Копья, как нетрудно догадаться, ломаются по поводу итогов Брусиловского прорыва и его исторического значения. Судя по фанфарам, которые сопровождают официальные торжества по случаю столетия операции, верх сегодня явно берут сторонники версии, выдвинутой в свое время самим Алексеем Брусиловым и развитой его апологетами. Впрочем, как свидетельствует наш исторический опыт, «канонизация» государством тех или иных трактовок минувшего никак не может служить критерием истины. Да и сама «официальная история» — дама весьма непостоянная. Недаром же Россию называют страной с непредсказуемым прошлым.
Герой на все времена
Панегирикам, что называется, несть числа. «Страна отмечает 100‑летие Брусиловского прорыва как образец оперативного искусства, побед русского оружия, героизма и доблести солдат и офицеров», — утверждает, к примеру, зампред Общественного совета при Минобороны РФ Александр Каньшин. Еще выше поднимает ставку редакция федерального портала история.рф: «В описании Брусиловского прорыва мы ясно увидим признаки будущих наступательных операций Красной Армии в годы Великой Отечественной. По большому счету любая из них, включая знаменитые «десять сталинских ударов», — это и есть близкое к идеалу и помноженное на мощь державы развитие идей Алексея Брусилова, победоносного русского генерала Первой мировой и одного из основателей победоносной Красной Армии».
Последний эпитет, кстати, является очень важным для понимания природы брусиловской славы. Нынешний культ Брусилова является продолжением и развитием советской историографической традиции. А для летописцев той эпохи главным было не таланты военачальников, а то, какую сторону они заняли после октябрьского переворота. Вряд ли, конечно, Брусилова можно отнести к основателям РККА, но свою лепту в ее строительство и в ход Гражданской войны он, безусловно, внес.
Во-первых, Брусилов напрочь отказался возглавить московское антибольшевистское выступление юнкеров, произошедшее в конце октября — начале ноября 1917 года. По словам участников восстания, отказ Брусилова явился для них «страшным ударом». А в 1920‑м Брусилов окончательно определился: возглавил Особое совещание при главнокомандующем Вооруженными силами РСФСР. Осенью 1920 года Алексей Алексеевич в числе прочих военных и гражданских руководителей Советской России подписал «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля», гарантировавшее прощение и безопасность всем, кто прекратит борьбу с советской властью. Многие поверили и поплатились жизнью за свою наивность: офицеры, отказавшиеся эвакуироваться из Крыма, были казнены практически поголовно...
Короче говоря, Алексей Алексеевич сделал «правильный» выбор. В отличие, например, от Николая Юденича, командовавшего в Первую мировую Кавказской армией. Николай Николаевич провел целый ряд блистательных операций, в результате которых русские войска продвинулись на сотни километров в глубь территории Османской империи. Причем победы были достигнуты по тогдашним меркам очень небольшой кровью. Однако в советские учебники истории Юденич вошел лишь как белый генерал, стремившийся «задушить» революционный Петроград. Да, пожалуй, и сегодня он в большей степени известен именно в этом, то есть в не вполне однозначном для российского менталитета качестве. Ну а Брусилов и тогда, и сейчас — национальный герой.
Тень победы
В основе советско-российской «официальной» трактовки действий Юго-Западного фронта в 1916 году лежит оценка, сделанная самим Брусиловым в его послевоенных мемуарах: «По сравнению с надеждами, возлагавшимися на этот фронт весной 1916 года, его наступление превзошло все ожидания. Он выполнил данную ему задачу — спасти Италию от разгрома и выхода ее из войны, а кроме того, облегчил положение французов и англичан на их фронте, заставил Румынию стать на нашу сторону и расстроил все планы и предположения австро-германцев на этот год». По оценке Брусилова, потери врага за время русского наступления составили около 2 млн человек — свыше 1,5 млн убитыми и ранеными и 450 тыс. пленными. Русские войска продвинулись вперед на 30–100 км по всей ширине 450‑километрового фронта.
Главной фишкой брусиловского наступления было то, что удар наносился одновременно всеми четырьмя армиями фронта. По словам Брусилова, Ставка считала эту идею слишком рискованной. Начштаба Верховного главнокомандующего Михаил Алексеев предлагал «устроить лишь один ударный участок, как это уже выработано практикой настоящей войны». Но Брусилов настоял на своем: «Я очень хорошо знал, что в случае моей уступчивости... этот удар несомненно окончится неудачей, так как противник непременно его обнаружит и сосредоточит сильные резервы для контрудара, как во всех предыдущих случаях».
Бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом признает, правда, что никаких стратегических результатов эта операция не дала, но вину за это возлагает на Ставку, а также на командующих Западным и Северным фронтами, не поддержавших его усилия. Тем не менее, по мнению Брусилова, «вся Россия ликовала», узнавая об успехах его армий.
Некоторые нынешние историки считают брусиловскую оценку слишком скромной. «После окончания наступления Юго-Западного фронта перспективы стран Антанты на победоносное окончание войны обрели реальную почву, — полагает, например, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН Сергей Базанов. — Брусиловский прорыв показал великолепный образец выхода из «позиционного тупика», дал мощный импульс успеху союзников на западноевропейском театре военных действий». Согласно довольно распространенной точке зрения, Брусилов нанес «смертельную рану» Австро-Венгрии, а то и всем центральным державам. Мол, Россия и ее союзники находились в одном шаге от победы.
Однако такое представление совершенно не вяжется с настроением, охватившим армию и тыл поздней осенью 1916‑го, в момент, когда наступление завершилось. Вместо победной эйфории царили уныние и усиливающееся недовольство властями предержащими. 1 (14) ноября депутат и лидер партии кадетов Павел Милюков произнес с трибуны Думы свою знаменитую речь, в которой заявил о потере обществом «веры в то, что эта власть может нас привести к победе». Мало того, лидер кадетов фактически открытым текстом предъявил правительству подозрение в национальной измене. Именно с этого выступления большинство историков ведут отчет событий Февральской революции.
Милюков, правда, не затруднил себя ни малейшими доказательствами, но этого от него никто и не требовал. «Речь Милюкова была грубовата, но сильная, — описывал свои впечатления от этой филиппики Василий Шульгин — один из лидеров думских «правых». — А главное, она совершенно соответствует настроению России».
Остановка по требованию
И это далеко не единственное свидетельство такого рода. «В возможность победы на фронте уже никто не верил, — вспоминал это время общественный деятель, председатель петроградского комитета Союза городов Владимир Оболенский. — Одна надежда осталась на союзников. Мы еще считали своим долгом говорить какие-то бодрые слова, ибо отдали войне слишком много душевных сил, чтобы отказаться от столь пошло звучавшего теперь лозунга — «война до победного конца», но это было уже с нашей стороны лицемерием». Глубоким унынием веет и от воспоминаний певца Федора Шаляпина: «С каждым днем становилось яснее, что Россия войну проигрывает». Согласно мемуарам бывшего премьер-министра (в 1911–1914 гг.) графа Владимира Коковцова дело доходило даже до паники: «Все опасались новых неудач на фронте, говорили открыто о возможности захвата Петрограда и необходимости заблаговременной эвакуации его...»
Но стоп! О каких «неудачах» идет речь, если главным театром военных действий на тот момент был Юго-Западный фронт, а там, если верить современным певцам прорыва, нашим войскам неизменно сопутствовал успех? Ларчик открывается просто. Практически все результаты брусиловского наступления, которыми так восхищаются историки-«брусиловцы», были достигнуты в первые две-три недели с начала операции. И причина этих побед не только и не столько в выбранной Брусиловым тактике, сколько в подавляющем на тот момент количественном и качественном превосходстве русских войск.
Во-первых, Брусилову противостояли австро-венгры, на порядок отстававшие по своей боеспособности от союзников-германцев. Во-вторых, даже этот «второй сорт» был серьезно ослаблен. Будучи уверены в том, что после серьезных поражений, нанесенных русским в 1915 году, те долго еще не придут в себя, венские стратеги весной 1916 года перебросили наиболее боеспособные дивизии галицийского фронта на юго-запад, в Италию, где 15 мая началось наступление в Трентино.
На этом, собственно, и строился расчет главкоюза (принятое тогда сокращение). «Противник много слабее вас, и он никаких контрударов значительными силами устроить не может, — писал Брусилов командующему 8‑й армией генералу Каледину. — Считаю, что при этих условиях и риска никакого нет... Наступая и атакуя, нужно все ставить на карту и без оглядки, во что бы то ни стало, добиваться победы».
