47-летняя москвичка Светлана Гудкова не была женой магната и миллионера. Она работала и зарабатывала сама. «В общей сложности в психиатрической больнице я провела 2 раза по 50 дней при отсутствии доказанного диагноза», — рассказывает Светлана.
Женщина лишилась доступа в квартиру, большая часть из которой принадлежит ей; бывший муж не дает Светлане видеться и общаться с родными детьми; на ней висит огромный — больше миллиона рублей — долг по алиментам.
Она добилась почти невозможного: Преображенский межрайонный следственный отдел составил рапорт об обнаружении признаков состава преступления в связи с возможно незаконным помещением пациентки в одну из московских психиатрических больниц, предусмотренного статьей 128 УК РФ («Незаконная госпитализация в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях»). Начата доследственная проверка.
Город проклятых
Человек с однажды поставленным психиатрическим диагнозом в нашей стране практически обречен. Попытаться доказать, что имела место не просто врачебная ошибка, а преступление, пройти независимую психиатрическую экспертизу, а затем инициировать возбуждение уголовного дела против тех, кто виноват, — на это решаются немногие.
Светлана Гудкова рассказывает свою историю спокойно. Наверное, в ее ситуации только так и возможно. Ибо любое проявление чувств или эмоций может быть истолковано как нездоровый признак.
Выйдя из психиатрической больницы, она лишилась всего. Ее выгнали из квартиры, полностью оградили от общения с детьми, хотя женщина не лишена родительских прав, причем содержание этих детей бывший муж взвалил как раз на нее: на каждого несовершеннолетнего ребенка Светлана обязана выплачивать ежемесячно алименты. В данный момент 18 лет не достигли еще средняя и младшая дочери.
Интересно, если человек тяжело болен душевно, тогда откуда ему взять такие деньги? Где ему жить? Как устроиться на работу с таким диагнозом? А если здоров — как это доказать?
В России даже преступникам верят и жалеют их гораздо больше, чем душевнобольных. Психиатрический диагноз — это клеймо на всю жизнь.
…Мы встречаемся в кофейне. Симпатичная, выглядит моложе своих лет. Светлана прекрасно понимает, что любые ее слова могут быть подвергнуты сомнению, и поэтому запаслась ворохом документов. Говорит аргументированно, логично, с причинно-следственными связями.
С бывшим мужем Светлана Гудкова познакомилась 26 лет назад. Их старшему сыну в этом году исполнилось двадцать.
Оба из одного города — Смоленска. Они общались несколько лет, прежде чем поняли, что их отношения больше, чем просто дружба. «Это ни в коем случае не было скоропалительным браком, мне казалось, что я очень хорошо знаю этого человека», — уверяет женщина.
Ребенок для сохранения брака
«Наверное, временами я была счастлива с мужем. Хотя мне не нравилось то, что рядом с ним было невозможно проявить нежность, открытость, доверие, так как ему это, как мне кажется, было совершенно не нужно, он любил поступать так, как он хочет, любил оказывать давление в отношениях», — размышляет Светлана.
Друг за другом родились двое детей. Мальчик и девочка.
Перед рождением третьей дочери, в 2014 году, их пару накрыл серьезный кризис. Собственно, Вика (имя девочки изменено. — Авт.) и появилась на свет ради сохранения брака. Так посоветовал психолог, к которому они обратились, так как оба хотели, чтобы их семья уцелела.
Мне одной кажется, что это так себе психологическая рекомендация: родить ребенка, чтобы реабилитировать брак?
Любые отношения — всегда субъективность, всегда точка зрения двоих и на двоих разделенная ответственность. Что для одного хорошо, то для другого может быть ужасно. Что хорошо помнит один, другой может и вообще не заметить.
Поэтому, выслушивая чью-то личную историю, нужно опираться не на эмоции и чувства, а только на факты.
