«Как Академия художеств сделала из меня космонавта»
«Помню день, когда мне захотелось рассказать всем, что я умею рисовать... Это случилось 1 сентября 1943-го, военного года. Какой-то мальчишка вытащил из моей сумки рисунки и показал всему классу. Так в 8 лет я решил, что стану художником...
Когда старшая сестра прочитала мне Жюля Верна «80 тысяч верст под водой», я сделал к ним около 100 иллюстраций. К сожалению, они не сохранились...
Уже в 10-м классе во время весенних каникул, которые проходили в Калининграде, я поехал со своими работами в Рижскую академию художеств. 600 км в открытом кузове в марте! Показал работы ректору, на что он мне ответил: «Что, приехал покорять?». — «Да!» — отвечаю. «Считай, что наш студент, заканчивай школу и приезжай». Но жизнь распорядилась иначе. Смотрю — бежит по коридору академии группа студентов, я останавливаю одного, а он мне: «Отвяжись!». Я его за край пиджака удержал и спрашиваю, как у них тут насчет условий. «Ну что, — говорит, — житуха у нас такая: с третьего курса получишь общежитие» («Это уже плохо, — подумал я, — ведь тогда два года придется снимать жилье. Комната в Риге тогда стоила по 500 рублей, а у меня отец всего 500 рублей получал да младший брат еще в 7-м классе учился). Мог бы, конечно, получать стипендию, которая тоже была по 500 рублей. «Но стипендию ты вряд ли получишь», — «успокоил» меня мой консультант. Я сказал: «Ладно, я лучше летать буду. Но этюды не брошу».
Кстати, когда я приехал в Рижскую академию 20 лет спустя и начал рассказывать о моей попытке поступить туда, один из местных встает и говорит: «А я сейчас продолжу ваш рассказ». Он оказался тем самым парнем, которого я тогда дергал за пиджак. Юный художник дорос до декана факультета графики».
«Эта картина еще не написана»
«У нас не было принято говорить об авариях, нештатных ситуациях. «Советская техника не отказывает», — так говорилось всегда и всем. Вот и после нашего приземления в пермской тайге, где мы с Беляевым провели почти трое суток, ожидая спасателей, общественности передавали, что мы отдыхаем после полета на даче пермского обкома партии. Когда спасатели дошли до нас на лыжах, то первым делом решили устроить нам баню. Они разровняли площадку, нанесли дров, развели костер и, притащив сброшенный с вертолета полутораметровый котел, набросали в него снега. Теперь представьте картину: глухая тайга, посреди нее топится котел, а в котле — два человека. Очень интересная композиция для любого художника. Думаю, когда-нибудь я это напишу».
«Обидно, что не мы первыми ступили на Луну»
«Все шло к тому, чтобы это сделали мы. И первый в мире пилотируемый облет нашего спутника тоже мог быть нашим: к 1968 году наша страна запустила уже шесть беспилотных возвращаемых зондов Л-1. Следующий готовили уже с посадочными местами для двух человек. Но каждый раз запуск переносили. Мы, космонавты, обращались в политбюро с просьбой разрешить нам лететь. Мы были готовы. Но нам отказали. До сих пор я считаю, что это было ошибочное решение верховных властей. Мы бы тогда облетели Луну на 6 месяцев раньше Фрэнка Бормана, который сделал это в декабре 68-го.
История с «Дианой»
«Однажды в городе Хеда в Японии и узнал об одной истории. Она связана с дипломатической миссией адмирала Ефима Путятина, который подписал первый договор с японцами о сотрудничестве. Он прибыл в Японию на фрегате «Диана». Но, когда стояли на рейде Симода, где шли переговоры, случилось цунами, которое уничтожило фрегат. Из обломков моряки вместе с японскими рабочими построили новую шхуну и назвали ее «Хеда». На ней потом и вернулись во Владивосток. Вернувшись из Японии, я нашел чертежи фрегата «Диана», восстановил такелаж и сделал серию картин о путешествии фрегата от Балтийского моря до Тихого океана. Больше вы нигде не найдете более подлинного изображения этого корабля».
