Многие эпохальные события новейшей истории России запечатлены в нашей памяти именно такими, какими увидел их Александр Чумичев. 15 лет он был кремлевским фотографом и практически каждый день находился рядом с людьми, принимавшими главные для страны решения.
В отличие от камердинеров, водителей, поваров и прочих приближенных он не просто присутствовал в самые интимные моменты жизни руководителей государства, но и фиксировал их на пленку.
Журналист “МК” стал первым, кому после ухода из Кремля Александр Чумичев согласился дать интервью и предоставить некоторые никогда ранее не публиковавшиеся снимки.
Теперь, когда о власти уже принято писать почти как о покойнике — или хорошо или ничего, — эти воспоминания, остававшиеся раньше “не для печати”, приобретают поистине сенсационный характер.
— Раскройте секрет: как становятся кремлевскими фотографами?
— Да нет никакого секрета. С третьего курса журфака, с 1977 года, я работал в штате ТАСС. Правда, к политике, к “паркетной” работе отношения не имел, даже старался отвертеться от обязательных заданий на эти темы. Меня больше привлекали командировки по стране. Но однажды, в 1985-м, перед поездкой Горбачева по Сибири, срочно понадобилось разбросать фотографов в разные города. Мне выпало попасть в Сургут. Наверное, там и приглянулся окружению генсека.
— Какими качествами должен был обладать главный фотограф страны?
— Прежде всего надежность. Не могло быть “получилось — не получилось”, никакие оправдания не принимались. Должно быть — и точка. Впрочем, особенного творческого подхода и не требовалось.
— А срывы случались?
— Я чуть не провалился на первой же поездке с Горбачевым в ГДР. Весь день снимал, вечером отдал пленку на проявку... Представляете мои чувства, когда я узнал, что там ничего нет. Пленка целиком засвечена...
— Да, при Сталине за такое могли и расстрелять...
— Оказалось, что в берлинском аэропорту приняли какие-то повышенные меры предосторожности: при просмотре моего чемодана пустили громадную дозу рентгена и засветили пленку. Хорошо, я вовремя обнаружил брак, иначе вся командировка пошла бы коту под хвост. Немецкие коллеги одолжили пленку. Я потом объяснил руководству, меня поняли и на будущее купили специальные свинцовые мешки, которые не пробить никаким рентгеном.
— Нескромный вопрос: кремлевские фотографы зарабатывали тоже по-кремлевски?
— Когда ты на окладе, много не заработаешь. Подспорьем были загранкомандировки, там шли суточные. В принципе заработок был не самый плохой, средний. При Горбачеве я машины не имел, только в 93-м году при Ельцине купил “Москвич”, и то потому, что они упали в цене.
— А льготы?
— При Брежневе, знаю, можно было очень прилично поправить жилищные условия. Он хоть и был отцом застоя, но тем, с кем работал, помогал, поддерживал. А Горбачев своим окружением вообще не интересовался.
— Горбачев и Ельцин любили фотографироваться?
— Кто любил позировать, так это Раиса Максимовна. У нее даже был свой личный фотограф.
Мне тоже приходилось с ней работать. Обычно она ласково предупреждала: “Саша, если вы меня плохо сфотографируете, я вас уволю”. Шутка вполне конкретная: при Раисе Максимовне поменялось человек десять фотографов. Нет, она никого не увольняла, но от себя отлучала, говоря: “Мне он не подходит”. И это звучало как приговор.
Однажды во время визита Тэтчер в Москву кто-то из фотографов случайно встал перед телекамерой, загородив собой Раису Максимовну. А следом шел визит Горбачева в Прагу. Мы прилетели туда заранее, но Михаил Сергеевич приболел и задерживался. Вдруг поступила команда: всем возвращаться, вместо вас прилетят другие.
Оказалось, Раиса Максимовна нажаловалась мужу: “Эти неаккуратно работают, перекрывают объектив”. Все, думали, наша звезда закатилась. Погуляли по Праге, купили сувениры и с горя выпили в гостинице все, что захватили с собой на всю командировку (тогда ведь сухой закон был). Но потом как-то сгладилось, обошлось.
— Президенты сложны для съемок?