А факты таковы, что после рождения младшей дочери Светлана ушла с работы. Как она говорит, это было желание мужа. Он хотел, чтобы жена занималась только домом, детьми и им самим. Что именно это поможет им сохранить брак.
К тому моменту Светлана, по ее словам, закрыла ипотеку. Ее доля в их общей квартире составляла 58%. Так как в эту недвижимость была вложена и стоимость оставшегося ей по наследству жилья. Больших финансовых проблем в семье не было. Общего имущества, по словам Светланы, у них примерно на 40 миллионов рублей. И от супруга, по крайней мере в материальном отношении, она до этого не зависела. Что касается чувств…
«Помню, вторая дочь заболела артритом с температурой сорок, младшая еще не была отлучена от груди, моя мама в Смоленске смертельно больна — у нее онкология, в ее последние дни мне пришлось перебраться к ней, чтобы ухаживать. Я прошу мужа приехать из Москвы помочь посидеть — я смертельно устала, но он говорит, что не приедет, что у него дела».
— Вы зарабатывали больше мужа?
— Мы оба зарабатывали. Но можно сказать так, что финансовую стабильность в большей степени обеспечивала я. На одном месте я проработала 14 лет. У меня достаточно востребованная и хорошо оплачиваемая специальность, я организовываю тренинги с руководителями высшего звена.
Первый раз муж подал на Светлану в суд в 2016 году. Еще до развода. Но уже после ее увольнения. На то, что она якобы не платит свою часть квартплаты. Но иск не удовлетворили. Они же семья. Значит, у них все общее. В том числе и квитанции ЖКХ.
Брак с браком
Ежегодно в России распадается порядка 70% от заключенных браков, около 2 миллионов человек развелись только в прошлом году. Ничего сверхъестественного здесь нет. Да, это больно и обидно, но из этого совершенно не следует, что жизнь кончена.
«Самый большой шок — это узнать, что человек, которого ты считаешь безусловно честным и близким, оказался не таким, — говорит Светлана. — После добровольного ухода с работы мне приходилось экономить буквально на всем, довольствоваться незначительными подачками мужа, при этом за каждую тысячу рублей приходилось отчитываться, предоставляя чеки. Я оказалась полностью зависима от него. Это стало поводом для моего обращения в суд о взыскании с него алиментов на содержание детей в размере половины доходов, данный иск с моей стороны бывший супруг воспринял как вызов и подал встречный иск, стал формировать позицию, что я должна быть полностью исключена из процесса воспитания, отвез детей к своим родителям в Смоленск и сообщил, что я их больше не увижу».
Официально Гудковы развелись в 2018 году. По воспоминаниям Светланы, она была дико измотана судами и семейными скандалами — настолько, что оказалась не готова даже требовать с бывшего мужа положенные алименты на детей и согласилась подписать все, что он от нее хочет, лишь бы ее оставили в покое.
Тем не менее они продолжили сосуществовать в одной квартире. На разъезд, как говорит Светлана, супруг был не согласен. Квартирный вопрос все-таки испортил новоиспеченных москвичей.
Именно тогда, судя по всему, женщина совершила роковую ошибку. «Я устала, я не могла спать, я не знала, что делать, поэтому, когда сам супруг предложил мне лечь на пару дней в психиатрическую больницу для того, чтобы прийти в себя, я ничего странного в этом предложении не заподозрила. Да, мы разведены и судимся. Но он же отец моих детей. Неужели он желает мне зла?..»
Она сама вызвала «скорую». Сама села в машину, ее никто не заставлял.
В стрессе люди не всегда соображают, как поступать правильно. Светлана говорит, что при оформлении в приемном покое врачи ей объяснили, что у нее расстройство адаптации, обычное нервное истощение, ничего страшного в этом нет, обещали действительно отпустить домой через пару дней. И она опять же сама подписала согласие на добровольную госпитализацию.
Между тем в документах состояние женщины при первой госпитализации в психиатрическую клиническую больницу с 27.07.2018 по 17.09.2018 года было описано совсем иначе.
