«Делали все, чтобы Чикатило дожил до суда»
— Как попали на работу в уголовно-исполнительную систему?
— Я родом из Оренбургской области, срочную службу проходил в батальоне обеспечения учебного процесса Московского высшего пограничного училища КГБ при Совете министров СССР. После армии мог без экзаменов поступить в училище, но родные воспротивились, не хотели, чтобы я служил в отдаленных гарнизонах, считали, что останусь без семьи. Вернулся домой, и меня сразу взяли на работу инструктором в райком ВЛКСМ. Но тут, в октябре 1973-го, приехали ребята из Москвы, стали звать на работу в органы внутренних дел, в перспективе обещали учебу. Выяснилось, что работать предстоит в СИЗО №2, больше известном как Бутырская тюрьма.
— Вас не смущало мрачное прошлое, да и настоящее этого каземата?
— На первых порах было непривычно. Я начинал работать младшим инспектором. В коридорах «Бутырки» можно было заблудиться. Помню, мне сразу же в ночную смену устроили проверку. Я тогда еще не получил форму, был в гражданской одежде. Мне предложили сходить и проверить, что происходит в сборном отделении. Света не было. Как только я вошел в помещение, за мной захлопнулась дверь. В темноте тут же наткнулся на носилки с трупом. Заключенный умер в предыдущую смену. У него были проблемы с сердцем. Все документы были готовы, ждали перевозку. Конечно, было неприятно, но паники у меня не было. Обойдя помещение, я успокоился, осмотрелся и вышел оттуда. В целом же атмосфера была доброжелательной. Старшими по корпусу были участники Великой Отечественной войны. Это были много повидавшие неразговорчивые люди. Из парадных полков НКВД они попали на работу в Бутырскую тюрьму, сменив женщин, которые здесь стояли на посту в военные годы.
Наставник меня предупреждал: «Контингент здесь специфический, постовых постоянно провоцируют, особенно молодых». Как только я открывал форточку, меня просили: «Командир, дай спичку». На подобные просьбы не реагировал, знал, что потом попросят сигарету и так далее. Все корпуса были застелены ковровыми дорожками, чтобы постовые могли подходить к камерам без шума и вести наблюдение за заключенными. А старшие по корпусу не стеснялись по-своему воспитывать молодежь, если кто закемарил на посту, могли и подзатыльник дать!
Они понимали степень ответственности. Каждый из нас ежедневно ходил по лезвию ножа. В любую минуту в камере мог вспыхнуть скандал, потасовка могла перерасти в драку. Двери на этаж тут же становились заблокированными. Нам отступать было некуда, действовать нужно было в четырех стенах.
Самые тяжелые смены были ночные, с восьми вечера до восьми утра. Круглосуточно мы принимали «постояльцев». Даже постовых с коридоров снимали, чтобы побыстрее вновь прибывших оформить, чтобы их посмотрели медики, чтобы они сходили в баню. Смены старались друг друга не подводить.
— С кем из спецконтингента сложнее всего было работать?
— С теми, кто привлекался впервые. Непонятно, что у них было в голове, кто–то начинал думать о суициде… А неоднократно судимые вели себя спокойно. Среди них попадались незаурядные личности. Помню, одна молодая журналистка изъявила желание поговорить с особо опасным рецидивистом. Ей привели одного четырежды судимого. Он не окончил среднюю школу, но писал стихи, изучал работы Карла Маркса. Затеял с корреспондентом дискуссию о прибавочной стоимости…
— На вас нападали?
— Были попытки нападения. Я тогда уже работал заместителем начальника СИЗО по охране и режиму. Мы с коллегой шли через сборное отделение на обед. Контролер открыл дверь, и на меня понесся мужчина, которого доставили в «Бутырку» для проведения психолого-психиатрической экспертизы. Размахивая руками, он кричал: «Я — Наполеон!». Ему нужно было выставить себя психически неуравновешенным. Его в прыжке остановил могучий кулак начальника режимного отдела Коновалова.
Потом один из подследственных разбил в маломестной камере стекло и, вооружившись осколком, взял в заложники сокамерника. Нужно было кому-то зайти в камеру. Я шагнул… Начал с ним говорить. Он бросил заложника, отскочил, ребята из резервной группы его тут же скрутили.
