Кто мы, откуда и куда идем?

Новый имидж, новое имя

  Талантливому человеку непереносимо скучно всю жизнь вариться в густом бульоне своей профессии. И однажды он выпрыгивает в иное пространство, и вдруг начинают фонтанировать его дремавшие желания и порывы. Музыкант становится писателем, ученый пробует “пить эту жизнь, словно брагу” и объясняться стихами, иные поэты вовсе переиначивают и судьбу, и имя.

Павильон любви

     Попробуйте на листочке начертить генеалогическое древо своего рода. Да никакого древа не получится — так, хилый стволик о трех сучках. Знаменитый джазмен Алексей Баташев, красавец-мужчина, обаятельный и талантливый собеседник, читавший когда-то лекции о джазе в самой Америке, оказался к тому же блистательным исследователем, наделенным парадоксальным мышлением: в книге “Баташ”, изданной друзьями и близкими автора, он увлек воображение читающей братии историей имени Баташ — она идет с ХХXV века до рождения Христа. Автор дотошнее соискателя докторского звания погрузился в таинство живого общения с архивами, благодаря чему тысячелетия молчавшие факты заговорили.
     История не только рода, идущего от легендарного Баташа, но и мифы, старинные свидетельства обрели современное поэтическое звучание, проявились множеством вкуснейших подробностей. Алексей Николаевич выстроил свой фолиант с такой же безупречной виртуозностью, с какой выстраивает и ведет джаз-концерты. В начале тома автор заманивает читателей уведомлением о содержании каждой главы. Например, в главе 8-й “описываются владения Андрея Родионовича Баташева, царившие там порядки, охоты и развлечения гостей и самого барина, темные слухи о его “павильоне любви” и подземном монетном дворе, о таинственных убийствах, о его троеженстве, о закулисных связях “русского Круппа” с государыней и ее фаворитами, завершившихся восстановлением Баташевых в потомственном дворянском достоинстве указом Екатерины”.
     Том одет в черный бархатистый коленкор, на котором, словно на дорогом камне, выбит глянцевый, чернее антрацита БАТАШ. Джазист Баташев создал произведение, жанр которого определить очень трудно. И все-таки это “большой евразийский роман”, а попроще — опыт художественно-исторического исследования. Что же, если это история, то до чего же она занятная! Если это архивные раскопки, то сама незаурядная личность рассказчика озаряет прошлое упругостью жизнелюбивого темперамента, любовью к точному слову, веселостью духа, озорством допущений...
     Итог отважного путешествия Баташа нашего времени по стопам пращуров невероятен, если учесть, что подготовка иллюстраций, макет и компьютерная верстка выполнены самим автором, универсально образованным Алексеем Баташевым. Тираж сразу сделал этот том раритетом — всего 980 экз.

В тени державного лица

     Зато Ян Август достал сюжет из недавнего времени для нового своего сочинения “Медведково. 1982. Запрещенная поэма”. Книжечка тоненькая. В сочинение прокрался мистический фантом — оно написано то ли героем поэмы, то ли загадочным автором с имперским именем Ян Август. Я знакома давным-давно с поэтом Сергеем Миграновичем Мнацаканяном. Знаток поэзии здесь, по-моему, выступает еще и мистификатором: подобно японским художникам, он годам к пятидесяти решил укрыться под звонким псевдонимом Ян Август. Автор эксцентрической поэмы не постеснялся назвать героя Сергеем Мнацаканяном. С элегантностью светски-советского мужчины герой поэмы признается: “...а я — поэт Сергей Мнацаканян, имея в жизни некоторый опыт и в государстве чувствуя изъян, немедля перешел на полушепот”. В этом полушепоте мелькнула остро крамольная для 80-х фраза: “а за его влиятельным плечом партийно-государственные рыла смотрели важно в думах ни о чем”, что современно и по сей день. Не станем же мы придираться к сочинению, где герой и его бывшие однокашники сообразили крупно на троих. В поддатии легко слетает ересь с языка. Милиция застукала несчастных. А наш герой струхнул в момент допроса и в трусости себя шутливо укорил: “Я что-то снова нес, я трепыхался, я умолял — ну, отпусти, начальство!”
     Классически срифмованное и с улыбкой выстроенное “Медведково” приглашает читателя узнать в героях самих себя. Любой сегодняшний говорун и весельчак возьмет напрокат крылатое начало: “Намедни в чемоданчик-атташе мы взяли три бутылки бормотухи, от этой дряни умирают мухи, но странно хорошеет на душе”. У нас ведь как: все пьющие ни в чем не виноваты, зато непьющий, коль ерепениться начнет, получит по мозгам. Герой Яна Августа напрасно возмущался — “его остригли под нулевку, силком отволокли его под душ”. Опасно и сейчас начальству нагрубить! Но пошутить над собой приятно: “Нам в тени державного лица, пожалуй, не хватало огурца”. Сейчас у нас, кажись, и с огурцами все в порядке. Но куда сложнее с книгой — тираж ее всего лишь двести штук. Наверное, поэт их раздарил. И мне досталась книжка — с надписью душевной.