Из объяснения специалиста, врача-психиатра: «…Поступила 27 июля в связи с изменением психического состояния. На фоне длительной стрессовой ситуации — развода с мужем, раздела имущества, определения места жительства детей — состояние ухудшилось. Не спала, стала беспокойной, случались периоды застывания, а затем, наоборот, двигательного возбуждения. Сама вызвала себе СПП…»
«Почти сразу меня начали лечить крайне серьезными препаратами. Я понимала, что не могу идти своими ногами, что не могу думать. Но ведь до этого я прекрасно ходила в суды, защищала себя. Что происходит?..»
Но когда Светлана написала заявление о том, что не хочет больше находиться в психиатрической больнице и не считает, что ей нужна медицинская помощь, ее повезли на суд о принудительном лечении.
Процедура прошла за пять минут и абсолютно формально. «Мне сказали, что теперь я лежу в больнице недобровольно. После решения суда те препараты, которые давали в таблетках, начали колоть. И от этого было никуда не деться».
В психиатрической больнице она провела 50 дней. И потом еще два месяца — на амбулаторном лечении. Светлане пригрозили, что если после выписки она не будет приходить в ПНД и колоть сильные уколы с длительным сроком действия, то ее снова насильно госпитализируют.
«Разве вы не знали, что у нас нет обязательного диспансерного учета психбольных? Даже убийцы с психиатрическими диагнозами выходят после лечения в психиатрических больницах принудительного типа, и никто не может их заставить посещать ПНД», — объясняю я ей.
«Но на приеме в ПНД мне сказали, что у меня параноидальная шизофрения и что если я буду пропускать уколы, то меня опять принудительно положат в больницу».
Боялась всего
В тот момент дети, можно сказать, отвернулись от нее. Светлана говорит, что понимает эту реакцию: у них произошел синдром родительского отчуждения, и они перестали верить ей. Они ее боялись.
«Дома муж устраивал, я считаю, настоящие спектакли. Когда он открыто пугал детей, что мама опасна для них. Разводил руки перед дверями, не выпуская меня из комнаты: «Дочка, проходи быстрее, я тебя защищаю…» Дети легко внушаемы, — с горечью говорит Светлана. — После пролонгированных уколов я с трудом могла передвигаться, плохо видела, забывала самое простое, ощущала слабость и тремор в руках и ногах: эти препараты меня разрушали физически и морально. Я не понимала, почему чувствую себя еще более больной и разрушенной, какой никогда не была. Я по нескольку часов возвращалась домой из дневного стационара: у меня не было сил идти, в глазах все расплывалось, я не видела вывесок в метро, хотя никогда не страдала плохим зрением. Я опасалась жаловаться на такие побочные реакции, потому что очень боялась, что меня могут закрыть в больницу; я боялась показываться детям с трясущимися руками, поэтому сама сторонилась своих детей, не хотела, чтобы они меня видели в таком состоянии».
После выхода из клиники Светлана, по ее словам, меньше всего хотела, чтобы дети подвергались исследованиям психологами и психиатрами. Между тем было начато производство по делу об определении их места жительства — с отцом или матерью; не хватало только выводов психолого-педагогической экспертизы, с кем они хотят жить. Не желая подвергать сына и двух дочек нервотрепке, Светлана согласилась подписать мировое соглашение, чтобы те остались с мужем: «Я думала, что это принципиально ничего не меняет, так как мы все равно все вместе проживаем в одной квартире, а мое согласие на проживание детей с мужем позволит исключить травмирующую детей ситуацию — необходимость проведения экспертизы в отношении них. Единственное, что я хотела, — это уберечь детей».
Светлане удалось устроиться на работу по специальности. Мало того, она объяснила руководству ситуацию, в которой находится, чтобы не было никаких недомолвок.