При мне особо опасный рецидивист здоровяк Новицкий попытался захватить в заложницы молодого фельдшера. Он был известен тем, что совершил побег из Магдебургской тюрьмы. При нем была заточка. Мы обезвредили его своими силами. Опергруппа сработала четко.
Ранее от рук одного подследственного пострадала фельдшер-ветеран Екатерина Кондратьева. Заключенный вонзил ей в шею ножницы. Травма была серьезная, ей дали инвалидность. Когда я пришел работать, она уже была на пенсии. Эта женщина была участница войны, как медик была в группе сопровождения в Москву командующего 6-й армией вермахта Фридриха Паулюса после его пленения. Рассказывала, что он все это время оставался в мундире, к которому были прикреплены награды.
— В «Бутырке» содержался серийный убийца, насильник, каннибал Андрей Чикатило. Каким вы его запомнили?
— Его привозили к нам на психиатрическую экспертизу. Он находился в маломестной камере в Северной башне. Сокамерников у него не было. Чикатило ни на что не жаловался, ничего не просил. И не был похож на человека, который о чем-то сожалеет или переживает. Уголовное дело его, конечно, читать было невыносимо. 43 доказанных убийства, в том числе детей, с особой жестокостью, сопряженные с сексуальным насилием… Ненависть к Чикатило была страшная. Мы его усиленно охраняли. Надзор за ним был круглосуточный. Выводил его из камеры только старший по корпусу. Мы делали все, чтобы он дожил до суда. Экспертиза признала его вменяемым.
— Чикатило расстреляли 14 февраля 1994-го в Новочеркасской тюрьме. В «Бутырке» ведь тоже приводили в исполнение смертные приговоры?
— На этот счет была инструкция особой важности. Все делалось по закону. Прокурор объявлял осужденному, что его ходатайство о помиловании, направленное в Верховный Совет СССР, отклонено. И что в отношении его приговор будет приведен в исполнение.
— Вы знали этих стрелков?
— Скажем так, мы догадывались, кто входил в эту группу. Но сами они об этом никогда не говорили, не били себя кулаком в грудь. Был особый список, куда входили специально подготовленные люди. Почти все они были участниками войны, людьми с устойчивой психикой и крепкими нервами.
По долгу службы я читал личные дела приговоренных к высшей мере наказания. Помню, среди «смертников» было пять полицаев, предателей, прислужников фашистов, кто принимал участие в пытках и казнях мирного населения. Среди них была одна женщина. После войны они постарались затеряться, уехать из родных мест, сменили документы. Но нашлись свидетели, которые их опознали. На вид все они были хлипкие, а почитаешь уголовные дела — сколько же они людей мирных загубили. Они сидели, ожидая исполнения приговора, каждый раз, когда хлопала дверь, им казалось, что за ними пришли.
«Тюремный романс» Мадуева
— По периметру Бутырской тюрьмы располагаются четыре башни. Чем они примечательны?
— По легенде, в Южной башне содержался предводитель народного восстания Емельян Пугачев. Он был закован в кандалы, сидел в железной клетке, которая сейчас выставлена в экспозиции музея МВД. Потом эту башню стали называть Пугачевской.
Северную башню мы когда-то сдавали под архив, потом там были оборудованы отдельные одиночные камеры, куда помещали инфекционных больных из числа подследственных и тех, кто ожидал этапирования в колонию. Тогда впервые прозвучало слово «СПИД». Тогда никто толком не знал, что это за синдром приобретенного иммунного дефицита, который развивается на фоне ВИЧ-инфекции. Осужденные из хозотряда, боясь заразиться, отказывались приносить им пищу. В 1992 году приехала к нам с проверкой депутат Галина Старовойтова. У нас содержался один из лидеров карабахского движения, депутат Верховного Совета Армянской ССР Аркадий Манучаров. Поступали жалобы, что ему в СИЗО не дают работать. И вот Галина Васильевна, которая, кстати, сама отлично говорила на армянском, пришла проверить условия его содержания. Я предложил ей пройти к камере, где сидел Манучаров, заглянуть в глазок. Мы подошли, увидели, что он сидит за столом, пишет. Все условия для работы ему были созданы. Второй раз Галина Старовойтова приехала к нам в следственный изолятор уже с правозащитником, академиком Сахаровым. Помню, мимо по коридору катили тележку с обедом. Андрей Дмитриевич решил попробовать блюда, которыми кормят заключенных. Зачерпнул щи, попробовал чай. Удивился, что все в термосах, все горячее. Когда подошли к камерам, где содержались инфекционные больные, Галина Старовойтова сказала: все, давайте назад.