Приходит грусть

     На рубеже 80-х поэт Евгений Бунимович проявил свой организаторский порыв и даже основал клуб “Поэзия”. Печатался в журналах, альманахах. В Париже вышла первая книжечка стихов, а он по-прежнему учительствовал в Москве. В течение нескольких последних лет Бунимович растит и тренирует свой новый имидж, в Московской гордуме защищает культуру как может. Последняя книга стихов “Естественный отбор”, на мой взгляд, излишне рационально демонстрирует естественное движение автора от “Зала ожиданий” через “Лебяжьи острова” к “Чертановским терцинам”, к тому хорошему времени, когда поэт работал учителем математики. От скромности Бунимович, перефразируя Маяковского, восклицает: “Я не поэт и тем интересен”. Это уже общее место: каждый человек любопытен, но не все же выпускают книжки со стихами.
     Нынче место под солнцем приносит Бунимовичу не преподавание и не стихи, а исполнение “парламентских запросов”. И, увы, последовал наклон поэта к прагматизму: “Я все реже и реже существую психую рифмую”. (Давно модно не ставить знаков препинания — грамотные, разберутся!) И еще один имидж достался Евгению Абрамовичу: по привязанности к поэтическому ремеслу взвалил он на себя непонятное звание президента Московского международного фестиваля поэтов. И уже провел два, говорят, даже с банкетами и фуршетами, несмотря на финансовые и прочие трудности. А еще он дегустатор стихов и к тому же составитель: выпустил сборник “Черным по белому”, где тесно от имен, текстов разного достоинства. Возможно, в далеком будущем спецы определят в этом альманахе микродолю гениальности, проявленной каким-нибудь юным дарованием. Но чужестранные слависты, усвоившие русский язык по книгам наших классиков, обнаружат в сегодняшнем поэтическом бурном потоке разрушающий и заразный вирус, поразивший расхожую речь россиян. Нынче считается нормой нанизывать словесный сор на удавочку стихосложения. А что делать? Нельзя же запретить воробьям чирикать. Поют как могут.
     Бунимович осознанно обыгрывает чужие строки. Эти реминисценции лезут отовсюду, как черт из табакерки. В стихотворении “Востряково. Сад” образ из японской поэзии — “сад камней” — отнесен к сегодняшнему городу. Переосмысленный этот образ позволил поэту выразить грусть по уходящей жизни. Стихотворение воспринимается как плач о себе: там, в Вострякове, — его предки и мама. И душевно разделяешь скорбный рефрен стихотворения: “последний единственный кладбищенский мой сад”.

Терновое ложе

     Ивсе-таки прав был Маяковский: “Поэзия, пресволочнейшая штуковина, существует и ни в зуб ногой”. Кажется, уже использованы все версификационные приемы и формы, до рытвин изъезжен необъятный манеж белого стиха, освоен неуправляемый поток верлибра, давно воспарили в космос и там устраивают междусобойчик метаметафористы... А “пренебреженная” — классическая — манера поэтического высказывания, утомленная потугами недаровитых версификаторов, вопреки мрачным прогнозам все еще прорастает и плодоносит. Просвещенный читатель продолжает листать поэтические сборники, не теряя надежды встретить личность и побыть в зоне ее мировосприятия.
     Для многих станет подлинным открытием книга “Чувство бытия” Александра Сенкевича, профессора-индолога, автора увлекательной романно-философской вещи “Семь тайн Блаватской”. Но катаклизмы своего духа он доверял стихам и молчал о них. Как-то Александра Николаевича прорвало: в обществе близких друзей прочел он несколько своих любовных стихотворений, из тех, что “хлынут горлом и убьют”. Многоопытным друзьям стало очевидно, что президент Общества культурного и делового сотрудничества с Индией Саша Сенкевич — к тому же изрядный поэт. Первая поэтическая книга Сенкевича, “Случайная игра”, была опубликована в Париже при благотворительности Никиты Струве, редактора эмигрантского издания “ИМКА-пресс”.
     Странными звуками и робкими касаниями слова Александр Сенкевич пытается обозначить чужую судьбу, словно ему открылись ее тайные самописцы: “Скользя по скату горизонта, твоя посмертная душа, как затихающая нота, до слуха моего дошла”. Ассоциации поэта рождаются внезапно: “С ожесточенным любопытством я наблюдал, как из-за туч, нависших сумрачным бесстыдством, пробился, ослепляя, луч”. Свои грехи, свою вседозволенную страсть он переносит на природу и даже на изученную и вдоль и поперек Елену Блаватскую, великую и греховную теософку: “Когда-нибудь и ты получишь приз от Всеблагого — ощущенье ада”.
     Тема смерти робкими намеками пробирается в стихи поэта. Однако это пока условная игра не со смертью, а с образным наполнением ее символа. Постоянное общение поэта с Востоком, знакомство с гималайским озоном и мудростью восточных учителей обостряют чувственный и философский диапазон поэта Сенкевича. Он, как молодой бог любви, увлечен красотой женской плоти, ему страшно интересно разглядывать зигзаги женской чертовщины, а потом, пройдя через мистический угар, огранивать эти отгадки в строки любви и неизбежного разочарования. И мне, читателю, не важно, было такое с поэтом или все выдумано им. Он словно бы обнажается на глазах всех. А может быть, всего лишь рассматривает античные живописные полотна.
     В других его стихах блудница как будто и не женщина уже, а сам ад: “Ты — вожделенья повитуха. Ты — майя, дымка, пелена... И плоть теряет твердость духа, тобой напившись допьяна”.
     К сборнику Александра Сенкевича Юрий Мамлеев написал послесловие “Духовные странствия поэта”. Но чувственные блуждания Александра Николаевича еще притягательнее. Читая жизнь свою, поэт судит, осуждает содеянное и придуманное: именно так ложится слово, так диктует звук, исходящий из непонятных запасов космоса и обыкновенной житухи. Отсюда бесшабашный замах заключительного стихотворения А.С.: “Нищебродить с гулящим народом, выдавать за пророчество треп, снисходительно и мимоходом привечая других недотеп”.
     Поэзия Сенкевича отразила радости и метания современного мыслящего человека, умеющего будни соотнести с вечностью. Звучные строки поэта восстанавливают утраченную гармонию мира. А потому издательство DuckDesign в оформлении книги использовало работы Льва Бакста.
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру