Потому что единственное, что на самом деле оправдывает существование института государственности, — это возможность защищать своих граждан. Взрывы в Москве — так же, как в Буйнакске и Волгодонске, — не были ЧП районного масштаба.
В те дни было страшно всем, потому что каждый понимал: следующей жертвой может стать он. Нам обязательно нужен был ответ на первый вопрос: кто это сделал? Ответа пока нет. Трудно поверить, но до последнего времени не было даже оперативного штаба, который координировал бы действия всех служб.
Достойно похоронить погибших — это отошло как бы на второй план перед главной задачей — найти преступников. Конечно, никто не произносил это вслух, но многие так думали. А что? Погибшим все равно, а родственникам положено плакать, но пройдет время, и слезы высохнут — стоит ли рвать на груди последнюю рубаху?
Кого смогли опознать — похоронили. Некоторых — не смогли. Люди, которые обращались с просьбой идентифицировать останки родных, в конце концов получили из Комитета здравоохранения Москвы короткие письма, в которых чиновник от медицины сообщает:
"данные судебно-медицинской идентификационной экспертизы позволяют предположить, что тело такого-то (следует фамилия погибшего) полностью разрушено, вследствие чего останки не были обнаружены при осмотре места происшествия"?
Как это понимать? Сделано все возможное, возможности современной экспертизы исчерпаны. Тамара Дмитриевна Горбылёва, которая разыскивает останки зятя и внука Темы, из этого письма узнала, что Комитет здравоохранения Москвы рассмотрел ее письмо "с участием ведущих специалистов" и пришел к выводу, что все возможности экспертизы исчерпаны.
Это что, ложь во спасение? Я имею в виду спасение денег. Ведь на самом деле вывод был сделан совсем другой. Он четко изложен в письме главного судебно-медицинского эксперта России профессора Виталия Томилина на имя начальника Следственного управления ФСБ, которое в настоящее время расследует дело о взрывах.
Изучив все экспертные материалы, профессор Томилин пришел к выводу, что останки, которые не удалось опознать традиционными методами, можно идентифицировать с помощью типирования митохондриальной ДНК (МТ ДНК).
Этот уникальный метод был впервые разработан российским ученым с мировым именем Павлом Ивановым совместно с выдающимся британским ученым Питером Гиллом и стал известен во всем мире после успешной идентификации останков членов семьи последнего российского царя. В России этот метод применяется в судебно-медицинской экспертизе лишь с конца 1999 г. и только в головном экспертном учреждении страны — в Российском центре судмедэкспертизы Минздрава, в отделе, возглавляемом Ивановым.
У этого метода есть единственный недостаток: он дорогой. На этом остановимся и вспомним, что происходило осенью прошлого года. Дело о взрывах домов на Каширском шоссе и улице Гурьянова приняла к производству прокуратура города. И вынесла постановление о производстве экспертизы в Московском городском бюро судмедэкспертизы.
Нужно было опознать тела или фрагменты тел, которые удалось извлечь из руин разрушенных домов. Городское бюро судебно-медицинской экспертизы — организация очень уважаемая и авторитетная, возглавляет ее профессор Владимир Жаров. Она призвана решать оперативные задачи, то есть максимально быстро сориентировать следствие, чтобы работа шла в правильном направлении.
Это бюро пропускает через себя колоссальный объем оперативной работы и не рассчитано на то, чтобы сосредоточиваться на одной, пусть даже чрезвычайно важной, задаче и углубленно ее разрабатывать. Для этого существует Российский центр судмедэкспертизы, где нет вала первичных экспертиз — он и создан именно для того, чтобы решать задачи повышенной сложности.
Но городская прокуратура вынесла постановление, и Московское городское бюро взялось за дело. Люди работали не покладая рук, без выходных два месяца. Профессор Жаров подошел к решению поставленной перед ними задачи как настоящий ученый.
Понимая, что в Москве произошло нечто экстраординарное и городская судебно-медицинская экспертиза никогда не выполняла работ такого масштаба и сложности, Жаров своим приказом создал экспертную комиссию, а в качестве председателя пригласил Павла Иванова. Естественно, стандартные исследования проводились в городском бюро — речь идет о прямой идентификации, когда человека можно было узнать.
Но через два месяца специалисты оказались перед необходимостью идентифицировать неопознанные фрагменты. Безымянными оказалось более 70 фрагментов. Обезображенные, бесформенные ткани, изъятые после пожара, залитые водой и много времени хранившиеся в моргах...
В ноябре следствию было представлено первое заключение комиссии Иванова (к тому времени дело приняла к производству ФСБ). Эксперты сообщали, что многие тела нельзя будет идентифицировать теми методами, которыми располагает городское бюро. Нужно сузить круг и уточнить задачу. Большое количество фрагментов тел погибших можно идентифицировать только с помощью самых новейших достижений молекулярной генетики.
Комиссия Иванова составила подробнейшие генеалогические карты на каждого погибшего. По каждому родственнику, по каждому безвестно отсутствующему с помощью оперативных разработок проследили генеалогические связи и вывели теоретические варианты идентификации. Работа была проделана гигантская. И представлена информация: стоимость необходимых дополнительных исследований составит 5—7 тысяч долларов.
Напомню: речь идет о десятках пропавших. На Западе анализ такого уровня стоил бы несколько тысяч долларов на одного человека. Но российские эксперты не просили оплатить им рабочее время — наш эксперт работает за государственную зарплату. Речь шла о расходных материалах.
Объясняю: вопрос о деньгах возник исключительно потому, что государство почему-то вообще не финансирует этот вид экспертизы. Удивительно, но он отнесен к разряду необязательных. Хочешь провести такую экспертизу — плати сам. В первом заключении прямо говорилось: при использовании молекулярно-генетического метода идентифицированы будут ВСЕ.
Ответ был: работайте. Непонятно только: какая вообще поставлена задача? Копать яму? От забора до обеда? Тогда дайте чем копать. Или уточните: дело не в яме, важно, чтобы работали. Со стороны ФСБ реакции не последовало. Но люди, которые хотели по-человечески похоронить своих близких, стали стучать во все двери.
И префектура Юго-Восточного административного округа Москвы, где находился дом на Каширском шоссе, выступила с инициативой: из средств префектуры оплатить исследования останков тех людей, которые — предположительно — жили в доме на Каширском шоссе. За всех заплатить не можем — у нас и этих-то денег нет, будем собирать. Логично?
Префектура заплатила, и Российский центр СМЭ идентифицировал всех — кроме одного человека, которого просто не нашли. Заключение специалистов было передано следователю, а в конце говорилось: задача решена наполовину.
Для другого дома — на Гурьянова — нужно сделать то же самое. Никакого ответа. В феврале эксперты в третий раз обратились в ФСБ. Речь шла все о тех же останках оставшихся неопознанными 19 людей. Резюме: практически все предположительные выводы, касающиеся погибших в доме на улице Гурьянова, могут быть конкретизированы, если появятся деньги.
В письме, подписанном пятью экспертами, которые, кстати, несут уголовную ответственность за каждое слово, все названо своими именами. Но об этом письме не знали люди, у которых погибли родственники. Эти люди продолжали взывать к имеющим уши. А в печать пошла информация о том, что эксперты сделали все, что могли, — ну не могут они сделать больше, наука бессильна.
Будем ставить обелиск и на нем золотыми буквами напишем имена тех, кого не смогли опознать. Потому что все деньги уйдут на этот, например, обелиск и золотые буквы. Я не говорю об экспертах, об их профессиональной чести — я о тех, кому сказали: извините, не вышло. Я о бабушке маленького Темы, у которой одним росчерком ржавого подьяческого пера отобрали надежду на могилу. А в этой детской могиле сейчас весь смысл ее человеческого существования.