Но «без оглядки» русские войска продвигались ровно до тех пор, пока на рушащийся неприятельский фронт не начали прибывать подкрепления: австро-венгерские, перебрасываемые назад из Италии, и, самое главное, германские, которые и сыграли решающую роль в стабилизации положения. После этого закончилась первая, победная фаза операции и началась вторая, которую современники событий назвали не иначе как Ковельской бойней. Ковельский укрепленный район прикрывал выход на Брест-Литовск — в тыл южному крылу германского фронта. Три месяца брусиловские армии безуспешно пытались взять Ковель. При этом тактика — лобовые атаки по всей ширине фронта — осталась неизменной.
Кстати, по мнению историка Сергея Нелиповича, автора многочисленных работ, посвященных Первой мировой войне, метод «широкого наступления» отнюдь не изобретение Брусилова: «Его применяли все стороны в кампании 1914 года, а в 1915 году — русские войска Иванова в Карпатах и наши противники в Галиции, на Волыни, в Польше, Прибалтике и Сербии». Причем хорош он далеко не во всех случаях, отмечает историк: «При укрепленном фронте успех мог быть достигнут только огромным численным превосходством или в условиях деморализации противника. Иначе лобовой штурм приводил к неоправданным огромным потерям».
Подсчитали — прослезились
Так, собственно, и произошло. Вначале атакующие русские войска вонзились в неприятельские позиции, как сталь в масло, но уже скоро коса нашла на камень. По оценке Нелиповича, опирающегося в своих подсчетах на ведомости Ставки, с начала наступательных действий Юго-Западного фронта и до их официального завершения, то есть с 22 мая (4 июня) по 14 (27) октября 1916 года, брусиловские армии потеряли, по неполным данным, 1,5–1,65 млн человек. В том числе как минимум 360 тыс. безвозвратно — убитыми и пропавшими без вести. «Именно это обстоятельство и решило судьбу наступления: русские войска благодаря «методе Брусилова» захлебнулись собственной кровью», — полагает историк.
Что же касается астрономических цифр неприятельских потерь, которые приводит Брусилов и которые до сих пор «гуляют» по страницам исторических книг и статей, то Нелипович называет их «мифическими». Согласно данным германской и австрийской военной статистики, за период с конца мая 1916‑го и до конца года в полосе наступления армий русского Юго-Западного фронта противник потерял 850 тыс. человек. То есть почти вдвое меньше, чем русские.
«Брусилов не выполнил ни одной задачи: враг не был разгромлен, его потери были меньше, чем у русских, — резюмирует Нелипович. — Ковель, который притягивал все внимание Брусилова, как Селена лунатика, так и не был взят, несмотря на чудовищные потери трех армий, тщетно его штурмовавших. Не случайно многие авторы связывали разложение русской армии с крахом надежд на развитие успеха в результате наступления Брусилова».
Современники отзывались об итогах брусиловского наступления не менее критически. «О! Дай снова приказ Брусилову остановить эту бесполезную бойню, — писала 25 сентября 1916 года императрица Александра Федоровна Николаю II. — Наши генералы не считают живых, они привыкли к потерям, а это грех». А вот мнение военного историка, белоэмигранта Антона Керсновского: «Для России и русской армии вся эта грандиозная наступательная операция в конечном счете оказалась вредной. Победы мая–июня были утоплены в крови июля–октября... Превосходный личный состав юго-западных армий был выбит целиком».
Крайне жесткую и нелицеприятную оценку «генералу-новатору» и его методам ведения войны дают и многие подчиненные Брусилова. В том числе, например, генерал Владимир Соколов, командовавший 14‑й пехотной дивизией. «Опьяненный первыми успехами… Брусилов гнал нас вперед всем фронтом без резервов, без пополнений, — отмечал Соколов в своих написанных по горячим следам мемуарах. — Результат... сказался быстро: распыляясь и неся потери с каждым переходом, мы быстро обессилели, и резервам неприятеля легко было обратить наш успех в катастрофу».
Краха, по словам Соколова, удалось избежать лишь благодаря «необычайному подъему духа в войсках, явившемуся еще до начала наступления». Но для предотвращения катастрофы, которая случится в следующем, 1917 году, ни у фронта, ни у тыла, одинаково потерявших веру в победу, духу уже не хватило. Главным двигателем разгорающейся революции стал лозунг: «Долой войну!»