— В каких случаях вводили «усиленный вариант» службы?
— Например, когда умер генсек Леонид Брежнев. Долго об этом не сообщали. Мы оставались ночевать в следственном изоляторе, спали в спортзале. Потом «усиленный вариант» службы вводился в 1991 году, во время путча, и в 1993-м, во время разгона Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ, больше известного как «расстрел Белого дома». К нам привозили людей с железными прутами, с нунчаками, с ножами. Помню, доставили одного старика с авоськой в руках. Начальник следственного изолятора Геннадий Орешкин распорядился отпустить его. Взял на себя такую ответственность. Сажать людей было некуда.
— Бутырская тюрьма как нельзя кстати подошла для застенков фашистского гестапо, когда снимали фильм «Семнадцать мгновений весны»?
— Для съемок фильма в картине был задействован один из корпусов «Бутырки», где были колоритные металлические лестницы и двери. Также у нас снимался фильм «Джентльмены удачи». Помните эпизод, где актер Леонов, сыгравший в картине рецидивиста по прозвищу Доцент, сидит с голым торсом в камере на столе? На самом деле сцену снимали не в камере, а на сборном пункте. Только опытный взгляд отметит, что в помещении нет кроватей. Там в кадр попали наши сотрудники — Виктор Семенов и Иван Лошаков. Они тогда еще были лейтенантами, дежурными помощниками начальника следственного изолятора. В фильме открывали дверь камеры, когда в нее стучал напуганный Доцентом верзила-заключенный.
— За те 20 лет, что вы работали в Бутырской тюрьме, случались побеги?
— В декабре 1992-го двое подследственных, азербайджанец Бахтияр Игидалиев и житель подмосковного Щелкова Валерий Мордасов, во время утренней прогулки сбежали прямо из прогулочного дворика, который располагался на крыше одного из корпусов. Раньше на кровле наледь была, а тут как раз случилась оттепель, все растаяло. Они спустились по трубе вниз, спрыгнули с пристройки. У нас тогда ремонт шел, мы сняли заграждение, завозили инструмент, стройматериалы. Воспользовавшись неразберихой, они оказались на территории мебельной фабрики, а потом вышли в город. Мордасова, которого обвиняли в вымогательстве, задержали по горячим следам. А Игидалиева, который содержался в изоляторе по обвинению в сбыте наркотиков, поймали уже в Азербайджане. За ними ездили наши оперативники.
— Кто из статусных «постояльцев» запомнился больше всего?
— Содержался у нас известный налетчик Сергей Мадуев, которому было предъявлено обвинение в совершении более чем 60 преступлений, из которых не менее десяти — убийства. Сам себя он называл «вор-вне-закона». Кличку Червонец он получил, потому что таксистам за поездку все время давал десять рублей.
Мы знали, насколько он дерзкий, склонный к нападению, к побегу. Вызвали с начальником СИЗО Геннадием Орешкиным его к себе, сказали, что поместим его в камеру одного, если он пообещает вести себя примерно. Он дал слово и сдержал его.
Мадуев был накачанный, харизматичный, нравился женщинам и умело этим пользовался. Позже его перевели в «Кресты», где следователь по его делу Наталья Воронцова передала Мадуеву оружие. И он в марте 1991-го предпринял попытку побега. Эта история легла в основу фильма «Тюремный романс».
«Гражданин начальник, здравствуйте!..»
— «Бутырка» стоит в окружении жилых домов. От жильцов жалобы поступали?
