— Анна Константиновна, давайте попробуем составить рейтинг слов, которые больше всего засоряют современный русский язык.
— В соцсетях регулярно появляются посты с перечнем слов и выражений-паразитов. Забавно, что название обычно такое: «Слова, которые меня бесят» или даже так: «выбешивают». Я бы начала перечень именно с «бесит/выбешивает», ну и далее по спискам, которые меняются из года в год. Еще недавно, чтобы быть современным, нужно было говорить «мяско» и «сырик», а сейчас «сыроечковский», «мясковское» и т.д. Мода — это чисто социальное явление, конечно, молодежное прежде всего. Она мгновенно меняется и никакого внимания не требует, пусть себе, все равно исчезнет.
— Но ведь есть слова и обороты, которые застревают надолго...
— Конечно. Например, вполне — тут надо бы сказать «вполне себе», но я на это не способна: это пошло, — вполне «средневековые» уважаемые дамы и господа скажут: «ровно так и случилось», «ровно это я и имею в виду». Это знак, сигнал: «я современный», «я молодой», «мы с вами одной крови» — так называемая формула идентификации, единения с сообществом, и одновременно формула консолидации, сплочения сообщества. Пошло, но зато социально действенно. Массовая культура и массовая коммуникация делают такие языковые и речевые сигналы необходимыми.
— Что самое неприятное и самое сложное из таких социальных явлений?
— Грубая брань и мат, с перестройкой вышедшие из прежних границ «мужского языка» и языка деклассированных элементов, с зоны и из границ устной речи в соцсети. Там речь «промежуточная», не устная и не совсем письменная, не формальная и при этом публичная, короче, сложная речь. Слова «жопа», «жрать» и несколько простых матерных сегодня являются ключевыми словами наших соцсетей и по частотности, и по смысловой наполненности, что, вероятно, объяснимо, но неприемлемо.
— Откуда у девушек, в том числе журналисток, появилась страсть к употреблению феминитивов по делу и без? Чего только не встретишь: собкорка, спецкорка, иностраниха, математесса. Притом что слова «училка», «врачиха», «мамка» и проч., существовавшие в советское время, считались уничижительными.
— Феминитивы — слова, образованные от слов мужского рода, поэтому их называют парными к ним, обозначающие лиц женского пола по их статусу — царица, генеральша — или профессии, роду занятий — поэтесса. Тут два аспекта. Проблема феминитивов объединяет оба: первый — гендерно-социальный, второй — собственно лингвистический.
Общая идея «употребления языка в целях угнетения женщин» — так она была сформулирована американскими феминистками, впервые возникла в конце 70‑х годов ХХ века как частная проблема по отношению к общей — к проблеме «язык и власть». Большинство этих феминисток — во всяком случае, известных лингвистов (лингвисток?), с которыми я лично знакома, — лесбиянки.
Власть как «право на речь», власть как система средств языка и речи — идея французских структуралистов, в первую очередь Ролана Барта. Феминистки же начали рассматривать язык как важнейшую систему дискриминации женщин, систему, которая особенно сильна именно потому, что действует с младенчества, и в процессе усвоения языка женщины неосознанно принимают свое подчиненное положение, а мужчины — главенствующее.
— Какие, например, это средства?
— Употребление «he» («он») везде, где речь идет вообще о человеке, так что женщина «выпадает» из публичного текста и контекста. Теперь это в англоязычных текстах исправлено, и полагается писать «he (she)» или даже «she/he». А вот теперь о том, откуда взялась проблема феминитивов. В английском много слов, обозначающих профессии, род занятий и пр. с корнем man (мужчина): businessMAN, weatherMAN — тот, кто читает сводки погоды; FrenchMAN; наконец, просто MANkind — человечество. HuMANity (человечность) имеет другой корень, но ненавистный мужчина «прочитывается» и здесь.
Когда лингвистки, приехавшие из США сразу после начала перестройки, попросили меня сделать доклад об этой проблеме в русском языке в т.н. «феминистской ложе», я пошла и сделала, но оказалось, что в русском языке ничего подобного не нашлось. Напротив, слово «товарищ», активно вошедшее еще до революции в язык профессиональных революционеров, а потом вытеснившее другие обращения в речевом этикете, было радостно воспринято женщинами как признание их равноправия. Анна Ахматова просто убила бы любого, кто назвал бы ее «поэтессой», а Марина Цветаева активно и многим говорила о том, что надо называть ее «поэт». В русском языке общее название занятия, статуса — хотя и мужского рода, но воспринимается совершенно иначе, чем «запланировано» феминистками. Оно «уравнивает», а не дискриминирует, и как-то даже возвышает. Названия же «парные», женского рода, образованные с разными суффиксами, либо имеют иной смысл: профессорша — это не женщина-профессор, а жена профессора или иронически-уничижительное именование профессора-женщины.