Сирень Помпадур
«Вот сирень, которая растет в моем саду, белая-белая, — сорта «Помпадур», сиреневая — «Маршал Василевский». Поскольку я сажал ее вместе с моей внучкой Кариной, я назвал картину «Каринина сирень». Сейчас она уже сама стала мамой, у меня правнучка 10 месяцев».
«Крым — очень хороший ориентир на Земле»
«Когда я вышел в открытый космос, шлем позволял мне видеть Землю в диапазоне 960 на 460 километров. Все Черное море было видно! И, конечно же, Крым. Это очень хороший ориентир на Земле. Общее время первого выхода составило 23 минуты 41 секунду, из них вне корабля в безопорном состоянии я находился 12 минут 9 секунд. Трудно было держаться только за счет рук. Вот кто нам мешал сразу сделать на выходном люке две петли, как на лыжах, чтобы ноги туда вставить и работать? Я эту проблему почувствовал, когда снял кинокамеру, закрепленную на краю люка. Моя правая рука оказалась занята ею, так что все остальные операции мне пришлось делать одной левой. Когда из-за разницы давлений скафандр стал деформироваться, я сбросил давление в нем наполовину. При этом на Землю ничего не передавал, все делал молча. Это было большим нарушением, но если бы я сказал, что не могу войти в люк, представляете, что было бы на Земле! Там бы создали комиссию, начали бы меня пытать. А все равно мне никто не мог помочь, кроме меня самого. К счастью, кессонная болезнь мне уже не угрожала, так как к тому моменту я уже час дышал чистым кислородом. Я только чувствовал покалывание в пальцах — первые признаки кессонной болезни. Но, слава богу, все это прошло — и я, держась одной рукой, просунул в люк вначале камеру, забросил ее и сразу ухватился освободившейся рукой за леер (туго натянутый трос. — Авт.). А затем, как сказал Борис Черток (знаменитый конструктор, соратник Королева. — Авт.), я практически надел корабль на себя. Но это было еще полбеды — внутри надо было еще развернуться при диаметре шлюза в 1,2 метра, смотать и закрепить на скафандре 5-метровый фал. Это было страшно тяжело. Прав был Сергей Павлович Королев, который говорил: «Сколько вы знаете аварийных ситуаций — а в полете все равно будет следующая». В том полете на корабле «Восход-2» у нас было 7 аварий, самая серьезная из которых — отказ автоматического управления, после чего мы с Павлом Беляевым вынуждены были перейти на ручной режим. Кстати, корабль на картине я написал четко по чертежам. Когда меня спрашивали потом, где я взял их — ведь все тогда было засекречено, — то я признался, что чертежи «Восхода-2» взял у... американцев.
Речка детства
«Вот дом, где я родился. Видите, гуси улетают. Это мать моя с детьми, которых выгнали из дома после того, как отца — председателя сельсовета — в 1936 году объявили врагом народа. Где-то здесь (показывает на дом) — стенка, у стенки кушетка, где я родился, и зыбка, в которой меня качали. Каждый, кто приходил в дом, — качал. Семья у нас была гостеприимная, многодетная, мать работала учительницей. А как только отца репрессировали, те же соседи пришли в наш дом и забрали все, что могли унести. Кто-то даже умудрился с меня, трехлетнего, снять штанишки. Вот я потом спрашивал: «Все меня качали, когда я был в зыбке. А кто же с меня штанишки снял?».
«Когда отца посадили, а моих старших сестер выгнали из школы, они пошли домой, а я по бревнышкам, перекинутым через речушку, пошел им навстречу. Встретил и говорю: «Ляля (это я сестру Раю так называл) хлеба нету, мама плачет». Она мне дает две булки хлеба, и я по этим бревнышкам бегу обратно домой».