— Жильцы постоянно жаловались на шум в дежурную часть. Родственники и дружки подследственных забирались на крыши соседних домов и начинали кричать, пытаясь найти своих близких. Те в свою очередь откликались из камер, собаки из нашей кинологической службы начинали лаять. Шум усиливался. У нас тогда было 4 овчарки. Мы выходили, ловили крикунов, доставляли их в 14-е отделение милиции. А что они могли с ними сделать? Держали некоторое время и отпускали. Мы просили закрыть чердаки ближайших жилых домов. На дверях вешали замки, их взламывали, и все начиналось сначала… Друзья заключенных даже умудрялись забираться на крышу соседнего общежития, где жили наши сотрудники.
— Каким образом заключенным пытались передать с воли запрещенные предметы?
— Фантазии, как говорится, не было предела. Внутрь кусков сахара-рафинада умудрялись вкладывать денежные купюры. В пирогах запекали пакетики с наркотиками. Апельсины накачивали через шприц спиртом. И сами заключенные не отставали. Как бы мы тщательно ни обыскивали камеры, они умудрялись ставить в целлофановых пакетах брагу из хлеба и сахара. Когда находили емкость, пока подследственные были на прогулке, принципиально разливали брагу на пол… Когда спрашивали: «Кто пойдет убирать?» — сразу вызывалось несколько человек. Они хотели хотя бы понюхать, как пахнет брага с «градусом».
— Беспорядки были?
— Бывало, что подследственные объявляли голодовку. А это ЧП. Инициаторами были особо опасные рецидивисты, воры в законе, которым важно было показать, кто здесь хозяин. Но мы не шли у них на поводу. Решали, раз объявили голодовку, значит, готовить будем на меньшее количество людей. Зачем потом еду выбрасывать? Проходил один день, от силы два дня, как они уже стучали в дверь, говорили: «Все, мы будем есть». А кто-то из них отправлялся в суд, мы должны были выдать им пайки. Спрашивали: «Вы с какой камеры?» Они отвечали. Мы уточняли: «Так вы же голодаете». И слышали: «Нет, начальник, мы есть хотим». И тут же строчили заявление, что будут принимать пищу.
— Вы не распространялись о своем месте работы?
— Говорили, что работаем в ГУВД. Бывало, я приходил домой, мне дочь говорила: «Папа от тебя табаком пахнет». А я не курил. С тех пор, отправляясь в обход по корпусам, я стал переодеваться. В начале 90-х камеры были переполнены, бывало, что в каждой из них содержалось по 100 человек. Дым от сигарет смешивался с запахом пота… Со всем этим приходилось соприкасаться. Принимая граждан и беседуя с личным составом, я переодевался в сменную одежду.
— Ради каких благ все это стоило терпеть?
— В каждой работе есть свои сложности. Для меня важно было то, что была возможность учиться. Я закончил Владимирскую специальную школу подготовки начальствующего состава МВД СССР, а потом и академию МВД. Получил квартиру в Москве, в 40 лет ушел в отставку. Потом 8 лет находился на дипломатической работе. А в 2006 году меня избрали председателем Совета ветеранов СИЗО-2.
— С бывшими сидельцами потом встречались на воле?
— Было, и не раз. Как-то шел с дочкой по рынку, вдруг слышу, меня кто-то зовет по отчеству: «Кадыргалеевич! Кадыргалеевич!..» Смотрю, а это один из бывших осужденных из хозобслуги. Дочка спрашивает: «Папа, вы вместе служили?» Говорю: «Да нет, он у нас сидел». Встретились уже как хорошие знакомые.
В другой раз я стоял на троллейбусной остановке, и около меня резко затормозила иномарка. Смотрю, а это еще один наш бывший «подопечный», который считал себя авторитетом, постоянно нарушал правила внутреннего распорядка, мы его наказывали, сажали в карцер. Помню, говорил мне, у тебя, мол, есть семья, не боишься за их безопасность? Стращал, что выйдет на свободу, найдет меня и поквитается. А тут при встрече вышел из машины, кинулся обниматься, чуть ли не крича: «Гражданин начальник, здравствуйте!..» Похвастался, что занимается бизнесом. Когда напомнил ему про угрозы в свой адрес, он только рукой махнул: «Дурак был!».
