«Уважаемый господин Президент!.. Чтобы скорее завершить ликвидацию опасного конфликта для дела мира, чтобы дать уверенность всем народам, жаждущим мира, чтобы успокоить народ Америки, который, как я уверен, так же хочет мира, как этого хотят народы Советского Союза, Советское правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия отдало новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое Вы называете наступательным, упаковке его и возвращении его в Советский Союз...»
Послание первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева президенту США Джону Кеннеди прозвучало по Всесоюзному радио в исполнении диктора Юрия Левитана около четырех часов дня по московскому времени 28 октября 1962 года. Этот день считается финальной точкой событий, вошедших в историю как Карибский кризис.
Открылся же сей ящик Пандоры за 12 дней до этого, 16 октября, когда разведка доложила президенту Кеннеди результаты расшифровки фотоснимков территории Кубы, сделанных накануне высотным самолетом-разведчиком У-2. Снимки доказывали: на острове полным ходом идет сооружение стартовых площадок для советских баллистических ракет.
Впрочем, столько, справедливости ради, занял Карибский кризис в узком смысле этого слова. События, уместившиеся в эти 13 дней, — по сути, развязка куда более протяженной по времени истории. Началась она 1 января 1959 года. В этот день в Гавану вошли отряды предводимой Фиделем Кастро повстанческой армии: режим Батисты пал, победила Кубинская революция.
История с бородой
За несколько часов до этого президент Фульхенсио Батиста вместе с семьей и группой приближенных бежал из страны на самолете. Нищета на чужбине диктатору не грозила — с собой он увозил личное состояние в размере более 300 миллионов долларов, нажитое «непосильным трудом». Уже из этого факта явствует, что одной из главных претензий революционеров к его режиму была тотальная коррумпированность. Символом ее стал золотой телефон Батисты, обнаруженный революционерами в президентском дворце, который позже был превращен ими в Музей революции.
Другим важным лозунгом революции было освобождение страны от внешней, американской, зависимости. На момент прихода повстанцев к власти Куба де-факто была колонией США. По меньшей мере протекторатом. Что, кстати, признавали и сами американцы. Эрл Смит, бывший посол США в Гаване, давая в 1960 году показания Сенату США, заявил: «До Кастро США обладали таким подавляющим влиянием на Кубе, что американский посол был вторым по значимости человеком, иногда даже более важным, чем кубинский президент».
Под стать политической зависимости была и экономическая. На начало 1959 года американским компаниям принадлежали около половины кубинских плантаций сахарного тростника, 80% предприятий сферы коммунальных услуг, 90% горнодобывающей промышленности, практически вся нефтяная промышленность. Короче говоря, Куба была для Америки даже не задним двором, а задней комнатой.
Придя к власти, Кастро и кастровцы далеко не сразу объявили себя строителями коммунизма. «Когда Фидель Кастро добился победы и вступил со своими войсками в Гавану, мы в СССР, собственно говоря, еще не знали, какое политическое направление будет принято победителями, — вспоминал Никита Хрущев в своих надиктованных после отставки мемуарах. — Знали, что в движении, возглавляемом Кастро, участвуют отдельные коммунисты-одиночки, но Компартия Кубы в целом не контактировала с ним».
Еще более определенно о настороженности Москвы по отношению к новой кубинской власти писал — уже в своих мемуарах — сын тогдашнего советского лидера Сергей Хрущев: «Когда отец попросил подготовить ему справку о Кубе, то оказалось, что дать ему просто нечего. Ни международный отдел ЦК, ни разведка КГБ, ни военная разведка не имели понятия, кто такой Фидель, за что он борется, какие ставит перед собой цели. Отдуваться пришлось заведующему отделом ЦК Пушкину. Отец посоветовал ему обратиться к кубинским коммунистам. Те объяснили: Кастро — представитель крупной буржуазии, к тому же — агент ЦРУ, особой разницы между ним и Батистой нет. Так и доложили отцу».