— С Путиным я проработал всего два месяца. Поначалу он был довольно скован, только сейчас стал намного свободнее. Владимир Владимирович невысокого роста, а начальство же нельзя снимать свысока. При моих 186 сантиметрах приходилось постоянно приседать, пригибаться.
А с Ельциным мы были практически одного роста. Он-то как раз раскрепощен, такой рубаха-парень, мимика богатая, жестикуляция, поэтому легче поймать интересный момент.
Горбачев... Сложный типаж. Когда он говорит, у него рот кривится. Вообще тяжелая артикуляция. Приходилось применять разные профессиональные приемы.
— Раскройте хотя бы один.
— Я фотографировал его в момент выдоха. Тогда лицо, губы распрямлялись, и все выходило нормально.
— А отметина на голове? Горбачев ее не стеснялся?
— Абсолютно. Если бы он комплексовал по этому поводу, то убрал бы пятно еще в самом начале. Хотя в первое время цензура заставляла ретушировать, но потом он сам это отменил. Глупость получалась: на телеэкране генсек с пятном, а в газетах — будто другой человек.
А после Спитака у него появился нервный тик: глаз стал дергаться.
— После землетрясения?
— Ну да. В 1988-м, сразу после ЧП, мы полетели в Армению. С самолета (а посадка была очень тяжелой, летное поле искорежило до неузнаваемости) нас тут же повели к развалинам. Вдруг из-под земли — прямо под нами — раздался стон: видно, кто-то из жертв, кого не успели еще спасти, лежал под завалами. Вся делегация застыла в оцепенении. А потом — дикий крик Раисы Максимовны: “Что же вы нас водите?! Быстрее, быстрее копайте!” Жуткая поездка. Груды гробов на дороге, и на них сидели, ужинали люди…
— Но все это наверняка сказывалось и на вас. Плюс напряженнейший график. Работа не из легких.
— Конечно, тяжелая. Это ж все время жить в состоянии аврала. Допустим, последняя встреча Горбачева — в 10 вечера. Проявили, отпечатали — уже 11. Пока доедем до резиденции, пока зав. отделом пропаганды ЦК посмотрит снимки и распишет, какой в какую газету (нельзя везде один и тот же), — это уже глубокая ночь. А в редакциях сидели и ждали.
Так продолжалось не один год, пока мы не обратились к руководству: газеты стонут, давайте мы сами будем распределять фотографии...
— Каким вам запомнился Горбачев?
— Разным. Это даже видно по фотографиям. Достаточно взглянуть на снимок, чтобы понять: в начале он сделан или в конце.
На первом этапе правления, в разгар перестройки, он на фотографиях улыбается, сидит с цветами, светится весь. К нему летели, руки тянули: “Михал Сергеич!”
И последние снимки: он один в президиуме — открывал съезд, потом-то места заполнились, но в тот момент он один. Или другая фотография: мимо него проходят люди — не просто люди, а делегаты, — не обращая внимания. Это уже все, полная потеря доверия, одиночество.
— На какой вашей фотографии генсек запечатлен в последний раз?
— Как президент — на его с Ельциным совместной пресс-конференции. Но несколько лет назад Михаил Гуцериев, тогдашний глава “Славнефти”, поехал поздравлять Горбачева с днем рождения и взял меня с собой, чтоб я их вместе сфотографировал. У них дни рождения почти рядом.
Зашли в кабинет, а Горбачев вдруг: Саша, как дела! Гуцериев обалдел. Я не ожидал, что Горбачев меня узнает, он всегда держал дистанцию.
— На той исторической пресс-конференции вы ведь не в первый раз снимали Ельцина?
— Нет, конечно. Есть, например, знаменитый кадр — Ельцин на танке. Рядом не оказалось других фотографов, только я и Валентин Кузьмин. На съемки ходили вдвоем: у одного аппарат с цветной пленкой, у другого с черно-белой. Цветные фотографии в газетах тогда не печатали, их оставляли для истории.
— Общеизвестно, что Ельцин недолюбливал Горбачева и почти никого из старой команды к себе не взял. Как вам удалось сохраниться?
— Чудом. В 1992-м Ельцин собрался лететь в Америку. К поездке вместе со мной готовили другого фотографа — Александра Сенцова. Но уже во “Внуково” выяснилось, что меня нет в списках. Вроде бы надо разворачиваться, но что-то меня подтолкнуло. Охранники же все знакомые. Соврал, что провожаю, пробился в самолет. А там уже в списки никто не смотрел: раз прошел внутрь — значит, порядок...
