Шквал эмоций, вызванный смертью пенсионерки-блокадницы, обвиненной в хищении масла с полки супермаркета, схлынул без следа — столь же быстро, как достиг своего апогея. Между тем ситуация относится к разряду вечных. Достаточно вспомнить схожие литературные сюжеты: запечатленную Достоевским проживавшую вблизи Кронштадта старушку, зарубленную Раскольниковым, или великовозрастную графиню, скончавшуюся в результате грубых дознаний пушкинского Германа. Параллели лишь на первый взгляд кажутся далекими. Если приглядимся, станет ясна всегдашняя подоплека: агрессия сильных по отношению к слабым и не стоящая выеденного яйца финансовая выгода — в сопоставлении с ценностью невозвратной человеческой жизни.
Раскольниковы — несть им числа!
Не случайно перевожу разговор в литературную плоскость — так будет отвлеченнее, обобщеннее, необиднее и понятнее. Раскольников — фамилия примечательная. Достоевский недаром наделял своих персонажей многозначными, «говорящими» именами: тут и следователь Порфирий Порфирьевич (стало быть, несущий порфиру — символ справедливости), и Карамазовы (то есть мазанные грехом), и скачущий по верхам Верховенский, и сомневающийся Шатов из «Бесов»… Раскольников (не надо долго это объяснять) — знак раскола: в обществе и человеческой душе. Когда Раскольниковых становится много, они превращаются в «бесов», начинают убивать старушек-процентщиц (и их безвинных сестер) ни за что и не в единичном исчислении, а десятками, сотнями и тысячами. Но вот схлынули революционные времена: казнить уже непозволительно, это не вменено в обязанность. Куда деваться вечным революционерам-преобразователям? Где им найти рабочие места?
В спокойный нереволюционный день погибла бабушка-блокадница. Погибла после войны, обвиненная (но не уличенная) в краже масла. Как справедливо написали некоторые газеты (в том числе и «МК»), общество (и интернет-сообщество) «всколыхнулись» и возмутились. Это не первое его всколыхивание, мы последнее время всколыхиваемся по разным поводам и причинам. И, разумеется, раскалывается на враждующие лагеря. Любопытно понять, по каким критериям и позициям происходит деление? В том же интернет-сообществе попадались вовсе не сочувствующие бабушке комментарии, неслись откровенно издевательские вопли: «Пачка масла? А чего никто не пишет, что она еще грудинку с колбаской пыталась умыкнуть?», «Да она не первый раз наверняка попадается», «Это все из-за племянника, он наверняка отбирал у бабушки всю пенсию, оттого она и крала».
В самом деле, воруют в супермаркетах (и если бы только в них) очень много. Используют при этом самые разные методы. Не только прячут украденное под куртку или в сумку, но и выносят открыто. Работников «Магнита» можно понять. Они, наверное, извелись, ловя воришек. Поэтому я ни в коем случае не поддерживаю призыв к бойкоту магазинов этой сети. Этот радикальный призыв смахивает на инфантилизм, характерный для детского возраста. Может, тогда не мелочиться и отказаться от проживания в стране, где существуют такие магазины? От проживания в мире, где был Освенцим и работорговля (она, как мы знаем, вновь расцвела в так называемом «Исламском государстве»)? Нет, другого места для двуногой популяции во Вселенной не обнаружено. И наша страна, в сравнении с тем, что творится во многих других частях света, где детьми торгуют как секс-игрушками, — не самый худший оазис. Вопрос не в конкретном наименовании страны ли, магазина ли, а в существе проблемы: должен ли работник исполнять свои обязанности неукоснительно строго, согласно инструкции, или может пренебрегать ими с учетом зова и позиции своего сердца. Речь именно о сердце и о позиции: официальной и не прописанной в инструкциях.
Поставьте себя на место кассиров и охранников. Попадается очередная расхитительница вверенного им имущества. Да, старенькая, да, симпатичная (на ней не написано, что она блокадница. Подозреваю, все, кто вынужден тырить продукты, даже бомжи, выглядят жалко. Что ж, за всех доплачивать?). Наверное, Христос поступил бы именно так — снял бы последнюю рубашку и покрыл долг, заслонил старушку. Но в том-то и дело, что Христос за всю историю человечества был один, искренних последователей у него возникло не много. Он платил за грехи всего человечества, которое не сразу оценило его человеколюбческий подвиг и дружно кричало в жажде крови и смерти: «Распни!»
Неимущих старушек — пруд пруди, а зарплата у охранников и кассиров одна и не резиновая. Кстати, я убежден, что инцидент наблюдали многие находившиеся в тот момент возле кассы. И никто, никто, подчеркиваю, в тот миг за старушку не заступился (уж не говорю: заплатил. Впрочем, она в этом не нуждалась, сама готова была внести требуемую сумму в кассу). Общество, опять-таки повторюсь, разделилось на сочувствующих догме, и обличителей зла, то есть на человечных и бесчеловечных. То есть на блюдущих инструкцию-закон и противостоящих, негодующих на бездушие циркуляров. То есть на тех, кто ставит человечность выше буквы закона и даже божественной заповеди «Не укради». (Не скрою, вторые мне ближе.) То есть на охранников и поднадзорных. То есть — продолжим логическую цепь — на вохровцев и зэков. На Евгениев и Медных всадников-истуканов из поэмы Пушкина, на тех, кто составляет инструкции, и тех, кто, скрепя сердце, вынужден их исполнять. На тех, кто и рад бы выразить протест против слепой силы попрания и подавления — и не может, потому что подгоняем, понукаем, унижен, задавлен, заморочен.