Для справки: Фидель Кастро — сын богатого кубинского землевладельца. Кубинского, впрочем, по месту жительства и бизнеса, но не по происхождению. Отец лидера Кубинской революции Анхель Мария Баутиста Кастро-и-Аргиз родился и вырос в Испании. На Кубу он перебрался в 1906 году, будучи уже 30 лет от роду. А по некоторым данным, и испанцем он был, скажем так, не вполне коренным.
«Когда в современном мире стало безопасно признавать свое происхождение от марранов, его признали многие видные деятели, например Франсиско Франко и Фидель Кастро», — утверждает, к примеру, еврейская Вики-энциклопедия «Ежевика». Та же информация содержится и в ряде других источников. Марранами, поясним, испанцы называли евреев, принявших христианство, чтобы избежать преследований.
О таких интимных подробностях биографии Фиделя в Москве, разумеется, не знали. Да даже если бы и знали, никакой роли это бы не играло. Но социальное происхождение, похоже, играло немалую роль. По классическим советским меркам, отпрыск плантатора-эксплуататора плохо походил на вождя антиколониальной революции.
Однако по мере роста напряженности в отношениях между Гаваной и Вашингтоном недоверие Хрущева к Кастро таяло. А потом и вовсе переросло в обожание. «Чисто по-человечески отец заочно просто влюбился в Фиделя Кастро, — писал Сергей Хрущев. — Мечтал познакомиться с «бородачом»... Куба представлялась отцу Давидом, противостоящим могущественному Голиафу».
Поставки советского оружия на Кубу начались уже в 1960 году. Сначала они шли через Чехословакию, а потом и напрямую. Передавались стрелковое оружие, танки, артиллерия, в том числе зенитные пушки. Было передано также несколько учебных МиГов.
В общем, к моменту, когда американцы предприняли попытку силового возврата Гаваны в прежнюю гавань — речь идет об операции в бухте Кочинос (17–20 апреля 1961 года), — Кубинская революция уже была далеко не беззащитна. Тем не менее шансы кастровцев на победу в этом противостоянии в Москве оценивались очень невысоко.
В Вашингтоне уверяли, что на остров высадились исключительно кубинские эмигранты. Что, в принципе, соответствовало действительности — с той поправкой, что операция была организована, подготовлена и осуществлена американской разведкой. Но Хрущев не поверил. Он был уверен, что это не более чем дипломатическая дымовая завеса, что в боевых действиях участвуют непосредственно американские войска.
«Настроение у него упало, никаких иллюзий он не питал, считал, что Кастро против американцев не устоять, — рассказывал сын советского лидера. — Несмотря на пессимизм отца, я втайне надеялся: вдруг произойдет чудо, кубинцы выстоят».
И чудо случилось: «Прошли часы. Прошли сутки. Кастро держался. Более того, он постепенно захватывал инициативу в свои руки. Пришли первые ободряющие сообщения: десант захлебнулся в момент высадки, кубинцы успели подтянуть танки... Наконец на третий день, 20-го числа, пришла радостная весть. Гаванское радио в 3 часа 15 минут утра сообщило, что наемники разгромлены, народ победил!»
Собственно, с чисто военной точки зрения операция была изначально обречена на провал: как ни слаба была революционная армия, силы атакующих она все-таки намного превосходила. Но расчет американцев был не столько военным, сколько политическим. План организаторов операции предполагал, что она станет детонатором взрыва, что население и армия встретят десантировавшихся как освободителей, перейдут на их сторону. «Однако расчет на восстание на острове не оправдался, — констатирует Сергей Хрущев. — Весь народ поднялся на борьбу с «освободителями».
Тем не менее эйфории у Хрущева не было. Он прекрасно понимал, что «бородач» не победил, а всего лишь получил передышку, что Соединенные Штаты не отказались от намерения вернуть себе Кубу. И что допустить такое Советский Союз уже не может.
