Заметим: Лукин не правозащитник-общественник, а высший в этой сфере госчиновник. Если он высказывает такое мнение, законопроект должен быть отозван. Либо переработан, либо похоронен. Иначе в чем смысл этой должности? Но, похоже, государственный механизм не работает. Пожалуй, именно об этом свидетельствует само появление законопроекта, который ФСБ упорно проталкивала несколько лет.
В чем смысл новых полномочий ФСБ? Оперативные работники получают право: вызвать любого человека, если считают, что он намерен совершить противоправное действие (то есть речь идет о людях, которые никакого преступления не совершили!), вынести ему предупреждение (за несовершенное преступление!), а в случае неподчинения наказать лишением свободы (без суда!). Говорят, что закон необходим для превентивных действий: остановить радикалов и экстремистов раньше, чем они совершат преступление.
Мы не одни на этой земле. Во время съемок фильма в ФРГ я беседовал с руководителями отдела по борьбе с экстремизмом ведомства по охране конституции (немецкая контрразведка). Как работают немцы? Опера собирают печатные материалы левых и правых радикалов, ходят на все их собрания. Если приходят к выводу, что в деятельности группы есть признаки тяготения к насильственным действиям, начинается работа путем вербовки агентуры, тайного наблюдения, секретного фотографирования, прослушивания телефонных разговоров и перлюстрации. Правомерность каждой такой операции проверяется специальной комиссией бундестага. Если агентурная работа показывает, что деятельность группы противоречит конституции, материалы передают министерству юстиции, и ее запрещают. Если выясняется, что кто-то совершил уголовно наказуемое деяние, материалы передаются полиции для привлечения к суду.
Ведомство по охране конституции ФРГ не имеет права проводить аресты, обыски и вести следствие. Немецкое общество не хочет искушать всевластием даже самых преданных своих защитников. Правы немцы или не правы? Надо судить по результату: террористическая деятельность левых и правых радикалов в стране практически полностью подавлена...
С тех пор как на нашей планете земледельческие племена отделились от скотоводческих, в мире нарастает разделение труда. В сфере, о которой мы говорим, одни ведут оперативную работу, другие — следствие, третьи поддерживают обвинение в суде, четвертые выносят приговор, пятые его исполняют. Законопроект же, на котором настаивает ФСБ, возвращает наше общество к временам, когда чекисты сами решали, кто виноват, и сами определяли меру наказания.
Нет смысла лукавить. Пояснительная записка к законопроекту начинается со слов: “Отдельные средства массовой информации, как печатные, так и электронные, открыто способствуют формированию негативных процессов в духовной сфере”. Это объясняет смысл усилий ФСБ. Ведомство подбирает инструменты, позволяющие ему вернуть влияние, утерянное при смене политического строя. Сейчас оно не может, как прежде, помешать выезду за границу, на кадровые назначения накладывает вето только в государственном аппарате… А если закон примут — у него появится еще один мощный инструмент власти.
Владимир Лукин отметил в Госдуме, что законопроект ставит в неудобное положение руководителей страны: выходит, они говорят одно, а делают совсем другое. Подобные законы нигде, за исключением таких стран, как Северная Корея или Куба, не принимаются.
Законопроект дополняет уже принятое законодательство о борьбе с экстремизмом. Сошлюсь на мнение очень компетентного и уважаемого мной человека — бывшего директора ФСБ генерал-полковника Николая Голушко. Кстати, в свое время он служил в пятом (идеологическом) управлении КГБ СССР. “Недавно в судопроизводство, — пишет Голушко, — была введена уголовная ответственность за различные формы экстремизма. Поверьте моему профессиональному чутью — применение этих норм Уголовного кодекса принесет больше несчастья, чем существовавшая ответственность за клевету на советский строй”.
Такой опытный специалист, как генерал Голушко, понимает: подобные законы толкают опера на старый путь — выявлять тех, кто позволяет себе критиковать власть, федеральную или местную, и затыкать им рот.
Когда-то так называемая профилактика была в СССР большим прогрессом. Выяснилось, что за “сомнительные” разговоры можно и не сажать! Или, как минимум, сажать не сразу. Но ведь все равно творили преступления, наказывали за высказывание своего мнения, выжигали инакомыслие. Пока наконец ставший генсеком Горбачев не возмутился: “Слушайте, они же сидят за то, что я сейчас говорю на Политбюро!”
И сейчас, выходит, на Лубянке исходят из того, что главная опасность — в идеологической эрозии, поэтому нужны инструменты контроля над обществом. Это откровенно объяснил один из генералов ФСБ: “По ряду объективных, связанных с фундаментальными особенностями России причин в ней всегда особое внимание уделялось защите государства от “внутренней крамолы”, то есть, говоря современным языком, от угроз безопасности в социально-политической сфере”.
Борьба с крамолой — это вовсе не борьба с терроризмом или с экстремизмом. Это уже чистая политика, что явно выходит за пределы компетенции спецслужб. Принятие такого закона будет означать, что немалая власть перетекает от политического руководства страны к спецслужбам. И при этом руководство страны не возражает.
Что это означает? Политическое руководство сознательно отказывается от своих полномочий?
В нашей стране взаимоотношения между политической властью и госбезопасностью всегда складывались сложно. Сталин боялся усиления чекистов. Каждые два-три года менял команду на Лубянке (в основном расстреливал). А Хрущев, назначая председателем КГБ Александра Шелепина, бывшего руководителя комсомола, человека со стороны, сказал ему:
— У меня к вам просьба: сделайте все, чтобы меня не подслушивали.
Никита Сергеевич требовал не только от центрального аппарата, но и от местных органов КГБ отчитываться перед партийными комитетами. Обкомы и крайкомы могли попросить ЦК убрать не понравившегося им руководителя управления КГБ.
А вот усиление роли госбезопасности накануне перестройки свидетельствовало об ослаблении политической власти, ее дряблости, нежелании и неспособности руководить страной. Это стало заметно в начале 1980-х, когда больной Брежнев буквально бежал из Кремля, чтобы избавить себя от всех проблем.
Но сейчас у власти в стране сравнительно молодые и физически крепкие люди. Не похоже, чтобы они собирались на покой. Так что же означает готовность перепоручить госбезопасности политическую работу? Желание оградить себя от неприятностей, перевалив ее на других?
Я только что прилетел из Иркутска. Иркутяне только и говорят, что о проигрыше “Единой России” на выборах мэров Иркутска и Братска. Предсказывают поражение партии власти и в Ангарске. Анализ выборов выявляет непрофессионализм, откровенную слабость проигравшей команды, которая до момента объявления итогов голосования пребывала в уверенности, что победа у нее в кармане.
Местная власть проявила нежелание понять степень отчаяния людей, у которых нет и не будет работы, и что-то для них сделать. Но, конечно, гораздо проще увидеть в политических неудачах властей заговор, происки экстремистов. Вот и возникает соблазн перепоручить политику чекистам.
Но без повседневной тренировки политические мускулы дрябнут. Если политики желают въехать в рай на чужом горбу, сами решать реальные проблемы не хотят, давая понять подчиненным: действуйте, а мы подождем в сторонке, — то, как правило, подчиненные рано или поздно приходят к выводу, что они справятся и сами. И забирают политическую власть.