Мы подошли к ответу, выводу, очень любопытному, но давно известному: не все идут в охранники, а только те, в ком есть к этому природная, биологическая склонность. Многие даже вынужденно не могут облечь себя в непробиваемый панцирь бездушия и спокойно расправляться (или наблюдать, как расправляются) со старушками, блокадниками, неимущими, бомжами, баранами на мясокомбинате. К этому нужна особая приязнь. Общество всегда делилось на приверженцев войн и пацифистов, но в силу покорности и пассивности последних в дискуссии о том, воевать или не воевать, побеждают первые — горлопаны-кровопускатели. Вспоминается (не очень уместный для печального разговора) студенческий анекдот о Раскольникове: «Зачем убил старушку, у нее всего-то и было 20 копеек? Ответ: «Пять старушек — рубль».
Кажется: агрессоры в постоянном большинстве. Они и в самом деле сильнее, боевитее, наглее, нахрапистее: пока человеколюбцы проповедуют и спорят, активисты партии войны захватывают власть, пробиваются на командные позиции, издают указы, попирающие права старушек (взять хотя бы реформу медицины) и детишек (реформа образования). Это надо помнить тем, в ком живы светлые и святые порывы. Вместо сотрясения воздуха надо вступаться за стариков и детей — и не после летального исхода, а до него. Не говорю, что надо идти в охранники и опричники и пытаться быть не собой. Но добиваться того, чтобы бабушек не обижали, можно ведь и на превентивной стадии — принятия законов. Если семья голодает, родители болеют, дети становятся дикарями, не обязательно идти на преступление и воровать (хотя, кажется, поневоле это сделаешь), можно пытаться воздействовать на охранников и кассиров другими методами и мерами.
Судьба американского Рэмбо — как зеркало русского «Левиафана»
Коль заговорили об искусстве, продолжу свое излюбленное занятие — домысливать и продолжать биографии литературных героев, снабжать их проекцией в будущее. Что было бы, если бы… Если бы д’Артаньян дожил до старости, а человек-амфибия — до наших дней? Если бы Андрей Болконский не погиб на поле боя, а Ленский не был застрелен на дуэли?
Сослагательное наклонение, пребывающее не в почете у историков, не пользуется популярностью и среди литературоведов. И понятно почему: автор произведения поставил точку там, где посчитал нужным. Не дело (во всяком случае — не обязанность) читателя или исследователя (или праздного выдумщика и фантазера) выступать на равных с создателем бессмертных образов.
Однако и запретить фантазии никто не вправе. На этот раз мое внимание займут два персонажа трилогии А.Н.Толстого «Хождение по мукам» — Телегин и Рощин: прозаик обрывает повествование в момент многообещающей победы красных над белыми и переходу к мирному строительству нового справедливого общества. А дальше? Что будет с героями? Мы-то знаем (и Толстой знал, дожил до конца Второй мировой войны): начались сталинские репрессии и, надо думать, Рощин, бывший белый офицер, переметнувшийся на сторону большевиков, поплатится за свое прошлое жизнью, а Телегин, ставший апологетом и бойцом революции случайно, скорее всего (поскольку пробился в ее лидеры) окончит дни в лагере, ну а если уцелеет — сделается сталинским сатрапом.
Оптимизм произведения, жизнеутверждающий его пафос — после подобных размышлений — заметно снижается…
Я недаром заговорил об этом произведении. От давнего «Хождения по мукам» перекидываю мостик в современность, к модному и обсуждаемому «Левиафану». Этот фильм тоже мог бы носить вышеупомянутое название: персонажей мордуют так, что герои Алексея Николаевича вполне могут им позавидовать в их хождениях по тюрьмам и приемным начальства. Но трилогии из фильма, видимо, не получится. Даже вторая серия, подозреваю, не предусмотрена, хотя первая заканчивается беспросветным мраком.
Я опять прибегаю к любимому сослагательному наклонению: что если в гипотетической второй серии персонажи (на манер американских сюжетов) выступят борцами с унизившим, растоптавшим их режимом? Постоят не только за себя, но и за униженных бабушек в супермаркетах? У американцев подобная линия поведения (в кино), можно сказать, является национальным достоянием, приоритетом. Брендом. Не общество подминает одиночку, а одиночка, сражаясь за правоту, побеждает круговую поруку мерзавцев и торжествует. Наши могли бы последовать такому примеру: адвокат (Вдовиченков) обнародует компру на негодяя-губернатора, а несправедливо осужденный на 15 лет бедолага возьмется за винтовку (обрез, топор). «К топору зовешь Русь?» могут спросить меня. Нет, я просто-напросто вспомнил Рэмбо. То, как он поставил на колени измывавшихся над ним полицейских. Фильм стал хитом. Но и шоком. И не только для граждан США, увидевших: с подлинным героем, ветераном войны, сражаются отвратительно жестокие стражи порядка, лишь мнящие себя героями.
Общество (американское) надо было как-то из мрачной подавленности, сгущенной в ленте, выводить. И возникли одно за другим продолжения истории Рэмбо. Он нашел себе применение (вернее, кинематографисты нашли поразительный ход): отбыв срок, супермен вновь стал полноценным гражданином своей страны. Отправился воевать с «империей зла» во Вьетнам и в Афганистан (этот кинематографический опус предваряет и заключает лобовая надпись во весь экран: «Народу Афганистана посвящается»).
Очень просто оказалось использовать бурлящую энергию ненависти и недовольства и пустить ее, преследуя нужные политические цели, в правильном направлении.
В третьей и четвертой гипотетических сериях «Левиафана» два друга: адвокат и помор, поссорившиеся из-за женщины (с кем не бывает), могут начать совместные действия против НАТО, бандеровцев и даже — боязно представить — против Исламского государства. Церковники, надо думать, с полным основанием благословят их на этот подвиг. Вот это будет кино!