— Как отнеслись американские феминистки к вашему исследованию?
— Они были крайне раздосадованы докладом. Привилось у нас разве что «студентка», «аспирантка», «крановщица» и некоторые другие — немногие. Даже парикмахерШу называют уважительно: «мастер», «мой мастер». Но в целом проблемы нет вообще, потому что нет корня man в именовании.
В Серебряном веке популярны были феминитивы (в литературе) с французским суффиксом -есс(а): «критикесса» (ироничн.), экзотическое «догаресса» (вовсе не самка дога, а жена венецианского дожа — почитайте стихи А.Белого, В.Брюсова и др.). История русского языка и множественность значений, как и множественность суффиксов для образования феминитивов, никакой возможности и необходимости в новых искусственных словах-феминитивах не предоставляет. Навязать же языку что-то искусственно просто не удастся: язык — это живое образование, мощный историко-культурный организм, и правилами, не соответствующими его собственной системе, его не удержишь.
— Нередко люди допускают ошибки в ударении (например, обеспечЕние), согласовании (вниманиЕ читателей, в шкафу стоЯт много книг) или в произнесении звуков (булоЧная, дожДь). Причем создается впечатление, что тех, кто говорит правильно, гораздо меньше, чем ошибающихся.
— Надо отличать ошибки от вариантов нормы. Ошибки — это неверное ударение в «обеспечЕние», в согласовании подлежащего и сказуемого. А вот произношение шн/чн — это варианты нормы, а не ошибки. Шн — старый элитарный вариант, чн — новый и недостаточно престижный. Зато доЖДЬ — ошибка, т.к. везде кодифицировано доЩ, доЖ’Ж’и, что не мешает журналистам: «Говорит радиостанция «Серебряный доЖДЬ». Нормы ударения очень подвижны, но они остаются нормами до тех пор, пока не кодифицируется новая норма. Например, в словарях, учебниках, справочниках не укажут, что норма — обеспечЕние, обнаружЕние, петлЯ, дОговор, договорА, кремА, гусЕм, локтЕм, вклЮчит, врУчат, спАла, нАчала. Пока же такие слова включают даже в задания по ЕГЭ и нарушения нормы карают снятием баллов. Ужас в том, что государство не выделяет достаточно средств на работу академических институтов, с которой начинается кодификация новой нормы. Это ученые проводят масштабные обследования и приходят к выводу, что норму нужно менять, а потом уже новая норма кодифицируется в словарях, учебниках сначала как новый (разговорный) вариант старой, а существующую норму никак не охраняет и не популяризирует. В частности, школьные учителя и сами не знают ни теории нормы, ни практики, и им не на что опереться — новых серьезных исследований нет. Поэтому же объявление в транспорте теперь звучит так: «при обнаружЕнии…», а журналисты говорят, как умеют.
Грамматические ошибки (стоЯт много книг) в согласовании очень частотны, потому что разобраться в правилах согласования сложно. Там тоже есть варианты лучше/хуже и ошибки, а простых объяснений нет. Посмотрите, как все запутано в самом популярном источнике — пособиях Розенталя. В «Практической стилистике», например, черт ногу сломит, и многие вещи Розенталь всюду написал скопом. Он просто по старым еще академическим грамматикам все подряд перевел в правила и упражнения. Кроме того, Розенталь давно умер, а книги его выходят без современной редактуры. Не всякий учитель доступно объяснит, почему «стоЯт много книг» — ошибка. Но в целом грамматические ошибки легче понять, в грамматике меньше вариантов и норма меняется не так быстро, как в фонетике и лексике.
— Сколько должно пройти времени, чтобы новая норма появилось в словаре?
— В русской филологической традиции действует очень верный принцип: не нужно торопиться кодифицировать новый узус (употребление языкового явления), например, ударения: обеспечЕние и дОговор. Вот когда форма будет полностью вытеснена в употреблении (узусе), тогда уже нужно и кодифицировать (например, «профессорА» победило «профЕссоры», а вот шоферА — нет, и шофЕры — это норма, шоферА — ошибка). Но нужны факты, статистика, обследования. А в Институте русского языка имени В.В.Виноградова сектор культуры речи — это всего несколько человек, в вузах научная работа реально свертывается — нагрузка преподов ужасно увеличена, времени нет, нужно судорожно писать бесконечные формальные отчеты и программы и статьи в реферируемые журналы (за свои деньги), по три в год, получается формально и бесполезно в научном смысле. Поэтому «внимание» к русскому языку и «борьба за чистоту» — это пустые слова без серьезной государственной языковой политики и финансирования.