Так продолжалось еще почти полтора года. Как считает сама Светлана, это было очень трудно — жить в одной квартире с мужчиной, который ни во что не ставит свою жену, с детьми, которые боятся свою мать… Она даже поплакаться в жилетку никому не могла, кроме родной сестры. Когда на бывшего мужа жалуется обычная женщина, ей все сочувствуют, а если «женщина, когда-то лежавшая в психиатрической больнице», то это легко спишут на то, что у нее может быть «мания преследования».
Снятый диагноз
15 декабря 2019 года Светлану Гудкову снова госпитализировали в ту же самую больницу. На этот раз «скорую» вызвал бывший супруг, объясняя это тем, что, с его точки зрения, Светлана ведет себя неадекватно.
«Однако на этот раз в больнице вместо параноидальной шизофрении мне вдруг написали «шизотипическое расстройство личности». Это гораздо более легкий диагноз. Сами врачи отказались от первоначально поставленного диагноза.
Меня сразу же связали, вкололи какой-то препарат, который вызвал сильнейшую боль во всем теле. В таком состоянии меня доставили на суд, который вновь принял решение о моей принудительной госпитализации, сославшись на то, что я уже была госпитализирована в 2018 году. Это был единственный аргумент, а меня никто ни о чем опять не спрашивал».
Потом Светлана увидит заявление, в котором бывший муж убедительно просит врачей не выписывать ее слишком рано. И что «если будет надо, то я готов понести расходы по дальнейшему ее пребыванию и лечению в одном из хозрасчетных отделений… с целью оптимизации проводимой терапии».
То есть фактически пациентку просили поместить в платное отделение, где коммерчески выгодно было бы держать ее как можно дольше.
«Я считаю, что продолжение моего лечения было обосновано не столько состоянием моего здоровья, сколько ресурсами бывшего мужа», — констатирует Светлана Гудкова.
Домой после больницы она так и не вернулась. Муж не пустил ее на порог.
«После выписки из больницы я поехала к сестре, которая специально переехала в Москву и сняла комнату. Начиналась пандемия, у моего бизнеса были сложности, мне с трудом нашли место для продолжения работы только через месяц, с уменьшенной в три раза зарплатой. Если бы не сестра, я бы просто оказалась на улице, так как мне было отказано даже в проживании в центре для жертв домашнего насилия по своему месту жительства (я три раза к ним обращалась, и они в итоге выдали мне длинный список направления на анализы, по которому надо было собирать результаты несколько месяцев, чтобы попасть к ним на проживание на два месяца)…»
И вот здесь получается очень интересная правовая коллизия. Человек выписан из психиатрической больницы. У него нет средств к существованию, но есть собственность. Однако в эту собственность его не пускает другой собственник, мотивируя это некой опасностью для детей и тем, что родительница ограничена в правах на них. Но ограничение в правах никак не лишает права общения со своими детьми. Да и выписать из квартиры второй собственник первого никак не может. У них обоих одинаковые права на квадратные метры. Причем у первого метров даже больше.
Куда идти оказавшемуся теперь по сути бездомным человеку? Замерзать на улице? Попрошайничать? Обратно в психиатрическую больницу?
Что делает полиция в этом случае? Участковый?
Ответ, к сожалению, очевиден: ничего.
«Меня спасли сестра и мои друзья, которые видели мою адекватность и не побоялись пустить меня в свой дом, — вспоминает Светлана. — Когда я немного пришла в себя после препаратов, стала посещать независимых врачей для нового медицинского освидетельствования. Мной было пройдено множество медицинских обследований в различных медицинских учреждениях — все врачи единогласно сошлись во мнении, что оснований для принудительного лечения в психиатрическом стационаре у меня не было».
Светлана протягивает мне заключения врачей-психиатров по своему поводу.
В частности, вот что пишет доктор медицинских наук Михаил Дробижев: «На момент окончания наблюдения отсутствуют признаки какого-либо психического расстройства. С.Ф.Гудкова не предоставляют опасности для детей и окружающих».