Так получилось, что, если будет куда ей ходить и плакать, — она сможет жить, а не будет — не сможет. Ну как тут не сойти с ума от бесстыдства власти: стоимость уникальной работы равна стоимости "Жигулей"...
В конце апреля кто-то до кого-то достучался, и префект Южного округа Москвы прислал в Российский центр судебно-медицинской экспертизы письмо, в котором сообщал, что префектура готова рассмотреть вопрос финансирования работ по идентификации погибших с улицы Гурьянова. А может, и правда деньги появятся...
Стало быть, и делу конец? Не торопитесь. А про вагоны, в которых лежат неопознанные останки 250 солдат, погибших во время первой чеченской войны, помните? А помните, когда была эта война? Прошло шесть лет.
Обезумевшие солдатские матери скоро превратятся в армию скорби — к ним каждый день присоединяются все новые рядовые. И что-то очень знакомое слышится в ответах людей, облеченных властью: ну не могут эксперты сделать больше. Дайте денег!
Деньги, как выяснилось, очень нужны ростовской судебно-медицинской лаборатории №124. Полтора миллиона долларов — не деньги. Разрешите напомнить подзабывшиеся подробности. Во время первой чеченской войны погибло около 5 тысяч военнослужащих и около 1,5 тысячи пропало без вести.
Многие были обезображены, и опознать их не удалось. Тела погибших доставлялись в ближайшую к месту боевых действий ростовскую судебно-медицинскую лабораторию №124. Лаборатория, таким образом, стала центром внимания не в связи с особым научным потенциалом, а исключительно в связи с географией военных действий.
Возникни конфликт на Ямале — это была бы лаборатория в Воркуте, в районе Нижней Тунгуски — это был бы город Тура, на Чукотке — город Певек. Говорят, это очень хорошая судебно-медицинская лаборатория, но работает она на основе традиционных методов. А с помощью этих методов, как вскоре выяснилось, невозможно идентифицировать тела множества погибших.
Казалось бы, все ясно — как было ясно профессору Жарову из Московского городского бюро судмедэкспертизы. Если не удается провести идентификацию традиционным способом, нужно проводить экспертизу в Российском центре СМЭ.
И вдруг возникает идея: оснастить ростовскую лабораторию по последнему слову науки. Пять лет назад, при самых скромных подсчетах, на это требовалось полтора миллиона долларов. Причем речь шла только о стоимости самого современного оборудования. А обсуждать, кто на нем будет работать, было недосуг. Ну надо — так надо. И деньги у Министерства обороны появились.
Гражданской молекулярно-генетической экспертизе такие деньги и присниться не могут. Она же у нас необязательная. Наша газета первой подняла этот вопрос. Зачем, спрашивали мы, создавать в Ростове суперсовременный экспертный комплекс? Или речь идет о том, что война на Кавказе будет длиться вечно? Если да — тогда понятно. Если нет — тогда остановитесь и подумайте.
Идентифицировать останки 250-300 военнослужащих можно и в Москве. Там уже действует современная лаборатория, и ее возглавляет человек, который является автором методики генной дактилоскопии. И вместо миллионов долларов требуется куда меньше денег. Однако именно деньги и встали во главу угла.
Ничем другим я не могу объяснить воодушевление, с которым Министерство обороны взялось за пробивание вопроса об оснащении ростовской лаборатории самой современной аппаратурой. Где полтора миллиона, там и два, а может, и три. Кто будет следить за их использованием? Тот же, кто занимался восстановлением разрушенных зданий в Грозном? И много удалось восстановить?
Зато потом можно создать комиссию по расследованию. Мы писали о том, что купить аппаратуру — даже не половина, а четверть дела. Главное — обучить специалистов. Специалист по молекулярной биологии должен учиться не неделю, а несколько лет. Учиться в Америке или в Англии, где находятся лучшие в мире лаборатории этого профиля? А кто будет платить за учебу? Пригласить учителей сюда?