А когда прибыли в Штаты, оказалось, что на этот раз аккредитации нет у Сенцова: наши напутали со мной, американцы — с ним. Так и остался я во власти. Проработал до самой ельцинской отставки...
— Интересно, Наина Иосифовна отличалась от Раисы Максимовны?
— Как небо и земля. Простая хорошая женщина. Как-то раз работали на даче Ельцина, она позвала: Саша, идите, чайку попьем.
— Часто случалось видеть президентов в домашних халатах?
— С Горбачевым в неофициальной обстановке я не был ни разу. Ельцина видел в джинсах, на лыжах, за бильярдом. Снимал его на рыбалке.
— Для семейного альбома?
— Почему, для иностранных журналов. В российских газетах это ни к чему, а на Западе было востребовано. Президент представал не только как лидер, но и как простой человек.
— Кстати, о людях. По телевизору мы часто видим торжественные обеды, но что стоит на столах — не показывают. Президенты были гурманами?
— Готовились хорошие блюда, но никаких изысков никогда не было. Разве что икра, так она сейчас везде. Может, Раиса Максимовна заказывала что-нибудь особенное, этого не знаю. Я мог наблюдать лишь во время официальных банкетов, там меню однообразное — что положено по смете.
— Президенты ругались матом?
— Я не слышал. Горбачев, по слухам, в узком кругу мог себе позволить. Ельцин — нет. Казалось бы, логичнее наоборот, Горбачев более рафинированный, а Ельцин — строитель, ему вроде как сам бог велел. У Горбачева это шло, наверное, еще от комбайнера. Он и с соратниками был на “ты”.
— Что могло вызвать гнев президентов?
— Горбачева привыкли считать добреньким дяденькой с отметиной на лбу. А я однажды видел его таким суровым, просто жуть.
Ельцин очень эмоциональный — и в то же время рациональный. Он безжалостно расставался со своими соратниками: Сухановым, который с ним пришел из Госстроя и был как нянька; с Бурбулисом, с Шумейко, многими другими. Он не был привязан к людям. Такой политический прагматизм: отработал свое — уходи.
— Есть разница между тем, какой образ президента создается газетами и телевидением, и реальным человеком?
— Как-то раз Ельцина пригласили в Германию для вручения международной премии. Надо встречаться с Колем, а Борису Николаевичу плохо. Наина уговаривала: “Борис, надо собраться”. Он собрался, встал... До сих пор не понимаю, как мне удалось запечатлеть эти минуты.
— А в чем была причина недомогания? Что-то из области дирижирования оркестрами?
— Нет-нет. В то время ему уже нельзя было. Конечно, он не завязал совсем, но, во всяком случае, свел к минимуму. У меня много кадров, на которых он с рюмкой, но это все на банкетах. Вот снимок сквозь бокал. Сам Ельцин там не в фокусе, нерезок, только глаз — четкий. Получается, без бокала взгляд нетрезвый.
— А как у президентов с чувством юмора? Они шутили, рассказывали анекдоты?
— Ельцин — тот всегда умел схохмить, мгновенно сориентироваться в ситуации... Вот видите — он держит царскую корону. Это во время посещения стекольного завода в Саратове. Никто специально не готовил, но Борис Николаевич, увидев хрустальную корону, тут же ее схватил, примерил: “Царь я или не царь?” Ельцин любил подчеркнуть, что он хоть и не Годунов, но Борис.
Но были сюжеты не для фотографий. Например, однажды Ельцин проходил мимо стенографистки и ущипнул ее. Она обернулась дать по рукам, видит — президент.
— Горбачев и Ельцин были неравнодушны к противоположному полу?
— У Горбачева была одна-единственная страсть — Раиса Максимовна. Да и Ельцина бабником назвать язык не поворачивается. К тому же Наина Иосифовна ездила с Борисом Николаевичем во все командировки. Правда, не следить за ним, а ухаживать, поддерживать. Думаю, он это ценил, хотя иногда был грубоват: мужицкое такое, домостроевское отношение к жене — мог накричать, если она чересчур сюсюкала. У Горбачевых довлеющая сторона была другая.