Из его заключения далее следует: «диагноз «шизотипическое расстройство личности» был установлен незаконно, с нарушением требований статьи 10-й Закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании».
Также эксперт указывает на отсутствие при постановке диагноза Гудковой целого ряда критериев для определения шизофрении, перечисленных в МКБ.
Согласно заключению заведующего кафедры психиатрии и медицинской психологии ЛФ РНИМУ им. Пирогова, врача-психиатра Андрея Шмиловича, «ее дальнейшее 50-дневное там пребывание, как и повторная госпитализация в 2019 году, трудно объяснимы с клинической точки зрения, поскольку объективных признаков наличия медицинских показаний для этого лечения нет ни в описаниях пациентки, ни в медицинской документации».
Из других доказательств того, что Светлана не была больна: яркая манифестация шизофрении обычно наступает до 30 лет, а Светлане диагноз поставили в 44 года. Как отметил профессор Дробижев, если женщина и правда страдала бы шизофренией, непонятно, как она могла столько лет работать и воспитывать детей, не привлекая внимания психиатров. Явные симптомы, которые должны были бы проявляться в течение всей жизни (навязчивые состояния, деперсонализация и т.д.), у Гудковой отсутствовали, резюмировали все эксперты.
Со всеми этими бумагами Светлана Гудкова отправилась в Следственный комитет.
На самом деле шансов на то, что на ее заявление вообще обратят внимание, было мало. И все-таки летом началась доследственная проверка по факту сомнительной госпитализации женщины в отношении неустановленных лиц, которая не окончена до сих пор. Возможно, проверка установит этих «неустановленных лиц», с легкостью штампующих такие диагнозы.
Скажем честно: привлечь врачей к ответственности, даже если в процессе расследования будет доказано, что диагноз Гудковой был сфальсифицирован, крайне сложно. Единичные случаи, когда такое происходило в России. Я помню астраханский кейс, когда две дочки отвезли пожилую даму в психиатрическую больницу из-за домашнего скандала. Ту понаблюдали и уже утром отпустили домой. Дама написала заявление в СК. Врача привлекли к уголовной ответственности. Но здесь следует учесть, что в качестве пациентки пенсионерка пробыла в отделении всего несколько часов, что можно было списать и на врачебную ошибку. Ошибиться в случае двух госпитализаций, каждая из которых длилась 50 дней, вряд ли представляется случайным — получается, это не ошибка, а преступление.
Поэтому врачи-психиатры, естественно, будут стоять на своем до последнего, что диагноз был поставлен верно. Им-то что. Жизнь сломана не у них. Это ведь для доказательства своей правоты Светлана Гудкова должна будет пройти комплексную судебно-психиатрическую экспертизу.
Кстати, в октябре был зарегистрирован еще один рапорт об обнаружении признаков халатности со стороны судебных приставов, препятствующих общению Светланы с младшей дочерью. Тем временем старшие дети — совершеннолетний сын и 17-летняя дочка — начали встречаться с матерью. Понимают ли они, что произошло на самом деле? Жалеют ли ее? Хочется верить.
«Про что моя история? В принципе, наверное, каждый сделает для себя свой вывод, про что она, — заключает моя собеседница. — Кому-то покажется, что это про взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Кому-то — про то, как легко, вероятно, у нас получить психиатрический диагноз и оказаться запертой в больнице на неопределенный срок почти без возможности выйти оттуда. Кому-то — как устроена наша судебная и правоохранительная система и можно ли вообще добиться, чтобы тебе помогли. Но, возможно, кому-то это поможет оценить реальные перспективы, кому-то — уйти от абьюзера вовремя, кому-то — защитить себя и спастись».
P.S. Мы позвонили и супругу Светланы, чтобы выяснить его точку зрения на происходящее. Однако, услышав, что это журналисты, мужчина сразу бросил трубку.