Работа западного эксперта-инструктора стоит 2 тысячи долларов в сутки. Все эти очевидные истины прошли мимо сознания чиновников Министерства обороны. Даешь ростовскую лабораторию! В пылу баталий как-то забыли о том, что задача-то стояла: ИДЕНТИФИЦИРОВАТЬ ОСТАНКИ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ, а не ИДЕНТИФИЦИРОВАТЬ ИХ В РОСТОВСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ.
Прошло пять лет. Прошла осень со взрывами домов в Москве — и вдруг одна московская газета начинает акцию. Выносит на полосу скорбный слоган: "Нет — безымянным могилам". И пишет о том, что в ростовской лаборатории есть новейшее оборудование, но нет обученных специалистов.
И почему они не спешат в Ростов? Нужна "специализированная подготовка экспертов. Где все это при нашей-то бедности взять? При нашей отсталости?" — вопрошает начальник 124-й лаборатории В.Щербаков. Ничего себе бедность — в лабораторию вбухали несколько миллионов долларов. Ничего себе отсталость — в лаборатории стоит наисовременнейшее оборудование.
Но полковник Щербаков, который "всю свою офицерскую жизнь служил флотским экспертом-криминалистом" и сам про себя гордо говорит: "я не генетик", просто по определению не понял и понять не мог, что генной дактилоскопии за неделю не обучают. Так же, как нельзя за неделю и даже за месяц обучить выпускника медицинского института шунтированию. И на операцию по пересадке органов такого специалиста не поставишь. Ну не учат высоким технологиям за неделю, даже тех, кто работает в Министерстве обороны.
Но все это можно было бы пережить, если бы в этой самой газете черным по белому не значилось: "так и остались неизвестными 254 человека. Их-то и придется теперь хоронить". Зачем же в затянувшуюся дискуссию о возведении очередных Нью-Васюков в качестве последних козырей бросать сердца этих настрадавшихся женщин, солдатских матерей?
Эти останки проходят идентификацию. В Российском центре судебно-медицинской экспертизы, в лаборатории профессора Павла Иванова. По контракту с Министерством обороны. Только про это нигде почему-то ни слова. Пять лет назад можно было провести генную дактилоскопию останков погибших на первой чеченской войне за деньги в десятки раз меньшие, чем сегодня.
Но даже эта высшая математика, понятная всем — деньги умеют считать даже неграмотные, — никого не заинтересовала. Конечно, проще возвести стелу. Не дешевле, но проще. Да и буквы золотые выглядят внушительно — еще неизвестно, удастся ли родителям погибших солдат набрать денег на золотые буквы, когда они будут хоронить то, что осталось от их сыновей. Поставят какой-нибудь деревянный крест — и все. Есть у меня любимая пословица. Может, слышали?
Хорошо бьет ружье: с полки упало — семь горшков разбило. Когда материал был подготовлен к печати, стало известно, что в Комиссии по делам о пропавших без вести при Президенте РФ состоялось очередное совещание. На нем снова обсуждался вопрос о необходимости срочно выделить деньги на обучение ростовских экспертов за рубежом. Сумма — 20000 долларов.
Эти деньги решено взять из тех, которые государство выделило на идентификацию неопознанных военнослужащих. Не на обучение ростовских экспертов, а именно на собственно идентификацию. А получается, что обучение ростовчан — это и есть идентификация.
Давайте называть вещи своими именами. Ведь нам говорят: обучат ростовских экспертов — будут опознаны все погибшие. Неправда. Почему никто не говорит о том, что даже обученный за большие деньги на Западе начинающий специалист не сможет решить эту сверхсложную задачу. (К сожалению, к этому тезису уже есть иллюстрация. Некоторые исследования, проведенные в ростовской лаборатории, оказались недостоверными. Проверка результатов экспертиз показала, что кто-то похоронил останки не своих детей. Очевидно, не избежать эксгумаций.)
Россия не ставила своей целью идентифицировать останки погибших силами ростовчан. Останки погибших будут идентифицированы учеными, которые уже сегодня способны это сделать. И делают. Несмотря на то что как не было, так и нет пророков в своем отечестве.