«С точки зрения геополитики Куба в 1961 году стала для СССР тем, чем был Западный Берлин для США: бесполезный клочок земли, глубоко вклинившийся во враждебную территорию, — объяснял Сергей Хрущев. — Но если его не защитить, то потеряешь лицо».
«Шаг на грани авантюры»
Противоборство между двумя сверхдержавами имело множество измерений. Но важнейшим на тот момент противоречием в их отношениях было несовпадение взглядов на смену политических режимов. Ситуация была тогда диаметрально противоположной нынешней. На защите традиционных политических ценностей стоял Вашингтон, а Москва считала революцию, тем более революцию, вырывавшую страну из того, что тогда называлось Pax Americana, из «Американского мира», делом правильным и прогрессивным.
«Он считал, что в такой основе наших отношений должен лежать, как он говорил мне в Вене, статус-кво, — рассказывал Хрущев о своих расхождениях с Кеннеди. — Мы тоже стояли на позициях статус-кво... Дело заключалось в том, что понимание этого статус-кво у нас различалось. Я, например, считал: статус-кво распространяется только на нерушимость границ при военном вмешательстве одного государства в дела другого. А президент Кеннеди распространял статус-кво и на внутренние порядки в каждом государстве».
Собственно, в основе Карибского кризиса лежит как раз этот мировоззренческий спор. «На каком основании американское руководство считает, что кубинцы должны решать свои внутренние дела не по собственному усмотрению, а по усмотрению Вашингтона? — выговаривал Джону Кеннеди министр иностранных дел СССР Андрей Громыко (согласно воспоминаниям последнего). — Всякие заявления, в том смысле, что Куба будто бы представляет угрозу для безопасности США, необоснованны. Достаточно лишь сравнить размеры и ресурсы этих двух стран».
Эта беседа состоялась в Овальном зале Белого дома 18 октября 1962 года, то есть когда Карибский кризис был уже в самом разгаре. «Возле Кеннеди на столе лежала какая-то папка, — вспоминал Громыко. — Дотошные журналисты утверждают, что в ней якобы находились фотографии советских ракет на Кубе... Но в течение всей нашей беседы президент эту папку не открывал и ящиков стола не выдвигал... Если бы президент в открытую заговорил о ракетах, я с готовностью ответил бы ему, как об этом было условлено еще в Москве: «Господин президент, Советский Союз доставил на Кубу небольшое количество ракет оборонительного характера. Никому и никогда они не будут угрожать».
На тот момент на Кубу было доставлено 36 баллистических ракет Р-12. Кроме того, в пути находились еще 24 типа Р-14. Всего на Острове свободы планировалось разместить 60 ракет средней дальности. Все ядерные заряды уже были на месте: около 100 одномегатонных боеголовок для баллистических ракет, 80 14-килотонных боезарядов для фронтовых крылатых ракет, 12 двухкилотонных боеголовок для тактических ракетных комплексов «Луна» и восемь 12-килотонных атомных авиабомб.
Максимальная дальность полета Р-12 2080 километров, Р-14 — 4500 километров. Для справки: расстояние от Гаваны до Вашингтона по прямой 1827 километров, от Гаваны до Нью-Йорка — 2109, до Чикаго — 2143, до Лос-Анджелеса — 3687. То есть в зоне обстрела размещаемых на Кубе советских баллистических ракет находилась большая часть территории Соединенных Штатов.
Тем не менее в своих мемуарах Никита Хрущев твердо стоял на том, что у него и в мыслях не было дразнить американцев, подкладывать им свинью. Категорически отрицал он и намерение выровнять ракетами на Кубе стратегический баланс, ответить на размещение американских ракет вблизи от советских границ. Главной и единственной целью, по его словам, была защита Острова свободы от американской агрессии.
Исключать то, что присутствовал в расчетах Никиты Сергеевича и иной, более дальний прицел во всех смыслах этого слова, разумеется, нельзя. Но угроза для Кубы и правда была нешуточной. Советское руководство знало о разработанном ЦРУ и утвержденном Кеннеди в ноябре 1961 года «Кубинском проекте», известном также как операция «Мангуст». Конечной целью «Мангуста» была смена власти на острове.
«На Кубе со дня на день ожидали нового вторжения уже не просто эмигрантов, а регулярной армии США, — писал о том времени сын советского лидера. — Об этом предупредил отца во время их прошлогодней встречи в сентябре президент Кубы Освальдо Дортикос Торрадо, о том же докладывала и советская разведка».
По словам самого Хрущева, ситуация на Кубе и вокруг нее была тогда главной его головной болью: «Мой мозг неотвязно сверлила мысль: что будет с Кубой? Кубу мы потеряем! Это был бы большой удар по марксистско-ленинскому учению, и это отбросит нас от латиноамериканских стран, понизит наш престиж. И как на нас потом будут смотреть? Советский Союз — такая мощная держава, а ничего не смог сделать, кроме пустых заявлений...
Надо было что-то придумать. Что?.. Естественно, сразу напрашивалось такое решение: США окружили Советский Союз своими базами, расположили вокруг нас ракеты. Мы знали, что ракетные войска США стоят в Турции и Италии, а про Западную Германию и говорить нечего!.. Они нас окружили военно-воздушными базами, и их самолеты находятся на расстоянии радиуса действия от наших жизненных промышленных и государственных центров. А самолеты эти вооружены атомными бомбами. Нельзя ли противопоставить им то же самое?»
И после недолгих размышлений Хрущев решил: можно! Правда, честно предупредил соратников, что игра эта крайне рискованная: «Я даже так заявил, что этот шаг, если грубо сформулировать, стоит на грани авантюры. Авантюризм заключается в том, что мы, желая спасти Кубу, сами можем ввязаться в тяжелейшую, невиданнейшую ракетно-ядерную войну. Этого надо всеми силами избежать...»
Тем не менее соратники беспрекословно одобрили предложение. Возражавших не было. 4 июня 1962 года Президиум ЦК утвердил план операции под кодовым названием «Анадырь». «Его выбрали с целью дезинформации: река Анадырь протекает на Чукотке, вот пусть те, до кого может дойти эта информация, думают, что речь идет об установке ракет где-то по соседству с Аляской», — объяснял Сергей Хрущев.
Единодушный одобрямс нижестоящих членов советского ареопага в первую очередь, конечно, объясняется особенностями и традициями национальной политики. С тем, кто находится на вершине вертикали власти, спорить у нас не принято. Но были у этого решения и рациональные мотивы.
Во-первых, за плечами был опыт Берлинского кризиса 1961 года, из которого СССР вышел победителем: несмотря на раздававшиеся из Вашингтона грозные предупреждения, Штаты в итоге «проглотили» разделение города стеной. Руководители партии и правительства почувствовали в Кеннеди слабака, пасующего при повышении ставок.
Сергей Хрущев, правда, энергично опровергает, что отец когда-либо придерживался такого мнения. Но сам же рассказывал о недоумении, с которым Никита Сергеевич взирал на развитие событий во время операции в бухте Кочинос: «Отец все еще ожидал сообщения о высадке американских морских пехотинцев, массовой бомбардировке острова. Он считал: раз президент решился на такую акцию, он не остановится на половине пути. Но американцы сохраняли нейтралитет. Вечером во время прогулки отец с облегчением произнес: «Не понимаю Кеннеди. Что ему, решительности не хватает?»
Во-вторых, СССР находился в зените своего военного, государственного и научно-технического могущества. Стоит напомнить, что за полтора года до финальной фазы кризиса Советский Союз открыл эру пилотируемой космонавтики. А за год до того, в октябре 1961-го, на Новой Земле была испытана знаменитая «Кузькина мать» — термоядерная авиабомба, являющаяся самым мощным приведенным в действие взрывным устройством за всю историю человечества (58,6 мегатонны в тротиловом эквиваленте).
В общем, настроения, царившие в Москве, были где-то схожи с описанными в знаменитом ветхозаветном псалме: «Кого убоюсь?» Основания вновь сыграть на повышение вроде бы были. Но расчеты оказались неверны.
За полчаса до войны
Хрущев, во-первых, не учел, что Куба, до которой от Америки рукой подать (ширина пролива, отделяющего остров от США, в самом узком месте составляет 150 километров), значит для американцев несколько больше, мягко говоря, чем далекий Берлин.
«У американцев... ракеты под боком не могли не вызвать шока, крушения иллюзии абсолютной безопасности, замешенной на имперских традициях права вершить свой суд в прилегающих регионах, — писал Сергей Хрущев. — К этому необходимо добавить положения доктрины Монро, не допускавшей чьего бы то ни было вооруженного присутствия в Западном полушарии.
Если все это суммировать, то нетрудно вычислить реакцию на появление наших ракет. Дело было не только и не столько в правительстве и президенте, главным действующим лицом становилась разъяренная толпа. Тут и аргументы, и разум оказываются бессильными».
Во-вторых, американцы знали о советских ядерных программах гораздо больше, чем об этом подозревали в Москве. Основным источником информации был для них Олег Пеньковский, полковник Главного разведывательного управления Генштаба ВС СССР и одновременно агент американской и британской разведок.
«Он регулярно информировал ЦРУ о советском ракетном потенциале, — рассказывал Сергей Хрущев. — Отец напрасно рассчитывал, что его рассуждения о невероятной советской мощи продолжают вводить Белый дом в заблуждение... Информация, полученная как от Пеньковского, так и из других источников, позволила ЦРУ подсчитать соотношение ракетно-ядерных сил на 1962 год — 18:1 в пользу США...
Квинтэссенцией сведений, полученных от Пеньковского, было то, что советская ракетная программа развивается совсем не так успешно, как предполагалось на Западе, что Советский Союз не имеет достаточного количества межконтинентальных ракет, а пока располагает в основном ракетами средней дальности. Передал он американцам их технические характеристики и даже инструкции по эксплуатации».
Американцы, в частности, были в курсе конструктивного недостатка тогдашних основных советских баллистических ракет: и Р-12, и Р-14, и Р-16 (межконтинентальная ракета) заправлялись агрессивными, разъедавшими металл компонентами, поэтому заправка осуществлялась непосредственном перед пуском. Это называлось приведением ракет в часовую готовность. Если пуска не было, через несколько дней ракеты приходили в негодность и подлежали отправке на завод для восстановления.
Словом, сомнений в победе над СССР в случае обмена ядерными ударами у американцев не было. Вопрос был лишь в цене победы. Такая война стоила бы Соединенным Штатам многие миллионы человеческих жизней. По экспертным оценкам, счет жертвам мог дойти до 80 миллионов (все население США составляло тогда 180 миллионов человек). Кеннеди считал эту цену недопустимо высокой. «Но честь США он ценил выше», — писал Сергей Хрущев.
С момента обнаружения советских ракет на Кубе американские военные настаивали на немедленном авиаударе. Согласно плану, представленному начштаба ВВС генералом Кертисом Лемеем, первая волна бомбардировок предусматривала более пятисот самолетовылетов. Целью номер один были стартовые позиции баллистических ракет. Но предполагалось уничтожить также аэродромы, зенитные батареи, порты, артиллерийские базы — в общем, все мало-мальски значимые, с точки зрения американцев, советские и кубинские военные объекты.
На вопрос Кеннеди, как могут ответить на это русские, Лемей уверенно заявил: «Никак! Не посмеют». Однако у президента было другое мнение: «После всех своих заявлений они не могут сидеть сложа руки и смотреть на то, как мы овладеваем их ракетами и убиваем немало русских». В тот раз президент не санкционировал авиавторжение: для начала было решено ограничиться морской блокадой острова.
