев... Хорошо хоть сейчас добились, чтобы Вадиму Тарасову разрешили играть за Россию! Не понимаю только: почему это раньше нельзя было сделать? А то ведь мы в Петербурге в том числе и с вратарской проблемой столкнулись. Хотя Илья Брызгалов и отыграл в целом неплохо...
Вообще мне Брызгалова даже жалко было немножко. Смотрел на него — и вспоминал свой дебют. На Призе “Известий” в 69-м. Меня-то защитники всячески оберегали, помогали. Это вдохновляло. Хотя, конечно, клюшки да форму таскал — как самый молодой”
А вот беседа со знаменитым канадским вратарем Жаком Плантом совсем другой результат принесла.
Дело было в 72-м — мы готовились к Суперсерии с американскими профессионалами. И вот заходит к нам в раздевалку Жак Плант: как его еще пустили-то — наверное, магия имени роль свою сыграла? И говорит мне: “Жалко мне тебя, парень. Накидают тебе штук пятнадцать...” А мы на следующий день выиграли — 7:3!.. Нет, не думаю, что это была какая-то психологическая атака. Скорее наоборот: хотел поддержать. Он же по-доброму сказал — я видел...
Это, кстати, была наша вторая с Плантом встреча. А первая случилась в 71-м. Помню, Анатолий Владимирович Тарасов мне кричит: “Пошли, там Жак Плант тренируется!” Пошел, посмотрел. А он мне потом клюшку подарил. С автографом. Так я, дурак, потом играл ей. И сломал, конечно.
Сколько раз меня в НХЛ приглашали? Уже и не помню. Много, много... Но когда в ЦСКА играл, и мысли об уходе не допускал. А потом уже, в 84-м, хотел уехать. Канадцы даже на руководство Советского Союза вышли с просьбой отпустить меня — так в Политбюро им вот что сказали: “Мы-то не против, да у него отец — командующий Дальневосточным военным округом. Он — не отпустит...” Самое интересное, что у командующего действительно была фамилия Третьяк. Но я к нему никакого отношения никогда не имел. Только в энциклопедии рядом стоим.
Может, и к лучшему, что не уехал никуда. К тому времени очень задолжал Тане. Ведь детей фактически поднимала она. Теперь мы уже дедушка с бабушкой. У сына Димы и дочери Ирины свои семьи. Внуку Максиму уже пять, весь в меня: упорный, настырный, неуступчивый, хорошо катается. Но самое примечательное, что лапа у него больше, чем у меня была в детстве. Катается в моей майке под номером 20. Кто знает, говорят, способности проявляются через поколение. Внучке Анечке уже восемь месяцев. Это и есть наше общее большое семейное счастье...”
“А в 83-м, — опять пускается в воспоминания Третьяк, — Уэйн Гретцки ко мне приезжал. С киногруппой — снимать эпизоды для фильма из серии “Чемпионы”. Все на высоком уровне делали: прислали письмо Брежневу, тот вроде как одобрил... На “Чайке” его возили... И вот подходим с ним к шестиэтажному дому на улице Правды, где я жил. И Гретцки спрашивает: “Владислав, это весь твой дом?” На полном серьезе... Парень вообще-то оказался отличный. Сначала почему-то всего боялся. Повсюду ел только то, что я ем. А потом сдружились. И водкой, конечно, его угощали. Я ему еще говорю: “Уэйн, ты больше двух рюмок не пей. А то, знаешь, с непривычки...” И вот он две выпил. А тут — тост за женщин. Гретцки поднялся и говорит: “Ну за женщин-то я тоже выпью!” И выпил. А бокалы такие приличные были — под шампанское...”
Наверняка придет и московский мэр. Столичные власти решили, кстати, помочь Третьяку осуществить давнюю мечту — создать спортивный комплекс для детей. В Митине уже выделена земля, где ребята кроме спорта (футбол, хоккей, фигурное катание, гимнастика) будут заняты хореографией, музыкой, живописью...
— Безусловно, человек творческий, мог бы себя проявить во многих областях деятельности, реализоваться как руководитель. Открытый, порядочный, амбициозный, четко знает себе цену. Интеллигентный, но и настойчивый... Никогда не был прагматиком, деньги для него — не главное. Человек среднего возраста, но сохранил молодость души. С годами его способности возрастают, особенно интуиция. Приятная внешность, открытое лицо — не стареющий романтик, верит людям. Встретил именно ту, единственную, предназначенную ему судьбой. Счастлив в личной жизни. Впереди у него большое будущее...
Мы слушали Ольгу Федоровну как завороженные. Каждое слово соответствовало действительности. Когда же она произнесла: “Впереди у него...” — глаза у нас округлились: “Куда ж больше?..”