— А вот фотография, на которой Наина Иосифовна гримирует Ельцина. Это перед выходом на трибуну?
— Нет, предстояла какая-то поездка, потребовались фотографии — парадные, державные. Ельцин плохо себя чувствовал, на лице были пятна, синяки под глазами. Личного гримера у Бориса Николаевича тогда не было, Наина Иосифовна и стала припудривать. Снимки, правда, никуда не пошли. Все-таки было видно, что человек очень болен.
— Вам довелось присутствовать при историческом моменте: передаче власти от Ельцина к Путину. Эти снимки настолько символичны, что невольно закрадывается мысль: не постановка ли?
— Никакой постановки. Невозможно заставить двух президентов специально разыграть такую сцену... Вообще, нередко случается, что объектив сам будто специально фиксирует наиболее символичные моменты.
Скажем, снимок, который я назвал “За новенького!”. Четыре бывших премьера — Черномырдин, Кириенко, Примаков и Степашин — поднимают бокалы. И хоть выпивали они совсем по другому поводу (я заснял их на приеме в честь Дня Конституции), на фото получилось будто тост — за стоявшую рядом табличку под номером “5”. То есть за пятого по счету премьера: за Путина... И так еще улыбаются: дескать, сколько этот продержится — они-то, за исключением Черномырдина, властвовали недолго.
— Но вернемся все же к декабрю 1999-го.
— На самом деле все было весьма прозаично. Ельцин позвонил секретарю, что выходит из кабинета. Только взялся за ручку двери, как ее с другой стороны неожиданно распахнул Путин. Борис Николаевич остолбенел.
— Они смутились?
— Передача дел происходила целый день, они общались, уже и ядерный чемоданчик перешел из рук в руки. Просто по случайности столкнулись на пороге кабинета, и Ельцин оторопел больше от неожиданности.
— Отставка Ельцина стала для кремлевской челяди неожиданностью?
— Полной. Я начал догадываться обо всем, только когда приехал в Кремль и увидел дежурившую телегруппу. Это было странно, ведь запись новогоднего обращения состоялась уже дня за два-три. Потом телевизионщиков заперли в отдельной комнате без телефона, отобрали у них мобильники. Все прояснилось, когда Ельцин стал записывать выступление.
— Он сильно волновался?
— Очень. Но было видно, что решение он выстрадал, несколько ночей не спал, назад дороги не было.
Хотя отставка получилась несколько театральной: новый век, новый лидер. Но и обращение было не просто новогоднее, а, можно сказать, эпохальное. И человечное, с просьбой простить за ошибки. Текст несколько раз переписывался, в чем Борис Николаевич принимал активное участие.
— Насколько Ельцин был дееспособен в тот момент?
— Бывало, он действительно принимал решения необдуманные. Но в тот момент отлично все понимал. Выбор никто не навязывал, это была его воля.
— А вы сами что испытали тогда?
— Было ощущение знаменательности момента. Комок стоял в горле. Правда, без слез. На моих глазах перелистнулась страница в истории страны, в том числе страница моей жизни.
— И какая страница!
— Какая — можно оценивать по-разному. Но я считаю очень важным, что эпохальные, переломные моменты остались запечатленными в фотодокументах. Нет ведь снимков октября 17-го: штурм Зимнего дворца, “Аврора” на приколе... Или — уходящего из Кремля Хрущева. Поэтому большинство тех событий мы воспринимаем по картинам, художественным фильмам. Но кино есть кино. А живой, не постановочный снимок невозможно сфальсифицировать.
— С Путиным вы проработали всего два месяца. Почему так мало?
— Пришла новая команда, новые люди. Поначалу нам обещали, что все останутся при деле, но вскоре мы почувствовали холодок недоверия... Насильно мил не будешь.
— Не жалеете об уходе?
— Очень редко. Все-таки “паркетная” работа довольно скучная. Здесь только три сюжета: рукопожатие, подписание документов и банкет... Зато теперь у меня есть время заняться настоящим творчеством. Я ведь, знаете, даже работая в Кремле, успевал вести студийные съемки, снимал девушек для конкурсов красоты. Нередко — обнаженных. Они хоть и не фигуры исторического масштаба, но их фигуры не идут ни в какое сравнение с президентскими.