СССР не решился прорывать линию «карантина»: 24 октября судам, перевозившим оружие, было приказано отойти на безопасное расстояние, лечь в дрейф и ожидать дальнейших распоряжений. Но своей кульминации кризис достиг тремя днями позже. Субботним вечером 27 октября брат президента Роберт Кеннеди, занимавший пост министра юстиции, пригласил к себе советского посла Анатолия Добрынина.
Встреча началась в 19.45, когда в Москве уже было раннее воскресное утро. Согласно воспоминаниям, оставленным Робертом Кеннеди, Добрынину было сказано следующее: «Советский Союз тайно соорудил на Кубе ракетные базы, провозглашая в то же время, и публично, и частным образом, что этого никогда не будет. Нам необходимо получить обещание, не позже завтрашнего дня, что базы эти будут ликвидированы. Я не предъявляю ультиматума, я просто констатирую факт. Советы должны понять, что если эти базы не снесут, то снесем их мы... Время истекает. Остается всего лишь несколько часов».
В качестве ответного жеста американцы обещали не вторгаться на Кубу — не давая, впрочем, никаких письменных гарантий. Кроме того, Кеннеди согласился убрать нацеленные на СССР ракеты средней дальности из Турции и Италии. Правда, не сразу, а вскоре после окончания кризиса.
Каким был ответ — известно. Менее известно, что в не меньшей степени, чем неультиматум американцев, на позицию Хрущева повлияло полученное им в тот же день, в воскресенье, 28 октября, послание Фиделя Кастро, в котором обожаемый советским лидером «бородач» предложил советским друзьям не дожидаться американской атаки, а первыми нанести по империалистам ракетно-ядерный удар — дабы навсегда избавить себя и мир от подобной опасности.
«Когда нам это прочитали, мы, сидя в молчании, долго смотрели друг на друга, — рассказывал Хрущев о своих ощущениях. — Тут стало ясно, что Фидель совершенно не понял нашей цели».
На самом деле реакция Никиты Сергеевича была намного более бурной. В описании сына она выглядела так: «Это безумие, — не успокаивался отец. — Мы же поставили там ракеты, чтобы предотвратить нападение на остров, сохранить Кубу, защитить социализм, а он не только сам собирается погибнуть, но и нас тащит за собой».
Согласно воспоминаниям Сергея Никитовича, именно после письма Кастро Хрущев сделал окончательный выбор: «Если до этого момента какие-то сомнения в своевременности, правильности решения о выводе ракет еще могли закрасться в голову отца, то сейчас они полностью отпали. «Выводить, и как можно быстрее. Пока не поздно. Пока не случилось беды».
Эвакуация ракет началась 5 ноября и заняла 4 дня. Вслед за ракетами были вывезены все ядерные боезаряды, оборудование стартовых площадок и реактивные бомбардировщики Ил-28. Остальное советское оружие, доставленное в ходе операции «Анадырь» (истребители МиГ, танки и бронетранспортеры, артиллерия, зенитные, тактические, крылатые и противокорабельные ракеты), осталось на острове. В Москве его считали сугубо оборонительным, и в Вашингтоне с этим не спорили.
Американцы тоже сдержали слово. Морская блокада была снята 20 ноября. Через несколько месяцев Турцию и Италию покинули размещенные там американские ракеты средней дальности. Попыток военной интервенции на Кубу больше не предпринималось.
Кто в итоге остался в большем выигрыше? Споры об этом идут до сих пор. Вариант ответа «выиграли все, выиграло человечество, выиграл мир» кажется их участникам слишком банальным. Впрочем, бог с ними, с этими дебатами. Куда больше интересует другой вопрос: какие уроки извлекло из этой истории нынешнее поколение мировых политиков? Тем более важный, что параллели с нынешним кризисом прослеживаются, что называется, невооруженным глазом.
Научил ли их вообще чему-нибудь этот опыт или прав Василий Ключевский в своей пессимистичной сентенции: «История не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков»? Ответа пока нет. Но очень скоро мы его получим.
